Вечность длиною в год

Сентябрь, 08 Выходные тянулись однообразно и скучно. Все время шел дождь, поэтому я не мог выйти даже на балкон, не говоря уже о лавочке у подъезда. Более дальние прогулки я могу позволить себе лишь изредка, в компании мамы. Ей так спокойнее, а я согласен уступить. Сегодня же погода улучшилась, тепло и ярко светит солнце. К школе я иду медленно, тщательно смотря себе под ноги. Немного кружится голова и пересыхает во рту, но я знаю, что это следствие волнения, испытываемого мной, а не ухудшения состояния здоровья. Вновь вспоминается инцидент с Антоном, это его странное поведение. Он хотел поговорить. О чем? Сейчас я жалею, что не нашел в себе сил выслушать его. Неопределенность пугает сильнее. Впрочем, мне остается лишь ждать. Возможно, Антон уже забыл об этом. А если нет... Надеюсь, что смогу вести себя адекватно, а не как невменяемый идиот. Порой мне кажется, что иметь друга было бы совсем неплохо. Я мог бы делиться с ним проблемами, жаловаться на боль и признаваться, насколько я боюсь смерти. Но потом понимаю, что мысль абсурдна. Дружба не может держаться лишь на негативных эмоциях, чтобы ее подпитывать необходимо иметь совместные с другом чистые и светлые воспоминания. А разве я способен на радость? Не помню, сколько лет назад я в последний раз искренне улыбался. Кажется, это было в прошлой жизни. Зато у меня есть моя Мэри. Она никогда не предаст и всегда выслушает. И будет со мной до конца. Так, погруженный в размышления, я и подхожу к школе. На крыльце стоит несколько моих одноклассников, но, благо, на меня они не обращают никакого внимания, поэтому я неприметной тенью проскальзываю в здание. Первым уроком у нас история. Я подавляю тяжелый вздох: Людмила Ивановна — ветеран педагогики, а это значит, что ее методика сводится к бормотанию исторических дат себе под нос и периодическому клеванию тем же самым носом. Во время ее уроков ученики занимаются чем угодно, кроме истории, а значит, довольно часто обсуждают меня, как будто я диковинная зверюшка, а не человек. Я с каким-то обреченным смирением жду, когда в меня вновь начнут тыкать пальцами и громко ржать. Просто нужно потерпеть. Как всегда. Вскоре одноклассники собираются, эмоционально обсуждая какую-то пьянку. Знаю, что они часто встречаются всем классом. За исключением меня и нашей главной заучки Полины Григорьевой, конечно. Обычно я не обращаю внимания на подобные сплетни, но в этот раз, уловив имя "Антон", непроизвольно прислушиваюсь. — Не знаю, какая муха укусила Тоху, — задумчиво произносит Яна Моисеева, накручивая светлый локон на палец. — Ни с кем не говорил, зато напился до поросячьего визга. Никогда его таким не видела. — Ха! Да просто меньше нужно идеализировать нашего ледяного принца! — зло выплевывает Славик. Антона он терпеть не может еще с детства, хотя откровенно выступать никогда не решается. Лишь так, втихую, пока его нет. — Правда, Кирюшка? Я понимаю, что не отвел взгляда и все так и пялюсь на их группку. Краснею, отворачиваюсь, тихо пробормотав: — Не знаю. — Не знаешь? Как же так, Кирюшка! Вы же дружите с Антоном? Или за какие такие заслуги он тебя в пятницу спасал от злого дяди Славы? — Соколов говорит громко, насмешливо. Подходит к моей парте, садится на нее и, обхватив за подбородок двумя пальцами, заставляет посмотреть на него. Хочется плакать. Громко, навзрыд. Хочется кричать, чтобы меня оставили в покое, потому что нет никакого смысла уничтожать, растаптывать и причинять мне боль. Я и так умру. Мне и так больно постоянно. А еще обидно за Антона. Не хватало еще, чтобы его порыв стал поводом для злорадства Славика. — Не понимаю, о чем ты, — тихо произношу я. Давненько я уже не ждал так прихода учителя. Но Людмила Ивановна не торопится, поэтому приходится что-то отвечать. — Кирюшка, что же ты такой непонятливый, а? — Слава щурится, сильнее сжимая пальцы на моем подбородке. Начинает тошнить. Интересно, что будет, если окатить его блевотиной? Наверное, он меня убьет. Медленно так, с удовольствием. И когда он стал таким? А главное, какую роль играю я в том, что с былым скромным и тихим мальчиком произошли такие метаморфозы? Возможно, я сломал Славе жизнь. Как часто неосторожное слово или беспечный поступок несут за собой череду последствий, которых вовсе не желаешь. Я ведь никогда не хотел никому зла. Наверное, я слишком долго молчу, потому что Славик вдавливает пальцы в кожу так, что даже слезы выступают. Второй рукой скидывает с парты мой рюкзак. Мэри выпадает из него и черной кляксой замирает на паркете, устремив взгляд глаз-пуговок в белый потолок. Мне кажется, что я умираю. Только не Мэри... *** — Ой, а что это у нас здесь? Кукла Вуду? Шаманишь потихоньку, Кирюшка? — Славик быстро спрыгивает с парты и берет Мэри в руки. Господи, мне семнадцать! Я взрослый человек! Но сейчас готов расплакаться и упасть на колени, только бы вернуть свою Мэри. Я отдал ей часть души, я вложил в нее всю нерастраченную любовь. Она хранит миллионы воспоминаний и, наверное, литры моих слез и крови. Если я потеряю ее, то умру сегодня. Может, не физически, но морально — точно. — Отдай, - мой голос хриплый и полон едва сдерживаемых рыданий. Славику это нравится, он усмехается и поднимает Мэри над головой. — Смотрите, что у нашего Краева! Он у нас в куколки играет! Кирю-ю-юшенька, — Слава делает губы трубочкой, отталкивая руки, которые я умоляюще протягиваю к нему. Ему так легко удержать меня. Я чувствую себя назойливой мухой, от которой лениво отмахиваются. — Может, у него и резиновая баба есть? А, Краев? — это уже Женя Тихонов. Еще одна гадюка нашего серпентария. — С этой-то особо не побалуешь, — он мерзко хихикает и дергает Мэри за голову, таким образом пытаясь вырвать ее из рук Славика. Я как в замедленной съемке наблюдаю за шуточной потасовкой одноклассников. Они смеются, дергают Мэри, а мне чудится, что это меня сейчас разрывают на части. Кажется даже, что я ощущаю, как трескаются кости, как они пробивают ткани и разрушают клетки, разрывают внутренние органы и вспарывают кожу. Я зажмуриваюсь — сильно-сильно. Наверное, еще мгновение, и я тоже упаду на пол изломанной куклой — несчастным куском разлагающейся плоти. На губах соленый привкус — наверное, слезы. Голоса все удаляются и удаляются, я погружаюсь в свое черное небытие, откуда, возможно, уже не вернусь. Возвращаться не хочется. Мне холодно, и я устал. — Дай сюда, — в мое сознание проникает этот голос. Уверенный и теплый, как янтарные солнышки в его глазах. Антон... Приложив просто-таки титанические усилия, я все-таки поднимаю веки. И когда я успел усесться на пол? Приподняв голову, вижу, как Славик передает Мэри Антону. Еще минута — и мой спаситель склоняется надо мной, протягивая куклу. У меня так позорно дрожат пальцы, но я все же выхватываю ее, всовываю в рюкзак, неловко поднимаюсь и, так и не поблагодарив Антона, выбегаю из кабинета под дружный хохот одноклассников. *** Кафель в туалете грязный и просто ледяной. Но я все равно опускаюсь на пол, прижимаю голову к стене, не обращая внимая, что черные волосы вымазывает в побелку. Из носа течет кровь, стекает на губы и от металлического привкуса начинает тошнить. Я больше не приду в школу! Не могу больше. — Кира... — я вздрагиваю и испуганно дергаюсь. Мгновение мне кажется, что это просто галлюцинация, но Антон упорно не желает пропадать. Наоборот, приседает на корточки, склоняет свое обеспокоенное лицо к моему, протягивает ко мне руку и... стирает кровь с верхней губы. Я смотрю на его руку несколько безумно долгих секунд, а потом с ужасом обхватываю его за запястье. — Вытри! Вытри это немедленно! Слышишь? — где-то там, в глубинах разума, я понимаю, что Антон не заразится, у него нет никаких видимых повреждений на коже. Но разве мне, заразившемуся просто в результате обычного несчастного случая, в такой ситуации легко прислушиваться к доводам рассудка? Нет, мне страшно до такой степени, что зубы начинают стучать и в ушах гудит кровь. Только не Антон! — Кира, успокойся, — Антон вырывает руку и успокаивающе произносит: — Все, все, я вытер. Все хорошо, Кира! — Уходи! Слышишь? Я хочу побыть один, — рыдания комком стоят в горле, но мне так стыдно плакать. Хотя, кажется, что может быть хуже той сцены, которая произошла в классе? — Нет. — Нет? — Ты плохо слышишь, Краев? Нет. Я посижу с тобой. Ненавижу историю. Держи, — он протягивает мне белоснежный платок, я же смотрю на него, как на гадюку, и отрицательно качаю головой. — Не надо. Я вымажу. — Кира, это всего лишь платок. Возьми. И вставай, найдем место получше, чтобы прогуливать, — Антон вкладывает ткань в мои пальцы и встает, дожидаясь, пока я медленно поднимусь. Я благодарен, что он не предлагает помочь. Наверное, это стало бы последней каплей сегодня.