Дождь не может идти вечно

      Она просыпается с тревожным чувством, которое появляется, когда спишь в незнакомой кровати. Ее разум пробуждается из-за непривычных простыней, не то чтобы они были хуже или лучше тех, к которым она привыкла, они просто… непривычные.       Она открывает глаза и видит лишь залитую солнечным светом белую подушку, на которой лежит. Она закрывает глаза и потягивается, как кошка, ее разум слишком спутан после сна, чтобы обращать внимание на такие вещи, как незнакомая комната, отсутствие штор на окнах или простыни, порывающие ее обнаженную спину.       И тут она все вспоминает.       Ее миссия. Столкновение с Уордом. Заключенный между ними шаткий союз. Гроза. Его предложение пойти в одно из его убежищ вместо того, чтобы каждому пойти своей дорогой. Ее согласие — она до сих пор не понимает, чем тогда думала. Путь сюда, в ходе которого они оба вымокли до нитки. Смех над собственным жалким состоянием, пока они избавлялись от мокрой одежды. Его обещание принести сухую одежду, выполнить которое он так и не успел. Ее руки на его щеках. Его губы на ее шее. Занятия любовью под раскаты грома.       Часть ее, более романтичная, в отличие от другой, практичной ее части, та, что жаждет продолжения той ночи, побуждает ее потянуться к другой половине кровати. Она повинуется этому порыву, но ее пальцы находят лишь смятые, остывшие простыни.       С нее мигом спадает вся сонливость, она поднимается, прижимая простынь к груди (прямо под ее ключицей обнаруживается засос, да и движения причиняют легкую боль), и оглядывается. В комнате оказалось лишь все самое необходимое — даже кровати как таковой не было, только матрас на полу, — никаких элементов декора, и … его здесь не было.       Она видит свою одежду, развешенную сушиться на спинке стула и комоде, его же одежды нет, даже хенли, которую она прошлой ночью так небрежно швырнула в угол. Помимо смятых простыней, не было никаких следов его пребывания — ни в данный момент, ни когда-либо еще — в комнате.       Она судорожно вздыхает, чувствуя, как в животе затягивается узел (ей кажется, что ее отвергли, снова бросили, как абсурдно бы это ни звучало). Потому что конечно же он ушел, нечего им делать вместе. Нет, это неправда, они теперь враги (не так ли?), враги, которым точно не следовало спать друг с другом. Да ради всего святого, она должна была арестовать его, как только увидела, вместо того чтобы… ну, да. Так что неудивительно, что он ушел, она бы также поступила на его месте.       Однако… это больно.       Она встает на так и норовящие подкоситься ноги и, все еще прижимая к груди простынь (зачем? здесь нет никого, перед кем ей нужно сохранять благопристойный вид), она медленно бредет к своей одежде.       Так что, да, следуя этому ходу мыслей, попутно проверяя, высохла ли ее рубашка, она понимает, почему он ушел. Так он потеряет только одно убежище, вместо того чтобы оказаться за решеткой. Но это не значит, что ей не больно, особенно после ночи, когда она почти позволила себе надеяться. Конечно, не то чтобы она могла рассчитывать на что-то другое — хороший утренний секс и обнимашки им уж точно не светили, но все же…       Она замирает.       Из-за входной двери доносится какой-то шум — звон ключей, затем скрежет замка…       Она не раздумывая хватает свой пистолет, также лежащий на комоде (она не останавливается, чтобы удивиться тому, что он все еще здесь), крепко сжимает пистолет в руке, другой неловко придерживая простынь, прячется у двери в комнату, и, затаив дыхание, ждет нападения.       Но напрасно.       Она слышит, как с громким скрипом открывается входная дверь и кто-то неторопливо заходит внутрь, затем снова раздается скрип уже закрывающейся двери. Она немного выжидает, собираясь духом, выпрыгивает из своего укрытия, наводит пистолет и…       – Уорд?       Она замирает прямо на пороге, глядя на человека, смотрящего на нее с другого конца небольшого коридорчика, держащего в руках кофе и бумажный пакет с едой.       – Ты… здесь.       Он медленно кивает:       – Да, – он выглядит слегка ошеломленно, но его, похоже, ситуация забавляла. – Технически, это мое убежище, знаешь ли, – говорит он с ухмылкой, прячущейся в уголках его губ.       Она опускает руку с пистолетом, но помимо этого все еще остается неподвижной.       – Я думала… – у нее вырывается рваный вздох, она не понимает, почему ей вдруг стало так тяжело говорить. – Я думала, ты ушел.       Он моргает, веселое выражение лица блекнет.       – Нет, я просто… – он подходит ближе и демонстрирует свою ношу. – Холодильник был пуст, а я подумал, что ты проголодаешься, так что… я отправился за едой. Тут есть хорошая пекарня неподалеку…       Закончить предложение ему не удается. Она не знает, что стукнуло ей в голову, но она бросает пистолет, спешит к нему и бросается к нему на шею, чуть не выбивая еду из его рук. Уткнувшись головой под его подбородок, она чувствует, как он усмехается.       – Скучала по мне? – Спрашивает он, положив завтрак на ближайшую подходящую поверхность и обернув вокруг нее свои руки.       – Ой, заткнись, – ворчит она, но в ее голосе не слышно злобы.       За этим следует мгновение тишины — во время которого, она готова поклясться, он прижимает ее ближе — затем он произносит странным, надломленным шепотом:       – Я боялся, что когда я вернусь, ты уже уйдешь.       – Мне не понравилось просыпаться одной, – отвечает она, когда он начинает гладить ее по волосам. Это приятно. И плевать на ложь, предательства и здравый смысл, ведь так приятно находиться в его объятиях.       – Тогда давай больше никогда не оставлять друг друга, – мягко шепчет он ей на ухо.       Она усмехается, и глаза начинает пощипывать от слез, потому что это же абсурд, это невозможно, это никогда не сработает, и им не следует поддаваться подобным иллюзиям, и все же… она так этого хочет.       – Хорошо.