Audi, vide, sile.

      Шестнадцатое октября. Утро.       Отвратительный женский голос оповестил о том, что время вставать и тащить свои пятые точки на зарядку. Элиас устало закрыл голову подушкой и перевернулся на живот. Ребра миновали матрас и воткнулись в твердую плоскость каркаса кровати. Адски сводило суставы пальцев рук и выворачивало колени наизнанку. В голове раздавался гул, похожий на рев двигателей самолета, но будто бы проходящий сквозь плотный слой ваты. Вокруг уже начали переговариваться и копошиться. Он подождал, пока все выйдут и аккуратно перевернулся на спину.       В животе что-то угрюмо булькнуло, и он представил, как его органы отрываются от плоти, бьются о кости и превращаются в кашу, которую мясники, обычно, пускают на колбасу. Фантазия позабавила его, и его губы расползлись в острой улыбке, которая зацепила мышцы глаз, заставив правое веко неприлично дергаться. Попытка встать сходу не увенчалась успехом, а чрезмерные усилия прокатились по телу новой волной металлической боли и застряли где-то в лопатках.       Застонав, он разлепил тяжелые, будто бы залепленные клеем глаза, и попытался сфокусироваться на потолке. Та же краска, что и вчера, те же надписи, что и вечность назад, но этим утром они казались ему более привычными и родными. Он уже видел это раньше. Кажется, это было пару лет назад, на вечеринке где-то на окраине Орхуса, где он упивался отсутствием морали, легкой степенью наркозависимости и всячески разнообразил свою жизнь различными новинками, популярными среди молодежи его возраста.       Тогда он проснулся в маленькой комнате посреди таких же уставших от бесконечного разгула туш, когда на улице открывался усталый глаз небесного светила. Элиас слышал, как гудят, прибавляя газу, моторы, вопли дворовой живности и редкое завывание сирен. Он ощущал кипение жизни в комнатах вокруг него, что-то происходило на балконах и спускалось по крутым ступеням вниз. Дешевая смерть доступна каждому.       От дома веяло бедностью, как и от всего в этом квартале. В нем детишки из разных слоев общества ежедневно умирали от сладкого удовольствия случайных связей и легкодоступных веществ, а наутро воскресали, забирая с собой частичку ночного бесстыдства и пряча ее где-то в глубине своих приученных к разврату тел. Элиас никогда не считал себя одним из них, но ему здорово импонировало то, с каким рвением они делились со своим «братом по несчастью» своими проблемами и тайнами, ломали ребра и с улыбками выставляли напоказ самые грязные уголки своих бездушных тушек.        В воздухе стоял неприятный запах дыма, перегара и блевотины. Окно было открыто, но с улицы, несло чем-то еще более отвратительным. Каждый клочок этого района был пропитан людским грехом. Его впитали не только переулки, витрины и неоновые вывески, но, казалось, даже погода хочет что-то доказать. Это место располагалось где-то в прямой кишке этого города, куда неизбежно скатывались переваренные отбросы общества или те, кто не смог найти себе там места. Он снова сосредоточился на потолке.       Кое-где проступали желтоватые следы от влаги — следы существования соседей сверху. Местами штукатурка набухла, как людские тела, забытые в воде, и уродливо зевала своими серыми ртами, обнажая первозданное обличье кирпичной коробки.        От одного угла потолка к другому проходила черная и глубокая трещина, от которой расползались множество маленьких. Они были порождены чем-то большим и представляющим угрозу, и когда они сольются вместе, окрепнут, они смогут походить на то, что их создало. Люди бы тоже могли походить на Создателя, если бы пытались ему подражать, но пытались ли они? Элиас не верил во всю эту чушь. Его родители не были религиозными. Они строго придерживались мнения, что вера нужна тем, кто не может добиться чего-то в жизни самостоятельно. Со временем, эта идея передалась и ему. Наверное, это единственное, что он перенял от них помимо небольших сходств во внешности.        В Орхусе его печалило повисшее над городом облако молодой смерти. Она проела большие дыры в рядах молодого поколения, и вскоре в городе стало слишком шумно, чтобы вести в нем свою непримечательную бесстыдную жизнь. Он покинул город вскоре после появления громких заголовков в газетах, забрав с собой долю того, что все они когда-либо испытывали.       Ночью головная боль, невыносимая боль в мышцах. Утром лопнувшие кровеносные сосуды в носу и апатия. Глаза болят. Пальцы припадочно дрожат, к горлу подступает ком и тошнота. Боль, страх, ненависть к себе. Ему до последнего не хотелось верить, что он сходит с ума. Хотя, думал он, после моей смерти, вероятно, кожаные ублюдки скажут, что я все выдумал. Просто хотел выделиться, мелкий мудак. Все нормально. Это часть взросления. Часть превращения гадких утят в гнилых тварей. Все было нормально, ненормальным был только он. Ненормальный — почти что клеймо в современном обществе. Но никто даже не представляет, каковы критерии нормальности.       Он потряс головой, в надежде вспомнить, с чего начался его монолог, и что он хотел этим сказать, но все оказалось безрезультатно — его парализованный мозг пока не мог справиться с такой сложной задачей.       Когда это началось — он не знал точно. Причина — не имел представления. Возможно, общество. Общество всегда ломает слабых, и, по видимому, я один из них — считал он. Давно уже мечтаю сломаться. Мечтаю, чтобы общество меня прожевало и была причина для ухода. Я просто устал. Потом они скажут: «Да мы все устали. Он что, думает, что самый умный нашелся? Думает, Бог помилует его? Как бы не так. Он будет обречён на вечное одиночество. Отвратительно.» Возможно, или даже, скорее всего, они будут плакать. Будут плакать и говорить — «зачем?..» Вопрос, на который они и сами знают ответ. Они будут сожалеть. Но это не будет искреннее сожаление. Они будут жалеть, что не извлекли из тебя пользу по максимуму, пока еще могли сделать это. Но они будут плакать, потому что они должны плакать. Это ведь похороны. Но мертвым, однако, все равно. Им плевать не только на тех, кого они оставили в одиночестве, но и на то, что они могли встретить кого-то, кто мог их спасти. Или помочь опуститься еще ниже. Хороший человек — мертвый человек. С этим не поспоришь.        Закончив свои размышления о собственном безумии, он оставил его на потом и опустил костлявые ступни на пол. Дерево встретило его своей облупленной неровностью и обыкновенным холодом. Он плавно принял вертикальное положение. Суставы похрустывали подобно новым сапогам. Элиас сначала вытянулся, потом сделал пару наклонов из стороны в сторону, расправил на себе вчерашнюю одежду и вышел на балкон.       Октябрь встретил его как старого близкого друга: потрепал по волосам, залез под одежду и ненадолго остановился на впалом животе, оценивая его привлекательную бледность, подергал за край кофты и даже пошарил по карманам в поисках ежедневной забавы. Он мог еще очень долго изучать его, но, по-видимому, ему это надоело и он поспешно удалился на розыск новой жертвы своих утех.       Элиас прикрыл за собой балконную дверь, прошаркал ногами до перил и, обхватив железную трубу ладонями, преодолел холодную ограду, аккуратно приземляясь в сырую от росы траву. Если он будет долго скитаться по улице, то обязательно подцепит простуду, и тогда прощай независимость и свобода от надзора. Нужно было перекусить.       Когда Элиас пересек двери просторной столовой, она встретила его обилием запахов, которые при одновременном восприятии напоминали запах разлагающегося мяса. Густое облако норовило забраться поглубже в легкие, впитаться в их стенки и вывернуть нутро наружу. Элиас вдохнул через рот и, стараясь лишний раз не дышать, начал выискивать место у окна. В зале почти не было людей — большинство все еще насиловало свои тела физическими упражнениями. Помимо поваров столы занимало около пятнадцати человек, которые сонно и уныло ковыряли ложками горячую кашу, больше похожую на строительный цемент. В столовых каша обычно выглядит как нечто ранее пережеванное, и эта субстанция не была исключением.       Ближе всего к нему сидел беловолосый юноша худощавого телосложения, который сгорбился за потертыми страницами какой-то книжки. Глаза Элиаса скользнули по выцветшей обложке и зацепились за небольшие бледные буквы, которые гласили — «Маленький принц».       И правда, маленький принц. То, что было вне книги, и держало ее своими небольшими ладонями до боли походило на то, что было изображено на обложке — хрупкое маленькое тело с фарфоровой кожей, большие глаза, взлохмаченные светлые волосы и слегка тронутое улыбкой красивое лицо.       Через пару минут его плечи содрогнулись, он испуганно огляделся по сторонам и неуклюже поднялся со своего места, задев рукавом стакан с какао. Стеклянный сосуд взвизгнул от соприкосновения с кафелем и разлетелся на куски. Лицо мальчика застыло в ужасе.       Элиас решил воспользоваться возможностью заговорить с ним, и поспешно зашагал в сторону крушения.       -Ты не поранился? — спросил он у него, заглядывая в глаза.       Юноша замотал головой, сжимая губы и опуская наливающиеся слезами глаза. В тот момент на них пялилась вся живая составляющая столовой, и, наверное, даже тараканов заинтересовала происходящая сцена и они с удовольствием уплетали крошки, подобно попкорну, сидя в укромном углу.       Элиас не любил чрезмерного внимания к своей персоне, и маленький принц, по-видимому, тоже.       — Пошли. — Элиас легонько подтолкнул его в спину, кивая головой в сторону выхода. Маленькое тело вздрогнуло под его ладонью и послушно направилось в указанном направлении.       Ветер на улице все так же здоровался с прохожими. Теперь он трепал белоснежные волосы, делая их еще более спутанными и беспорядочно торчащими.       -Как тебя зовут? — теперь, стоя к парню на расстоянии вытянутой руки, Элиас заметил, как того била дрожь. -Что-то болит?       Пустой взгляд бледных глаз скользнул по его лицу и прошелся дальше вниз, упираясь в поверхность асфальта.       Подождав с минуту ответа, Элиас сказал, немного повышая голос:       — Я Элиас, а ты?       — С-с-саша — внутри он дрожал так же, как и снаружи. Пальцы рук лихорадочно заминали уголки обложки книги.       — Приятно познакомиться, Саша. Ты не волнуйся, такое иногда случается, — Элиас коснулся пальцами аккуратного подбородка и приподнял его, заставляя фарфорового мальчика посмотреть себе в глаза.       Саша отбросил костлявую руку и отшатнулся назад, будто пораженный разрядом тока.       — Прости, у меня руки холодные, да? Я больше не буду так делать.       — Эт-т-о. Спа-спасибо, — протараторил Саша и, не оборачиваясь, помчался в сторону жилых корпусов.       В тот момент Элиас не придал этому особого значения, но заметил некую отрешенность. Такой индивидуальности не было у мальчиков из квартала. Они были одинаковые, начиная с манеры речи и внешности и заканчивая маркой обуви, которую они носили. На дне их глаз были одинаковые мысли. Они всем своим видом говорили — если хочешь, можешь угостить меня выпивкой сегодня, потому что завтра ты уже можешь меня не увидеть.       Саша был не такой. Таких чистых мальчиков можно было найти только на полках кукольников-коллекционеров.       Элиас решил найти уединенное место, чтобы спокойно прогнать злой дым по сосудам и заставить их испытывать стресс от его увлечения.       Когда ветер гладил его по выпирающим лопаткам, а под кожей начали гулять стайки мурашек, это чувство почему-то ассоциировалось у него с разбивающимся стаканом какао. Виной и того, и другого он считал Сашу. Через секунду стекло покроется глубокими трещинами, рассыплется на маленькие осколки, а по полу поползет горячая лужица.       Он неплотно закрыл веки и попытался представить ощущения от обнаженной кожи под своими ладонями.       О таком нельзя было думать, и поэтому мысль об этом делалась еще слаще.       Она вязко разливалась во рту, заползала под язык и ласкала острые кончики зубов. Проходила дальше и ныряла в теплую гортань. Сквозь стенки легких всасывалась с кислородом в кровь и покрывала мозг приятной негой.