Посолонь

Когда хохол родился — еврей заплакал. Пословица.

      Если русские надеялись в этом году на приход бабьего лета, то немилосердная погода вынуждена была их огорчить — температура упала до пяти градусов и вскоре грозила уйти в минусовую. На ясном небе постепенно собирались тучи, намекая на вечерний дождь. Листья на деревьях местами уже пожелтели и падали, подхваченные ветром, на холодную землю, на радость любителям собирать гербарий. Морозный пронзительный ветер продувал неподготовленных людей насквозь, хотя были умные счастливчики в тёплых куртках.       Америка чихнул.       Ни умом, ни запасом счастья он не отличался, а потому приехал в столицу северной страны в легкой куртке. Кто ж знал, что осень уже вступила в свои права, и своей прохладой уничтожала последние надежды на позднюю зиму? Посмотреть погоду в России по интернету Альфред, конечно же, не догадался. Шмыгнув носом — ну точно после этой поездки заболеет! — и закутавшись сильней в свою легкую куртку, Джонс быстрым шагом пошел к нужному дому. В руке он держал мятый кусок бумажки с адресом квартиры Брагинского. Этот адрес он долго и упорно выпытывал у Франции, так что тот просто не выдержал, и, в конечном счете, Америка получил заветное знание. Вот только повода воспользоваться не было. А тут — счастье-то какое, — встреча президентов двух держав, на которую Брагинский идти не собирался. Альфред ухмыльнулся: если Россия не приезжает к Америке, то Америка приедет к России.       Нужный дом выглядел старым, хоть и новая краска весело блестела на осеннем солнце. Проскользнув в подъезд за женщиной, которая одарила его любопытным взглядом, Альфред стал подниматься по лестнице на нужный этаж. В чистом подъезде было ещё холоднее, чем на улице. Правильно, отопление-то ещё не включили. Америка вспомнил свою уютную квартиру в Вашингтоне. И никакого обогревателя там не надо, и так целый год тепло. Но вот в своих поездках на Аляску Джонс брал целый чемодан теплой одежды, хотя это его мало чем спасало. А ведь русские так живут…       Добравшись до нужного этажа, Альфред позвонил в дверной звонок. В квартире послышался шум шагов, и вскоре дверь открылась, являя миру Ивана Брагинского собственной персоной. Тот явно удивился прибытию Америки.       — Федя? — Джонс едва не поморщился — это «Федя» его немыслимо бесило. И когда Иван начал его так называть? И знает же, зараза, что Альфреда это бесит — так нет, всё равно продолжает. Хотя и Америка не собирался свое обращение к России менять.       — Привет, Рашка! — Альфред улыбнулся. — Не думал же ты, что я упущу возможность навестить моего дорогого соседа?       Джонс хотел увидеть чувства Брагинского в этот момент. Злость? Разочарование? Но нет, на лице Ивана уже красовалась дежурная улыбочка, так надоевшая половине мира. Другие же видели истинные эмоции России — привилегия, о которой Америка может пока и не мечтать. Иван поправил шарф, который очень сочетался с его теплым свитером и штанами. Альфред ещё раз мысленно упрекнул себя за отсутствие тёплых вещей.       — Конечно же нет! Знаешь, соседушка, если бы я не продал тебе Аляску, то мы бы виделись гора-а-аздо чаще. Можешь вернуть её, если тебе так хочется меня почаще видеть, — не упустил возможность съязвить Иван, хотя улыбка всё ещё держалась на его лице.       — Ну, вернуть не могу, но вот продать этот клад полезных ископаемых — с радостью, — усмехнулся Альфред. Ни один мускул не дрогнул на лице Ивана.       — Боюсь, ваш бюджет не нуждается в деньгах от страны третьего мира, — так же американцы обо мне думают? — коль у вас хватает средств нести святую демократию в Сирию, да, Федь? — на последних словах его тон стал ледяным. Альфред уже открыл рот, чтобы продолжить обмен любезностями, но вместо этого громко чихнул. Россия тут же удивленно на него посмотрел, будто только что заметил, что Америка в легкой куртке. — Ох, что ж я гостя за порог не пускаю, простудишься же. Проходи давай, — сказал Иван с искренним беспокойством, освобождая путь в квартиру, будто этой словесной перепалки и не было. Альфред в который раз удивился гостеприимству русского — на его месте Джонс не пустил бы себя в квартиру, нагрубил, а под конец выгнал бы нежеланного гостя. Вот только, на его счастье, Россия не был таким, а Альфред имел достаточно наглости, чтобы зайти внутрь, попутно скидывая с себя куртку и сапоги, погружая ноги в удобные пушистые тапочки.       Квартира Ивана ни чем не выделялась среди прочих жилищ москвичей. Обои нейтрального цвета, скромная обстановка. Хотя некоторые вещи, пришедшие из других столетий, так и кричали об необыкновенности её хозяина. Некоторая мебель была из СССР, прибитые к стене блюдца с гжельской росписью были из семнадцатого века, а на тумбочке, будто смеясь над иностранными стереотипами, стояли старинные матрёшки — их возраст Джонс не решался определить на глаз. Альфред понимал, что это далеко не все русские старинные безделушки, и что множество вещей постарше должно быть на даче, — она точно должна быть у Ивана! — многие просто исчезли со временем или благодаря войнам. В отличие от Америки, Россия всегда воевал на своей территории, что не благоприятствовало ни сохранению культурных памятников, ни процветанию экономики. Джонс понимал, что если бы не войны, то Россия давно обогнал его в развитии.       Но в истории нет сослагательного наклонения.       — Проходи в гостиную, я сейчас чай сделаю, — Иван кинул взгляд на его куртку, и Джонс понял насмешку, которую русский не показал ни тоном, ни эмоциями на лице. Всё с той же фальшивой улыбкой Брагинский пошел на кухню. Америка же поскользил по гладкому паркету в гостиную.       В глаза сразу бросался большой стол из темного дерева. Альфред не мог точно определить, к какой эпохе тот принадлежит, — присваивать вещам Ивана определенный возраст он любил развлечения ради. Стол был завален бумагами, хотя до стопок в доме Джонса им ещё далеко. Тяжелые бирюзовые шторы, закрывающие вид из окна. Также в комнате находился низкий журнальный столик, тоже из темного дерева, а рядом стоял на вид удобный кожаный светлый диван, что Альфред тут же решил проверить. Кожа скрипнула под весом американца. Тот вздохнул. Если с кухни веяло запахом пирожков, — может, Россия кого-то в гости ждал? — то в гостиной благодаря книжному шкафу, всё из того же темного дерева, стоял тяжелый запах древних книг. Америка не удержался и, встав со скрипящего дивана, подошел к шкафу. На полках вперемешку стояли как новые тома начинающих авторов, так и старые книги признанных классиков, а также тех, чьи произведения не смогли противостоять времени и забылись. А некоторые книги представляли собой сшитые листы бумаги, обмотанные в ткань или кожу. Альфред заметил на некоторых засохшую кровь. «Неужели это дневники Брагинского?» — с этой мыслью Америка потянулся к книжкам, и углубился бы в чтение, если бы его взгляд не упал на старинный медальон на такой же старой медной цепочке. Курс руки Джонса тут же перестроился на него, и вот Альфред уже без зазрения совести разглядывает интересующую его вещь. Это оказался круглый медальон, полностью помещавшийся в руке. Изображена на нём была свастика. Не такая, как у фашистов, а обращенная по часовой стрелке. Медальон был весь в мелких царапинах, а старая потертая медь приятно охлаждала руку. Перевернув его, Альфред удивился — на обратной стороне были выцарапаны старославянские надписи. И хотя страны легко могли понимать чужие языки и читать на них, но это относилось только к тем, на которых в мире ещё говорят. Шумерский язык и языки майя никто из ныне живущих стран уже не понимал.       Тут скрипнул пол и в гостиной появился Иван, держа в руках поднос с двумя кружками ароматного чая, деревянной тарой с надписью «мёд», баночкой с вареньем, да тарелкой с печеньями и конфетами. У Джонса в голове промелькнула мысль, что русские всегда предлагают гостям всё, что есть в холодильнике. А ведь Альфред ему далеко не друг… Тут Брагинский заметил медальон в руках Америки, нахмурился, и, поставив поднос на журнальный столик, подошел к Джонсу.       — Федь, нельзя же трогать без спроса чужие вещи, это неприлично, — сказав это с ледяной интонацией, Россия выхватил медальон из рук Америки. — Я понимаю, тяжелое детство в одиночестве, но ты только попроси — урок манер от доброго дяди Брагинского получишь бесплатно! — на глаза Ивана упала тень. А ещё эта улыбка, которая резко стала угрожающей. Сочетание получилось ядерное. Альфред криво улыбнулся.       — Что ты, Рашка, я же не знал, что он тебе так дорог… — Джонс запнулся. А когда это в последний раз он видел дорогую Ивану вещь? Вечно надетый шарф не в счет. Америка с интересом посмотрел на потертый медальон. Россия тем временем сел на диван, скрипнувший под весом страны. Альфред последовал его примеру. Взяв в руки чашку, он почувствовал на ладонях приятное тепло. Учитывая недавний холод от старинной вещи, сочетание было странное. Он посмотрел на Ивана, который уже положил в напиток мёд. Джонс решил выбрать варенье. Размешав одну ложку в напитке, он отпил. Улыбнулся.       Получилось очень вкусно.       Но его взгляд снова упал на медальон, который Брагинский сжимал теперь в своей руке, и в голове Альфреда возникла тысяча вопросов. Это не укрылось от внимания Ивана, который искренне улыбнулся любопытству Джонса. Последнего это задело.       — Скажи хотя бы, что этот знак означает! — с долей обиды и мольбы воскликнул он. Брагинский задумчиво кивнул сам себе, мол, почему бы и не рассказать маленькую долю своей тайны Америке? Хуже от этого не будет, а при желании Альфред и сам найдет информацию, благо сейчас есть интернет. Вот только Иван не особо доверял информации во «всемирной помойке». Мало ли чего там понапишут? Нет, лучше разъяснить всё сейчас, а то Америка найдет статейку какую-нибудь, и будет потом думать, что Иван тут мировой заговор готовит. А мало ли?       — Это, — Брагинский протянул руку с медальоном Джонсу, чтобы тот мог лучше рассмотреть изображение, — славянская свастика. С фашистской, пожалуйста, не путай, — Джонс хотел уже сказать, что он не настолько тупой, но решил не прерывать Ивана. — Это — Посолонь. Символизирует уходящего на покой Ярило-Солнце, а также завершение труда на благо великой расы. Носящему его этот медальон сулит духовную стойкость, — Иван грустно усмехнулся. — Сейчас, конечно, ничего он мне не приносит. Просто приятный сувенир из прошлого.       Джон как загипнотизированный смотрел на Россию, чей печальный взгляд был направлен на старинный медальон, но смотрел будто сквозь него, в никуда. Альфред едва смог сдержать вопрос: «Да что в этой вещи тебе так дорого?», но сдержался, вспомнив рассказы Бонфуа о Иване до Татаро-Монгольского ига. Тогда Брагинский был совсем ребенком, а ещё у него была мать…       — Это Киевская Русь тебе подарила, я прав? — не смог не поделиться вслух своей догадкой Америка. Иван, вздрогнув, перевел удивленный взгляд на Альфреда, будто забыл, что он тоже тут. Потом натянуто улыбнулся.       — О, так Артур не упустил эту часть твоего воспитания? Удивительно! — Брагинский тихо засмеялся собственной шутке. Америка, решив скосить под дурака, присоединился.       — Это верно, из него вышел так себе воспитатель. Отсутствует годами дома, а потом приезжает и спрашивает — а почему это я ему не рад? Почему это хочу перестать быть его чертовой колонией? Да уж, так себе нянька! — Альфред невольно поразился своей разговорчивости. Наверное, это русская атмосфера на него так действует. Тёплый чай, запах пирожков, к вечеру будут — как их там? — блины, и много-много гостей, друзей, способных выслушать и понять. Внезапно он почувствовал себя до боли одиноким. Это, видимо, отразилось на его лице, потому что с лица России исчезла улыбка, а во взгляде фиолетовых глаз направленных на Джонса промелькнула… жалость?       Америка усмехнулся про себя. Ну вот, теперь его Империя Зла жалеет!       — Не надо так на меня смотреть, Рашка, — Америка улыбнулся привычной лживой улыбкой. — Я преодолел эту слабость и стал сильным государством. Иначе и быть не могло — я же герой!       — Не сомневаюсь, — сказал Иван, возвращая на лицо такую же лживую улыбку.       Возникла неприятная грустная атмосфера. Альфред не нашел лучшего выхода и спросил:       — Так кто всё-таки подарил его тебе?       — Знаешь, Федя, — улыбка Брагинского стала угрожающей, — мне всё-таки придется заняться твоим воспитанием. Начнем с понятия личного пространства и почему нельзя в него лезть.       Улыбка Америки исказилась, и он согнулся над своей кружкой. От чая шел приятный пар, но из-за него потели очки. Джонс тихо вздохнул. Хотел как лучше — получилось как всегда.       Брагинский же поглядел на скрюченного Америку, и ему стало откровенно жалко дурачка. В конце концов, он не виноват, что Артур его так воспитал. Но вот с его амбициями надо что-то делать. Иван перевел взгляд на медальон. И отучить Джонса совать нос куда не надо, пожалуй, тоже.       Старинная вещь куском льда лежала в руках России. Ему было приятно держать её в руке, приятно придаваться воспоминаниям о прошлом, хотя государство предпочитало жить настоящим. В прошлое нельзя уходить. Как говорил герой одной из любимой пьесы Брагинского — «в карете прошлого далеко не уедешь»*. И всё же...       Иван прикрыл глаза…