***
Пламени свечей едва ли хватало на то, чтобы осветить весь неф. После пожара прихожан у церкви заметно прибавилось. Исполнение псалмов[1] ненадолго позволяло сплотить напуганных горожан. Многие голоса дрожали, но не становились тише. Надежда ещё не покинула этих людей. Кикё наблюдал за ними из угла, куда не доставал слабый свет. Хотелось бы крикнуть им всем, что эти молитвы уже никого не спасут, но он никак не решался нарушить эту хрупкую идиллию. Слишком жестоко было бы лишать этих несчастных их сладких иллюзий. Потому он лишь изредка подхватывал общую песню сильным и бархатистым голосом. Молодой колдун будто бы возвращался в своё прошлое, где малым ребёнком точно так же пел с другими прихожанами в совсем небольшой церквушке на окраине родного города. Но ни ангельская внешность, ни звонкий голосок не помогли бродяжке добиться к себе расположения. Все знали, в какой семье он появился. За амвоном[2] Бьякуран смотрелся едва ли не любящим отцом перед оравой собственной детворы. Белое Высокопреосвященство в окружении послушного стада. Кикё невольно скривился от этого сравнения. Не сказать, что его слишком беспокоили эти люди, но он осознавал, что сейчас является полноправным членом этого самого стада. Возможно, даже самым послушным из них. Только вот, уже не так добровольно. Пение прекратилось, а прихожане вновь сели на скамьи. Священник начал свою проповедь. Некромант ощущал себя чернильной кляксой на белой скатерти среди этих людей. Одним лишь своим присутствием он очернял Дом Божий. Но так уж ли просто очернить Дом Дьявола ещё сильнее? Прихожане вдохновлённо слушали проповедь, думая лишь о том, что послушание перед Всевышним дарует им спасение перед любой угрозой, как случилось в злополучный день пожара. Колдун почти кожей ощущал концентрацию эгоизма чужих желаний. И как только сам святой отец выдерживает эти тошнотворные касания сотен алчных взглядов? Что бы он не читал со своего амвона, суть человеческую изменить ему было не под силу. Юноша с усмешкой подхватил слова Всеобщей молитвы[3], оставаясь в своём углу. Слишком давно он не присутствовал на мессах. Жить по учениям у него не получалось, а веру он утратил ещё в детстве. И не только в Господа, но и в людей. А теперь наблюдал за своим хозяином издалека, словно во время театрального представления. Собственные мысли были чернее неба за окном. Мальчишка видел спины матери и отца за спинкой скамьи. Ему не хватало роста, чтоб заглянуть выше. Священника он видел только несколько раз и то издали — место семейство всегда занимало в самом конце. Низкий мужской голос повествовал притчи из Ветхого Завета. По смугловатой коже пробежали мурашки. Будто сам Всевышний сейчас говорит с ними. Как выглядит Господь малец не знал, но всегда представлял его стареньким дедушкой с добрыми глазами, в уголках которых собрались лучистые морщинки. И голос. Голос его непременно должен быть тёплым, бархатным и глубоким, тягучим, словно мёд. Прям как у этого священнослужителя. Он ожидал, когда месса закончится. Детское любопытство подначивало дождаться ухода родителей и тайком исповедаться или хотя бы просто поговорить с этим кажущимся таким добрым и мудрым мужчиной. Мальчонка спрятался под скамьёй, когда прихожане стали подходить за благословением. Тело трепетало от страха и предвкушения. Он с замиранием сердца пересчитывал всех выходящих по ногам, чтобы ненароком не попасться матери или отцу. Наконец-то последняя пара человек покинула церковь, и мальчишка выбрался из-под скамьи. — Отец Доменико! — ребёнок подбежал поближе, перебирая босыми ногами по холодному полу. — Чего ты хоч… хотел, сын мой? — священник едва ли спрятал пренебрежение к чумазому детёнышу рода человеческого. — Я хотел исповедоваться, отец До… — малыш не успел договорить, как был остановлен жестом. — Ты выбрал неподходящее время. Иди, тебя наверняка ждут твои родители. Мальчик удивлённо уставился на мужчину. Прежнее благоговение в зелёных глазищах сменилось полным непониманием. — А когда же я смогу прийти? — с надеждой в голосе спросил ребёнок. — Не стоит тебе приходить в ближайшее время, — тот поморщился, стараясь отделаться поскорее от маленького прихожанина. — Я буду занят. — Когда же Вы освободитесь, отец Доменико? — малыш пытался заглянуть в чужие глаза. — Для тебя — никогда, — всё-таки не выдержал мужчина, повысив голос. Кудрявый мальчонка затих, боясь даже шевельнуться лишний раз. Кричали на него не впервые, но он искренне не понимал, когда успел провиниться здесь так, чтоб его не хотели видеть. — Я не хотел Вас расстроить… — Не приходи больше, Энрике. Грехи твоей семьи тебе никогда в жизни не замолить. Ничего хорошего из тебя уже не получится, — священник даже слушать его не стал, скрываясь в подсобных помещениях. Мальчишка так и остался стоять посреди зала, поражённый будто бы громом. Последняя надежда растаяла, стоило затвориться двери за священнослужителем. Ребёнка падшей женщины и закоренелого преступника не особо жаловали даже в Божьем Доме. В тот день он потерял веру в людей. Очнулся он только во время чтения Молитвы над Дарами[4]. Хлеба в этом году почти не было, пришлось даже эти святые лепёшки поделить едва ли не до крошек. Кикё ещё раз окинул взглядом присутствующих. Будь он таким же ребёнком, как те, что с таким благоговением сейчас смотрят на святого отца, тоже бы наверняка ужасно хотел есть. Интересно, что бы они сказали, узнав, что все их молитвы тщетны, а после смерти их «бессмертные» души будут низвергнуты в Ад по милости отца Альбино, который продал весь город в обмен на силу? Но они не знали. Даже покидая церковь после благословения, никто из этих людей не догадывался о том, что никакого Царства Небесного им уже не добиться ни одной молитвой. Архиепископ спрятал Кровь и Плоть Христовы обратно в дарохранительницу, стоило последнему прихожанину покинуть эти стены. Он запер тяжёлые двери на засов и наконец-то перевёл дыхание. Только эта привычка всё ещё делала его похожим на обычного живого человека. — Вы сегодня на высоте, Ваше Высокопреосвященство, — колдун наконец-то покинул своё скромное убежище и вышел на свет. — Чего я не могу сказать о тебе, — святой отец обернулся на голос, а пламя осветило сверкающие чистейшей яростью глаза. — Полно Вам, я признаю свою вину, — юноша склонил голову. — Признаёшь? — едва ли не одними губами прошептал альбинос. В голосе сквозили истеричные нотки, соскальзывая с приятного тенора почти на фальцет. Бледные руки заметно дрожали. И как он не расплескал вино, пока причащал горожан? — Признаёшь?! — мужчина сорвался на крик, впервые за очень долгое время. Кикё вздрогнул от этого тона. Он не слышал злобы, одно лишь отчаянье. Огромное, как бескрайнее море. Оно волнами накрывало Бьякурана с головой. Тот был сравним с загнанным в угол зверем. Колдун впервые видел его в таком состоянии, таком, что по спине пробежал холодок. — Да что мне твои признания теперь?! — священник схватился за канделябр с горящими свечами. В воцарившейся ненадолго тишине раздался глухой стук. Кровь застелила взор багровой пеленой — вязкие капли стекали со лба на щёки. Сейчас мёртвая жижа почти приобрела характерный для живого человека цвет, ведь её обладатель вновь начал дышать. Волосы окрасились в грязно-каштановый из-за раны, затерявшейся под ними. Белое божество в ярости чуть не пробило череп своему слуге с помощью серебряного канделябра. — Ты отдаёшь себе отчёт в том, что творишь? — почти по-змеиному шипел альбинос, только ещё ядом не плевался. — Отдаю, — спокойно ответил колдун, склонив перед ним голову. — Это была всего лишь необходимость, чтобы сестра Юстина осталась в живых. Немёртвые последовали за ней по следам. Мукуро не справился с её защитой, и мне пришлось вмешаться. — Что? — священник ненадолго замолчал, восстанавливая дыхание после криков. — За ней отправились кёнши[5]? И никто из вас не сказал мне об этом? — Ожидали справиться своими силами, — Кикё вытер рукавом кровь с лица, размазав часть до самого виска. — Своими силами, значит… Среди этих кёнши были те, кого поднимал ты? — Бьякуран положил канделябр обратно в нишу и пригладил растрепавшиеся волосы. — Были. В Орвието пришли те, кого не предали земле здесь. Смею предположить, что они отправились за ней примерно на второй день пути. Но при этом очень быстро догнали, — некромант нахмурился, постепенно осознавая, что преследовали их вовсе не по воле его хозяина. — Утром следующего дня от того, которым Юстина отправилась в путь, я прибыл в Рим. Словно раскат грома, по помещению пронёсся смех. По каменному лицу распятого на кресте потекли кровавые слёзы. Наконец-то из тени вышел демон, избрав человеческое обличье — отражение самого архиепископа, украшенное лишь куда более длинными и золотистыми локонами, подобными тем, что укрывали спину колдуна. — Вы догадливы, но неразумны, — дитя Тьмы одарило их почти дружелюбным оскалом. — Попытки уйти от платы приводят к тому, что цена возрастает. — Ты получишь свою плату в Риме. Я обещал тебе души, и ты получишь их во время бойни. Возьмёшь столько, сколько пожелаешь, — альбинос отвёл взгляд, только бы не видеть в лице напротив собственное. — Ты предлагаешь мне оплот порока, отправив самую чистую душу под защиту? Не с теми силами ты вздумал играть, — демон схватил его за лицо, когтистыми пальцами сдавливая щёки. — Думал, что спрячешь её от меня и убережёшь? Да как бы не так! Колдун впервые полностью видел того, с кем заключил контракт священник. Понял, что не даром порождение Мрака выбрало именно этот облик — Бьякуран ненавидел, когда ему указывали на ошибки. Ведь на данный момент виновным в своём положении был исключительно он сам. Юноша догадывался, что сила чудовища велика, но не знал, где её предел. Вступать сейчас в бой было бы огромной ошибкой. — Не думай, что я тебя не заметил, — демон с усмешкой обернулся к некроманту. — Часть вины лежит и на тебе, ведь именно ты спас девчонку. В наказание я заберу твой дар врачевателя. Ты не сможешь больше лечить кого-то, кроме самого себя. Все те, кто дорог тебе, больше не смогут рассчитывать на твою силу. Следующая ошибка обойдётся тебе разрушением Горгонейона и старением в соответствии с возрастом. Тот недоверчиво сощурился, но времени на раздумья ему не предоставили — его отбросило к стене и протащило по ней к потолку, лишив всякой возможности шевельнуться. Любое движение вызывало острую боль. Он мог держать голову только в одном положении — глядя на демона и священника. Дитя Ада оставило кровавые борозды на бледной коже, сильнее впиваясь когтями. Он был зол из-за той самодеятельности, которую развели у него под носом. — Юстина не спасёт тебя, глупец! И сама не спасётся. А ведь могла бы, если б ты сам не бросил её в огонь. Каково тебе знать, что самый дорогой для тебя человек будет умирать в страшных муках по твоей вине? — демон приподнял голову своей жертвы за подбородок, чтоб видеть глаза. — Ведь именно ты отправил её туда. Ты приказал настоятелю раскрыть ей правду. — Она бы узнала о своей сущности. Рано или поздно, но это всё равно случилось бы. Скрыть такое невозможно, — ощерился в ответ альбинос. — Если она погибнет, появится новая Джильо. Хотите искать заново? — Осмелел, Джессо. Похвально. Ты думаешь, что тебе хватит сил противостоять мне? Я заберу душу этой Джильо на твоих глазах, оставив тело вечно скитаться безумным вампиром. Так не появится новая. Благодаря тебе пробудилась её память, — дитя Тьмы отшвырнуло священника на пол. Лицо архиепископа исказилось от боли. Бледные губы дрогнули в попытке произнести хотя бы пару слов в своё оправдание, но они так и застряли в горле. Страх стал почти материальным. Он боялся, что это чудовище найдёт способ проникнуть в аббатство, и уничтожит душу девочки. Никакие стены не удержат эту тьму, если дать ей волю. А в нынешнем положении контролировать ход дел он больше не мог. — Бойся, — демон усмехнулся и погладил его по белым волосам. — Ты правильно делаешь, что дрожишь от страха. Твой слуга ведь не видел, каким ты бываешь? Бьякуран убрал от себя когтистую руку, поморщившись от слов чудовища. Понимал, к чему тот клонит. Отвращение к самому себе заставило скривить губы. Он не ждёт, пока разорвут одежду, и молча расстёгивает пуговицы на дзимарре, с трудом вытаскивая их из петель — пальцы едва ли слушались. Всё тело сковало, словно бы он всё ещё жив, как человек. Ткань соскользнула с плеч и в конце концов упала на мраморные плиты пола. На прозрачно-алебастровой коже виднелись широкие и кривые шрамы, оставшиеся после предыдущего буйства Адского отродья. Он уже не впервые ошибался так, чтобы вызвать гнев некогда призванного чудовища. По спине вдоль лопаток тянулись два уродливых рубца, словно этому ангелу когда-то вырвали белоснежные крылья. — Будь послушен, принеси масло. Если ты потеряешь сознание от боли или истечёшь кровью, твой карманный маг не сможет насладиться зрелищем до конца, — на почерневших губах демона заиграла жестокая усмешка. Колдун хотел было возразить ему, что ни в каких зрелищах не нуждается, но за эту попытку ощутил приступ боли в горле такой силы, будто вновь оказался напоенным уксусной кислотой. В уголках глаз заблестели слёзы, всё не решаясь скатиться по щекам. Он чувствовал себя распятым во второй раз, но никакого благословения не ощущал и подавно. Священник стиснул зубы, лишь бы только не навлечь больших неприятностей на их головы, чем уже есть, и молча прошёлся по холодному мрамору до сакристии. Руки дрожали так, что он не мог схватиться за дверную ручку, чтобы потянуть на себя. Ему хотелось сквозь землю провалиться, если бы только мог он это сделать. Сбежать куда угодно, лишь бы избежать этого позора. Но путей к отступлению в этом месте у него не было. Он ещё никогда так не жалел, что позволил демону поселиться в храме. На негнущихся ногах альбинос прошёл в небольшую комнатку, где хранилась церковная одежда и прочая утварь. В попытках взять один сосуд с маслом для лампад, он разбил два соседних. Глиняные черепки, залитые маслом, сейчас напоминали ему собственную душу. Если бы он только мог вытащить её наружу, наверняка она бы была похожа на горстку почерневших от сажи черепков, облитых дорожной грязью. И собрать её заново уже никогда не выйдет, как и эти глиняные кувшинчики. В горле застрял ледяной ком, который не получалось ни уменьшить, ни наконец-то проглотить. Джессо охотно бы закричал, чтоб позвать на помощь, но отлично понимал, насколько право Дитя Ада. Никто уже не сможет ему помочь. Ни сейчас, ни тогда, когда черепки его души будут тонуть в Геенне[6], растворяясь среди гниения разлагающихся тел, как должно было разложиться его собственное. Будут пожираться гнилью и пламенем, даруя вторую смерть тому, кто посмел избежать первой. Расплёскивая масло из сосуда, священник вернулся в неф. Лишь неведомая сила не позволяла ему разжать руку, чтоб последний кувшин разбился вдребезги. — Не трясись так, Широюки[7], — демон почти ласково коснулся запястья мужчины, почёсывая когтями полупрозрачную кожу. — Позволь ему увидеть твою истинную натуру. Нечистый забрал сосуд с маслом и толкнул альбиноса в спину, буквально заставляя влететь в алтарь. Мраморный стол, скрытый шёлковой скатертью, падение отнюдь не смягчил. Бьякуран не успел озвучить свою просьбу позволить отойти от алтаря, как оказался прижат к нему немалым весом Адского создания. Теперь он сам был Дарами, только совсем не Всевышнему или людям. Ради большего унижения священника демон даже когти втянул, чтоб не ранить и без того тонкую кожу. Жгучие прикосновения к задней поверхности бёдер больше не приносили боль, не позволяли оправдать поведение тем, что он телесными страданиями платит за свои проступки. Альбинос кусает тонкие губы, пытаясь хоть немного отрезвить себя, когда скользкие пальцы проникают внутрь, смазывая растянутое до неприличия отверстие. Не знай он, кто с ним сейчас, сознался бы, что хочет большего, что хочет, чтоб в него проникли глубже, растянули шире, наполняя до конца давно опустевшее тело. К бледным щекам прилила краска, окрашивая в светло-розовый. Белые и пушистые ресницы на прикрытых веках подрагивали, постепенно намокая от выступивших слёз. Из горла вырывался хриплый стон по мере проникновения настоящего члена. Дитя Ада вновь огладило узкие бёдра когтистыми пальцами, притягивая за них к себе. Джессо сжал скатерть в кулаках, впиваясь зубами в собственное запястье. Чертовски медленный толчок почти вплотную прижал его к алтарю. Он чувствовал, как жгучее тепло разливается внутри, вызывая приятную дрожь. Священник совсем потерял голову, будто опоенный афродизиаком. Стыд и здравый смысл из последних сил напоминали о том, что нельзя поддаваться, а бесстыжее тело льнуло к чужим рукам, откликаясь на не самые нежные прикосновения. Демон приручил его, подсадив на свою энергию так, чтоб от её близости рассудок мутнел. Медленные и глубокие толчки лишали мужчину возможности дышать. Он чувствовал, что его заполняют по самые лёгкие, в конце концов сминая и их. Альбинос разжал зубы, не в силах больше сдерживаться. Из горла вырвался ещё один хриплый стон, по большей мере напоминающий жалобный всхлип. Тело полностью расслабляется, целиком отдаваясь разгорающемуся жару. Проникающие толчки становятся быстрее — демон пользуется его слабостью. Он добавляет ещё масла, проливая его на поясницу, чтоб стекало ниже. Мужчина под ним извивается, стараясь найти наиболее удобное положение, в котором смог бы лучше ощущать чужие движения. Чудовище только усмехается и переворачивает свою жертву на спину, заставляя закинуть стройные ноги на плечи. По бедру потекла тонкая струйка крови из ссадины на колене. Священник изранил кожу о рельеф на алтаре — белый мраморный крест в вензелях теперь был забрызган его кровью. Колдун с неким восхищением наблюдал, как впалый живот Джессо приподнимается по мере проникновения рельефного тёмного члена. Похоже, он с самого начала не испытывал стыда за происходящее, скрывая грешное удовольствие от столь откровенного зрелища. Ему никогда не доводилось видеть своего хозяина в таком положении. Бледное тощее тело вызывало почти жалостливое желание приласкать. Стыд полностью отступил и от мужчины, отпуская в бездну ощущений. С тонких губ стали чаще слетать стоны. Теперь он сам тянулся к демону, беззастенчиво подставляясь под его грубые толчки. Длинные ноги подрагивали, не имея возможности приблизить партнёра сильнее — тот и так входил полностью. Скатерть безбожно смялась под натиском и почти съехала на мраморный пол вслед за одеждой. — Дайте мне больше, молю Вас… — в забытьи шепчет альбинос, изгибаясь почти что дугой. Клыкастая насмешливая улыбка демона всё ещё маячила перед лицом, но он едва ли мог её различить. Тело требовало той энергии, которую обычно получало от покровителя, только вот его покинули, оставляя внутри зияющую пустоту. Бьякуран недовольно щурит сиреневые глаза и морщит нос, старается вновь насадиться, но ему не позволяют. Дитя Ада вырывает мешающую скатерть из-под своей жертвы и отбрасывает на скамьи. Он садится на алтарь и приглашающе хлопает себя по бедру. Альбинос обиженно поджимает губы и пытается отодвинуться, но вся сущность тянется к той энергии, без которой зачахнет. И он тянется следом, забирается на чужие колени и опускается на блестящий от масла огромный член. Мужчина обнимает демона за шею одной рукой, чтоб не свалиться назад, и сам начинает двигаться. Вожделенная сила заставляет быть гибким и нежным. Узкая спина змеёй извивается при каждом новом движении. Он будто в танце с Дьяволом. А демон только насмехается над ним, так и не отдав ни капли желанной энергии. Горячее семя, расплескавшееся по бледному телу не дарит ни наслаждения, ни облегчения. Внутри все внутренности словно бы в узел переплелись, отзываясь отвратительной тянущей болью от пустоты. — Ты не получишь ничего сейчас, дорогуша, — когти легко прошлись по щеке, убирая налипшие белые волосы. — Поведение слишком уж недостойное. Подумай над ним. — Прошу Вас… — тихо шепчет альбинос, помутневшим взглядом мазнув по демону. — В другой раз. Когда тебе будет, чем порадовать меня, — он оставил на чужих губах кровавую полосу, расчертив их порезом поперёк. Чудовище растворилось в темноте, оставляя после себя лишь подрагивающего священника с постепенно прояснявшимся разумом да отпущенного с немалой высоты на мраморные плиты пола колдуна.***
Хроматия взволнованно ходила по комнате от одной стены к другой, пересчитывая шаги. Её спутница так и не пришла в себя, да и аббат ещё не вернулся. Страх постепенно закрадывался в юное сердце. Девушка боялась, что немёртвые придут ко стенам монастыря. Каждая минута тянулась необычайно медленно, словно специально издеваясь. Она перестала обращать внимания на капли влаги, падающие с высоты на каменный пол. Сырость этого места вскоре превратится в опасность, стоит лишь зиме обрести свою власть. Одинокое пламя свечи едва ли могло осветить келью. Колдунья невольно повернулась к нише в стене, в которой располагались книги. Среди разноцветных корешков она заметила торчащий уголок пергамента. Хроме осторожно потянула за этот уголок, придерживая соседнюю книгу. Лист, что она вытащила, оказался на самом деле сложенным в несколько раз полотном, на котором была изображена молодая девушка. Внешность говорила о северных корнях — светлые волосы и глаза редко встречались на юге, но фиолетовое платье с золотой вышивкой в виде орлиного герба указывало на принадлежность к одному южному королевству. Чаровница внимательно осмотрела полотно, но надпись на обратной стороне почти полностью стёрлась. Неужели аббат когда-то имел чувства к этой девушке? Или же что она значит для него? Дверь скрипнула на отсыревших петлях, пропуская настоятеля. Мужчина заметил портрет в руках гостьи и тепло улыбнулся собственным воспоминаниям. — Ты всё-таки нашла его, — он закрыл дверь на засов и подошёл ближе. — Простите, — Хроматия попыталась сразу же свернуть полотно обратно. — Не нужно, не прячь, — аббат осторожно забрал портрет и развернул его. — Ты хотела спросить, кто это? — Д-да… Она очень красивая, — созналась девушка, заправляя растрёпанные волосы за ухо. — Это портрет одной из младших кастильских принцесс — Элены Канделарии ди Кастилии. К сожалению, смерть настигла её молодой. — Принцесса Элена? Кажется, я слышала о ней что-то, но помню смутно. Это было очень давно, в моём раннем детстве. — Ещё бы. Ты ведь выросла под опекой Деймона. Он любил её больше жизни, но судьба распорядилась так, что вместе у них быть не вышло. — Дядя никогда не говорил мне о ней, даже не упоминал. Может, братик знает больше. Я слышала о ней что-то от матери. — Элена была его единственной любовью. Милосердная дева, настоящий ангел. Да покоится душа её с миром, — настоятель провёл пальцами над полотном, едва касаясь подушечками рисунка. — Когда-то очень давно мы были связаны между собой. Я ещё не приблизился к церкви и жил севернее, в Венеции. Донна Ромина делла Эспада частенько устраивала в родовом поместье роскошные балы, куда приглашала всех желающих, кто был готов веселиться вместе с ней. — Вы знали и мою маму? — Да, мне довелось побывать на одном из таких балов. Ромина обладала запоминающейся внешностью. И ты, и твой брат унаследовали её красоту, но не легкомысленный нрав. Она любила веселье, музыку и танцы. А вот её брата, как и мужа, увлекали дальние дали. Деймон был мечтателем, притом довольно амбициозным молодым человеком. Он понимал, что для исполнения тех задумок, коими полнился его разум, нужны сила и власть. Для того, чтобы получить их, он отправился в Кастилию, на родину предков, разыскивать прежние связи. — Мечтателем? Я не помню за ним ничего подобного. Дядя всегда был мрачен, его разум и душу полнили тёмные дела. Мне сложно даже представить его влюблённым, ведь он не понимал, что такое любовь. Как и человеческую жизнь ценить не умел. Он предпочёл пожертвовать моей жизнью для того, чтобы заключить выгодный для него союз. — Сейчас ты похожа на него больше, чем кто-либо. Не позволяй боли управлять собой, Хроматия. Этот путь ведёт только в Ад. Ты разумная девушка и способная чаровница, а твоя сила не нуждается в связи с тьмой. Слишком высока плата за такие желания. — Сложно избежать сходства, прожив с таким человеком несколько очень долгих лет. Но Вы ведь не для этого рассказываете про него? — Настали смутные времена, когда путь во мраке может осветить только собственная душа. Ты стоишь на распутье сейчас, сложный выбор склоняет чаши весов то в одну сторону, то в другую. Но позволь мне закончить их историю. В Толедо Деймон познакомился с Эленой. Она любила тайно выходить в народ, чтоб никто не знал о её истинном происхождении. Раздавала милостыню, представляясь дочерью богатого купца. Стремилась опекать бедных и слабых, — мужчина сложил портрет и вернул на законное место. — Они полюбили друг друга с первого взгляда. Но прожили недолго. Элена скончалась после долгой болезни, что заставило Деймона хотеть больших сил. — Вы боитесь, что моё желание отомстить ему за то, как он поступил со мной, заставит меня стать такой же, как он? А как Вы тогда прожили столько лет? Какие силы сопутствуют Вам? — Предсмертная воля Элены. Мы оба поклялись ей помогать слабым и обездоленным, — аббат провёл пальцами по выступу на стене. — Каждый идёт к этому свои путём. Деймон выбрал скользкую дорожку и толкнул вас туда же. В тебе ещё теплится свет, а вот твой брат всё сильнее падает в эту пропасть. — Свет? Откуда Вы вообще можете знать про братика? Молодая колдунья недоверчиво сощурилась и отступила назад, к окнам. Она не понимала, откуда у этого человека такая осведомлённость в делах её семьи и её собственных, когда видит его впервые. Девушка даже не знала, кем является он сам. Действительно ли человек, как она сама? Мужчина настиг её в несколько шагов и положил руку на плечо, но тёплый взгляд не внушал никакой опасности. Аббат лишь пригладил эполеты на кителе. — В твоей груди бьются два сердца, Хроматия. Твоё и его. Хроме отпрянула в сторону, ударив чужую руку. — Два сердца? Что Вы такое говорите?! — А ты не знала, почему он так хотел попасть сюда вместе с вами? — монах издал едва различимый смешок. — Чтобы извлечь из тебя своё сердце, не навредив тебе. В теле юной сестры же находится другое сердце. Предположительно, сердце ближайшего подчинённого Альбино. — Но жить без сердца невозможно! — девушка закричала, заставив этим проснуться и свою спутницу. Юстина вздрогнула на стуле и чуть не упала с него. Она потерянным взглядом смотрела на них. — Что произошло, настоятель? — Не пугайся. Пришло время для более серьёзного разговора, дорогая. — Это уже не серьёзный разговор, а настоящий обман, — недоверчиво возмутилась Хроме. — Я и сам сожалею о том, что правда оказалась такой. Тёмным ритуалом к вам привязали по сердцу. Пока они находятся внутри вас, их истинные хозяева способны перерождаться сколько угодно раз. Но если уничтожить или забрать привязанное внутри сердце, не разрушив печать ритуала, носитель погибнет. Не могу утверждать, что провёл этот ритуал именно Альбино, но руку свою к этому приложил несомненно. — И зачем же им тогда эти сердца обратно, если они практически бессмертны без них? — колдунья сощурилась. — Через артефакты, ставшие материальной частью печатей можно заставить истинного хозяина сердца исполнить любую волю того, кто владеет этими артефактами. Пока не сломаны печати, твой брат и тот юноша будут находиться в подчинении Тьмы. — Вы можете сломать эти печати так, чтоб не навредить отцу Альбино? — тихо спросила Юстина, сжав в ладони тёплую шаль, подаренную ей перед дорогой. — Я? — монах усмехнулся. — Нет. Я не силён в магии. — Кто может уничтожить печати? — с нажимом добавила чаровница. — Деймон всегда испытывал тягу к самым тёмным заклятьям, — мужчина невзначай подмигнул. — Тебе придётся навестить дядю, Хроматия.