When everything was still fantastic

Роза сидела у камина; тело ломило от боли, а в онемелой голове сплетались клубками мысли. Она не могла заставить их замолчать, не могла справиться с ними. Абсолютно все вокруг причиняло невыносимую боль. Она вглядывалась в огонь, будто пытаясь заставить хоть каплю тепла коснуться ее ледяных пальцев. Словить одну-единственную искру жизни, в которой так отчаянно нуждалась. — Тебе что-нибудь принести? — позвала из дверного проема Джеки тем тихим и мягким голосом, которым всегда говорила с Розой после того дня у Залива Злого Волка. Это было пять месяцев назад. Ровно пять. Роза не знала, почему так уверена в этом — она не считала дни намеренно — но чувствовала нутром, что это так. Пять месяцев. Пять бесплодных месяцев. Она изо всех сил старалась быть сильной, не сдаваться, хранить надежду, и пыталась начать новую жизнь. И по большей части у нее получалось. Днем она могла улыбаться, а иногда даже смеялась — глядя на папу и маму, таких счастливых вместе. Микки снова стал для нее лучшим другом, как в прежние времена, и со стороны эта жизнь казалось идеальной. Но вечерами было слишком тяжело. Тихими и одинокими вечерами. Тогда накатывали волной эмоции, которые она едва могла вынести: печаль, омертвение, безнадега. Поначалу Пит и Джеки пытались вытащить ее из этого состояния, и только Микки всегда оставался в стороне, — возможно, оттого что доподлинно знал, через что Роза проходит. Впрочем, и родители быстро приучились оставлять ее вечерами в одиночестве. Она не плакала. Она просто сидела. Сдавливающая грудь боль не позволяла ни плакать, ни всхлипывать, ни кричать — слишком огромная для того, чтобы можно было бы просто выплакать ее. Боль камнем ложилась на сердце, не давала дышать, и Розе не оставалось ничего другого, как отдаваться ей на ночь в ожидании утреннего солнца, которое развеет из углов тени и изгонит ночные кошмары. — Нет. Нет, спасибо, мам. Все хорошо. Ничего не было хорошо, и они обе знали это. Но через мгновение послышались шаркающие шаги уходящей Джеки — ее ступни опухли, и она уже много раз повторяла, что не могла никак дождаться, когда ребенок наконец родится. Роза хотела бы помочь ей, на самом деле хотела бы. Но собраться с силами было выше ее возможностей. Она откинулась на спинку дивана и не мигая вгляделась в огонь. Она была истощена, но избегала сна: во сне приходили сновидения, и она их ненавидела. Одни и те же каждую ночь. Все начиналось так хорошо. Они с Доктором лежат на траве в Нью-Нью-Йорке. Доктор, бесподобный как всегда: полосатый костюм, длинное коричневое пальто, темные каштановые пряди, щекотавшие лицо при объятиях. По-детски искренняя улыбка и сияющий взгляд. Они болтали, смеялись, гуляли и обнимались… А затем внезапно случался Торчвуд. Стекло трещало и рассыпалось осколками, Микки звал ее по имени, Доктор отправлял ее обратно, но она возвращалась. И далеки… О да, далеки. И киберлюди… И те, и другие наступали, но выбора не оставалось: нужно было открыть брешь и покончить с этим. В брешь втянуло и ее — она не ухватилась достаточно крепко, и ее втянуло потоком, а затем вдруг кто-то поймал ее… Попытавшись сдержать сухие слезы, Роза глубоко и прерывисто вздохнула. Иногда она желала, чтобы никто тогда ее не поймал. Чаще всего — по вечерам. Она так сильно этого желала. Но потом наступало утро, и ненадолго все менялось, и она снова вроде бы жила, а вокруг были папа, мама и добрый старый друг Микки… Она опустила голову на грудь и зажмурилась. Может быть, на этот раз сон не придет. Она бежит — на высоких каблуках, в длинном платье; сложная и странная высокая прическа растрепалась, и непослушные пряди хлещут по лицу. Ее преследует какое-то странное ощущение, будто она уже была здесь — давно, очень-очень давно — но у нее нет времени задуматься об этом. Она бежит по металлической решетке, стучат каблуки, и кто-то зовет ее по имени, но ей все равно — она хочет лишь скинуть это платье, надолго забраться в горячую ванну и хоть немного успокоить нервы. Что же случилось с ней? Она поворачивает за угол и встряхивает головой. Вот она — дверь в ее спальню; внутри ее кровать и ее одежда, которую она сама бросила, переодеваясь. Она в ТАРДИС. Понимание приходит внезапно, и почти что разрывает ткань сна, но взгляд падает на ванну, и Роза закрывает за собой дверь, срывает с себя платье, открывает краны, заполняя ванну водой, и освобождает волосы. — Роза! — Доктор, я ненадолго! — не задумываясь, отзывается она, и ее голос дрожит, но не срывается. — Все хорошо. Правда. Я цела и невредима — просто дай мне минутку! За секундным молчанием следует неразборчивое «окей», а затем звук удаляющихся тяжелых шагов. Она делает глубокий вдох и смотрит в зеркало. Она цела — ни синяков, ни шрамов. Ничего, что объяснило бы ее взволнованное состояние. На ее лице появляется улыбка — глупая Роза, переволновалась из-за пустяков — но вдруг приходит мысль, заставляющая ее замереть на месте. Мышцы скручивает спазмом, и она сгибается пополам. Она с трудом делает вдох и едва не выбегает наружу, забыв о том, что уже успела раздеться. «Но… это … это же… Нет. Этого не может быть!» Она говорит сама с собой, и она уверена, что сходит с ума. Она знает этот голос — и этот стук тяжелых ботинок по решетке — и звук ее имени, произнесенного этим голосом… Но увидеть его… Не сейчас. Не так. Глаза наполняются слезами, и она ныряет в теплую воду. Она дрожит всем телом, ей не хватает воздуха — и теперь со всей неизбежной уверенностью она знает, что спит. Она понимает, что должна проснуться — но не способна заставить себя. Она так скучала по нему. По Доктору. По ее Доктору. По тому, кто взял когда-то ее за руку — и не отпускал до самого конца… Взглянуть одним глазком. Это уже ничего не испортит — уж всяко, не больше, чем уже испорчено. Она выбирается из ванны, тщательно вытирается насухо и выбирает одежду со всем возможным вниманием. Поначалу ей хочется выбрать что-то экстравагантное и совершенно неземное. Но затем она с усмешкой понимает, что тогда Доктор мгновенно поймет, что что-то не так. Так что она останавливается на светло-голубом платье до колен — свободного кроя, но хорошо прилаженном по фигуре. Не слишком откровенное, но в нем она ощущает себя особенной. Глубоко вздохнув, она выходит из комнаты и отправляется в консольный зал. Он здесь: наклонился над одним из экранов, руки вытянуты в стороны, пальцы безустанно бегают по кнопкам, вес тела поддерживают широко расставленные длинные ноги, а на лице знакомое выражение хмурой сосредоточенности. На мгновение она забывает, как дышать, и на глазах выступают слезы, более ничем не сдерживаемые. Боже, как же она скучала по нему! По этим кристально-голубым глазам, орлиному носу, чувственным губам, волевой челюсти, короткому ежику волос — и даже по тем самым огромным ушам. Но более всего — по его голосу. Она мягко улыбается и делает шаг внутрь помещения. Стоит ей только коснуться прутьев решетки пола, как Доктор мгновенно оборачивается. Он оценивает ее взглядом и после некоторой паузы — бесспорно, вызванной непривычной женственностью ее образа — осторожно интересуется: — С тобой все хорошо? Дрожь пробегает по ее телу от одного лишь звука его голоса, и она хочет лишь одного — открыться, броситься в его объятия и рассказать, как ей будет его не хватать. Ей будет не хватать его сильнее, чем это могут передать любые слова — сильнее, чем он может себе представить. Но она не делает этого. — Да, все нормально. Немного не в своей тарелке, только и всего. Доктор кивает и делает шаг навстречу, вглядываясь в ее глаза. Он мягко берет ее за руки — тонкие длинные пальцы смыкаются вокруг ее запястий и медленно ласкают кожу. Она закрывает глаза и позволяет слезам катиться с ресниц. Он обнимает ее, не позволяя ни единой лишней секунде вклиниться в этот момент, и она ощущает его руки на плечах, его голова касается ее, он зарывается носом в ее волосы, прижимает ее к своей груди, слегка покачиваясь. Она хочет рассказать ему… Рассказать ему хоть что-то. Но она не может — остается лишь тихо плакать и молиться, чтобы этот сон никогда не заканчивался. Он шепчет ей на ухо что-то успокаивающее, очевидно, полагая, что причина ее расстройства — история с гельтами. Пытается что-то объяснить, извиниться, успокоить. Она плачет навзрыд и зарывается лицом в основание его шеи. Доктор гладит ее по спине и некоторое время молчит, позволяя ей выплакаться. — Неплохой способ провести первое Рождество в ТАРДИС, — произносит он после долгой паузы. Роза всхлипывает и смотрит на консоль у Доктора за спиной. — Ага. Она нервно смеется и еще сильнее обнимает его, прижимая к себе до тех пор, пока не ощущает, как у него сдавливает дыхание. Она уверена: сейчас он улыбается, и сейчас больше всего на свете ей хочется только одного — увидеть эту улыбку. Она смотрит вверх и дарит Доктору свою самую яркую и блистательную улыбку — кончик языка показывается между зуб — и пристально смотрит в самую глубину его голубых глаз, стараясь запечатлеть их в памяти. Он же лишь одно короткое мгновение смотрит ей в глаза в ответ, но его взгляд полон теплоты и радости. А затем он отворачивается и сообщает праздничным тоном: — Готово. Пора в путь! Он щелкает переключателем и обходит консоль по кругу. — Куда теперь? А, есть идея! Название того места, куда я отвезу тебя, начинается на Б и заканчивается на А. Одна подсказка, — он сморит на нее, а его пальцы уже исступленно бегают по консоли, нажимая кнопки и поворачивая переключатели. В его глазах уже светится та восторженная радость, свойственная разве что детям рождественском утром — и она тонет в его взгляде. — Обрати внимание на собак. Он поворачивает последний переключатель, и она чувствует, как отдаляется. Доктор становится все дальше и дальше от нее; она пытается потянуться, требует вернуться, старается поймать его взгляд — но его взгляд опущен, и она просыпается, и — ну почему это должно закончиться именно так? Она чувствует, что кто-то гладит ее по спине; она слышит голоса людей, старающихся успокоить ее, зовущих ее по имени. Она видит вокруг лица, слышит вопросы — но не может ни слушать, ни смотреть, ни двигаться. Всхлипы вырываются из ее груди неодолимой рекой, вырвавшейся из берегов; слезы текут ручьем по щекам, шее, груди. Она дрожит — ее тело будто сотрясают землетрясения, и она не может дышать. Ее сердце вырвано из груди, и ничто не может облегчить эту боль. Боль, наконец, вырвалась наружу, и она могла лишь надеяться, что теперь она уходит, покидает ее тело вместе с потоком слез, раз и навсегда. Скорбь разрывала ее в клочья, и она оплакивала потерю — потерю лучшего друга, высокого и тонкого человека с отличными волосами, родственную душу с нежным голосом и сильными руками, одинокого бога в синей будке — но больше всего она оплакивала потерю того, кого не успела толком узнать. Доктор — ее первый Доктор, тот, кого она полюбила; тот, кого заменил другой человек, взявший ее в новые приключения, и новый-новый восторг запер ту боль в тени. Сейчас же она вырвалась на свободу с полной силой, и единственным желанием Розы в потоках этой боли было увидеть те синие глаза еще раз. Хотя бы один-единственный раз. Перед тем как все закончится, и она начнет новую жизнь. Но он знала, что не может. Нутром она понимала, что он регенерировал, ушел и никогда больше не вернется. Это разбило ее сердце — раскололо на миллионы несочетающихся кусочков, и она зарыдала громче. Ничего и никогда больше не будет фантастическим. И Роза Тайлер полагала, что это достаточная причина, чтобы плакать. Чтобы кричать. Чтобы разрываться от боли. Может быть, все это смоется слезами. Может быть, в каком-то очень далеком будущем она сможет вспоминать этот взгляд с улыбкой на лице и без трепета в сердце. Однажды. Но сегодня она рыдала. Она рыдала так, словно завтра никогда не настанет — ни одно завтра — и глубоко внутри лелеяла надежду, что так оно и будет. Или не так уж глубоко, с учетом того, что Роза желала лишь вернуться во вчера. В то время, когда все — совершенно все — было все еще фантастически. Она попыталась вернуть в памяти взгляд этих синих глаз — увидеть его один последний раз, пусть даже под закрытыми веками собственных глаз. И она не могла его вспомнить.