***
Увидев подъезжающую машину, Дэвид бросился вперед и, поприветствовав врачей, помог им спустить коляску, в которой сидел Киллиан, на асфальт. После этого они с врачом закрепили кислородный аппарат сбоку у коляски, чтобы при необходимости сразу же им воспользоваться. Киллиан недовольно хмурился, глядя то на брата, то на врачей, и Дэвид, заметив это, коснулся его плеча. — Ты как, братишка? — Омерзительно чувствовать себя беспомощным, — произнёс тот со скрипом и выдохнул сквозь зубы. Подумал пару секунд и, обернувшись к медсестре, обратился к ней: — Сара, можно попросить? — Да, мистер Джонс? — Вы не могли бы довезти мою коляску до первого ряда перед алтарём? — Но… — нервно сглотнула та, взглянув на Дэвида, и он нахмурился. — Брат, ты… — Я обещал, что доведу тебя, и я сделаю это, черт возьми, — жёстко ответил Киллиан, помешкал, упершись руками в подлокотники кресла, напрягся и медленно встал. Дэвид мгновенно подставил ему плечо, и тот, тяжело облокотившись о него, зажмурился и стиснул челюсти, тяжело дыша сквозь нос. — Киллиан… — Я справлюсь. Правда, скорее тебе придётся вести меня, чем наоборот, но уж не обессудь, братишка. — Мы сделаем это, — сжав его ладонь, кивнул Дэвид, — вместе. Кивнув выглянувшей организаторше свадьбы, Дэвид, придерживая брата, медленно направился в сторону церкви. Он видел, как Киллиан морщился от каждого шага, но не издавал ни звука, продолжая идти. Он с такой силой сцепился в ладонь Дэвида, что у него затекли пальцы, но и он молчал, понимая, что его неудобства в данном случае — ничто. Двери раскрылись перед ними, и все в зале обернулись, чтобы посмотреть на них. Эмма, стоящая у первого ряда, шумно сглотнула, с болью глядя на несломленную фигуру мужа, который неуклонно шёл вперёд, крепко держась за брата. Оказавшись на виду у всех, он даже попытался распрямиться и идти как можно ровнее, и Эмма видела, как увлажнились глаза всех присутствующих, но сама плакать не могла, так как пообещала себе, что продержится. Подойдя к алтарю, Киллиан крепко обнял брата, вцепившись в его плечи, и тот охватил его руками в ответ, что-то бормоча на ухо. Киллиан замотал головой, вонзившись пальцами в его спину, и зажмурился. Потом отстранился, хлопнув его по плечу, выдавил улыбку и, обернувшись, словно впервые увидел Эмму. Так как Руби выбрала для свадьбы оранжевый цвет, то подружке невесты пришлось одеться в платье цвета восхода, и у Киллиана на мгновение перехватило дыхание — летящая ткань струилась по телу его жены, небольшая аккуратная брошка на плече закрепляла рукав, на поясе ткань была немного собрана и расходилась ниже у колена, обнажая изящные туфли. — Ты прекрасна, любимая, — выдавил он, совладев с собой. — Я так люблю тебя, Эмма… — Я тоже, — она провела рукой по его лицу, убирая с глаз мужа прядь тёмных волос. — Ты почти сделал это, Киллиан. — Да… Я… Я сяду, хорошо? — почти жалобно спросил он, посмотрев на Сару, стоящую рядом, и, когда Эмма кивнула, опустился в коляску и выдохнул, прикрыв глаза. Дэвид посмотрел на священника и кивнул, тот дал знак, и заиграла музыка. Гости поднялись со своих мест и обернулись, чтобы лучше видеть невесту, и по рядам прошёл вздох восхищения — Руби сияла в белоснежном платье с длинными шлейфом, который волочился следом за ней, и она сама улыбалась так широко, что, казалось, была ещё ярче, чем когда-либо. Эмма расплылась в улыбке, глядя на подругу и искренне радуясь за неё. Руби давно уже стала для неё сестрой, частью семьи, и видеть её такой счастливой было по-настоящему прекрасно. Повернув голову, она посмотрела на Киллиана, который тоже смотрел на Руби и улыбался кончиками губ, потом, словно почувствовав её взгляд, повернулся и встретился с ней глазами. — Знаешь, — негромко проговорил он, кивнув на Дэвида, который, кажется, не дышал, глядя на едва ли не плывущую к нему невесту, — я очень сейчас понимаю его состояние, потому что когда была наша свадьба и ты вышла из дома… Я никогда не видел ничего прекраснее, любимая, и просто не мог поверить, что ты правда моя. — Твоя, — она переплела из пальцы и положила голову ему на плечо, — навсегда. Он кивнул и снова посмотрел на неё, а потом перевёл взгляд на сидящую рядом Мэри с Уиллом на руках, который вёл себя на удивление спокойно, крутя головой и с любопытством разглядывая все вокруг. Когда Руби встала напротив Дэвида и священник заговорил, в зале все затихли, слушая клятвы новобрачных. Руби в какой-то момент заплакала от переизбытка эмоций, и Дэвид сжал её ладони, успокаивая, хотя Киллиан видел, что у него самого выступили слезы. Когда они поцеловались, гости зааплодировали, поднявшись на ноги, и Эмма нежно, но уверенно коснулась плеча мужа, прося его не вставать. Тот безнадёжно кивнул, глядя на счастливых Руби и Дэвида. И вдруг Руби, развернувшись и крепко держа мужа за руку, обратилась к толпе, медленно скользя заплаканными глазами по рядам. Она словно распрямилась, стоя ровнее и глядя куда увереннее, Эмма даже не сразу узнала ее, потому что прямой взгляд и чуть приподнятый подбородок не принадлежали Руби, которую она знала много лет — они принадлежали Миссис Джонс. — Я… Я понимаю, что это, возможно не совсем правильно, но я не могу не сделать это в самый счастливый день моей жизни, который мог бы не случиться, если бы не один человек, который вопреки всему все равно пришёл сюда, чтобы поддержать нас. — Бог мой, Рубс… — прошептала Эмма, прикрыв рот рукой. — Киллиан, спасибо тебе, — продолжила Руби, в упор глядя на него, спустилась по ступеням, придерживая длинную юбку, и сжала его плечо, — спасибо за все, что ты делаешь для Эммы, что делал для моего Дэвида. Спасибо, что ворвался в нашу жизнь и спас нас, потому что иначе это не назовешь. — Ты герой, братишка, — подал голос Дэвид, оказавшись рядом, — самый настоящий герой, которым мне никогда не стать, но на которого я всю жизнь буду равняться. Несмотря ни на что, ты здесь, ты сделал это. И… Я люблю тебя, брат, я так тебя люблю. — Я тоже вас люблю… — просипел Киллиан, с трудом дыша от выступивших слёз, и Эмма подавилась воздухом, поняв, что он заплакал. Она никогда не видела, чтобы ее муж плакал, но сейчас… Когда гости, аплодируя, встали со своих мест, он прикрыл глаза руками, вытирая слезы и слабо улыбаясь. Эмма и Мэри тоже встали, с любовью глядя на него, и даже Уилл начал хлопать в ладоши, проникшись общей радостью, и громко засмеялся, широко улыбаясь. Киллиан смотрел вокруг и видел счастливые, улыбающиеся лица, которые с уважением смотрели на него, и неосознанно качал головой, словно не веря в реальность происходящего. Он улыбался и был счастлив, несмотря ни на что.***
Дэвид и Руби решили, что медовый месяц является лишь традицией, а не обязательной частью свадебного процесса, поэтому с легкостью отказались от него, чтобы больше времени проводить с Киллианом. Приходя к нему, они наперебой рассказывали ему об их новом доме, о том, что они хотят переименовать бар в «Br. Jones», и он давал им советы, не предавая свои принципы. Но с каждым днем его положение усугублялось все сильнее — он часто впадал в беспамятство, ему мерещилась Мила, он грезил желанием отомстить за мать, переживал из-за расставания с Эммой, снова и снова твердил, как боится потерять еще одного ребенка, и у Эммы каждый раз сжималось сердце, когда она, приходя к нему, заставала его в таком состоянии. Врачи, перепробовав все, сказали, что единственное, что могут предложить — это обезболивающее, потому что несмотря на все попытки болезнь продолжала прогрессировать, беря свое. Киллиан практически не мог дышать самостоятельно, ему постоянно приходилось пользоваться кислородной маской, которая все равно не могла в полной мере заменить легкие. Несмотря на то, что дома ночами Эмма срывала голос, плача в подушку, днем, приходя к мужу в больницу, она улыбалась и шутила, а в один из дней со слезами радости рассказала, что Уилл впервые сказал слово «мама». Киллиан радовался вместе с ней, слушая ее рассказы. Если что-то и оставалось неизменным — так это его чувства к ней. Врачи поражались тому, что, словно чувствуя ее приближение, Киллиан приходил в себя и с надеждой смотрел на дверь. В один из относительно неплохих дней он попросил отвезти его на могилу к Миле и Альфреду, и Эмма поехала вместе с Уиллом, чтобы они вместе познакомили сына с его неродившимся братом. Мальчик, словно понимая всю серьезность ситуации, тихо сидел на руках матери и слушал приглушенные голоса родителей. Однако с каждым днем Киллиан все больше замыкался в себе, теряя желание двигаться и разговаривать. Он подолгу смотрел в одну точку, абстрагировавшись от всего, проводил много времени во сне, отказывался есть, и пищу ему приходилось вводить другими способами. Сидя у его постели, Эмма сжимала его руки, стараясь не думать о том, что они стали совсем ледяными, и снова и снова рассказывала то, что происходило в жизни, иногда говоря об одном и том же несколько раз. Она много шутила, улыбалась, помня, как Киллиану нужна ее улыбка, и делала все, чтобы он мог отвлечься от болей, мучивших его. Каждый день казался хуже предыдущего. Мэри, не в силах видеть сына в таком состоянии, звонила по несколько раз в день в больницу, чтобы узнать о нем, и сидела с Уиллом, пока Эмма сидела у его постели. Все чаще образ Дэвида пропадал из его памяти, и Киллиан хмурился, изучая его силуэт, и тому приходилось по-новой представляться, стараясь сдерживать эмоции. Но в один из дней Эмма, придя в палату к Киллиану, увидела, что он сидит и читает какую-то книгу. Маска лежала на тумбочке рядом, он дышал самостоятельно, хоть и с трудом, и, казалось, полностью был поглощен чтением. На мгновение она замерла, когда внутри промелькнула надежда, а потом вспомнила слова врачей о «последнем хорошем дне». Сердце пропустило удар, но она, напомнив себе, что не имеет права плакать при нем, нацепила искусственную улыбку, подошла к койке и, пододвинув стул, опустилась на него. — Привет. — Эмма… — его голос был хриплый и чуть дребезжащий, но более окрепший, чем раньше. Киллиан опустил книгу и позволил Эмме сжать его все такие же ледяные пальцы. — Сара читала мне книгу, а потом ей позвонили, и она ушла… Я пытался читать, но, кажется, не очень двинулся… — он виновато покачал головой. — Но история такая интересная, что я хочу узнать, что будет дальше… — Почитать тебе? — предложила она, улыбнувшись. Киллиан счастливо растянул губы в совсем детской улыбке и умоляюще кивнул, с надеждой глядя на нее. Эмма села удобнее, взяла книгу и, раскрыв ее, начала читать. Ее голос звенел в тишине комнаты, которую перебивали только неприятные звуки аппаратов, но они не обращали на них внимание, полностью отдавшись истории в книге. Эмма потеряла счет времени. Она читала страницу за страницей, сжимая ладонь мужа и чуть поглаживая его шершавую руку. Он иногда негромко просил ее перечитать ту или иную фразу, которую не мог понять с первого раза, и она терпеливо возвращалась к началу предложения. Иногда, пытаясь отвлечь его, Эмма шутила касательно поступков героев, и Киллиан улыбался, но как-то натянуто, словно через боль. В какой-то момент, покосившись на Киллиана, Эмма заметила, что он, не мигая, смотрит в одну точку. Она застыла, перестав читать, и он, вздрогнув, повернулся к ней. Он осунулся, сильно похудел и скорее походил на жалкое подобие самого себя, но больше всего ее пугали его лишенные блеска, ставшие серыми глазами. Помотав головой, словно отводя наваждение, Киллиан чуть сильнее сжал ее руку и вымученно улыбнулся. — Эмма, любимая, я… Я так устал. Можно я на секунду закрою глаза? — в его голосе сквозила такая мольба, что она с трудом сдержала себя, чтобы не заплакать. — Только на секунду, — словно оправдываясь, добавил он, — а потом ты продолжишь читать. Ты ведь дочитаешь мне, верно? — Да, конечно… На одну секунду, а потом я продолжу, — она пыталась улыбаться, но слезы душили, мешая нормально дышать. Киллиан измученно растянул губы в улыбке, глядя на неё, глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Подавившись комом в горле, Эмма прижалась лицом к его груди, прошептала «я тебя люблю» едва слышно, понимая, что на большее просто не способна. Она чувствовала щекой, как поднялась его грудь, поймала губами его последний вдох, и все стихло.