***
Понадобилось два месяца, но Артур перестал упиваться своей блаженной анонимностью, разрушенной жизненной перспективой, где никто не думает, что в нём есть хоть что-то особенное. — Ой, — говорит парень, когда Артур проходит мимо него в коридоре, прямо за дверью класса теории. — Простите, — тут же извиняется Артур. — Нет, я имею в виду, ой — в смысле, подожди! — говорит парень. — Я здесь, чтобы поговорить с тобой. У него тонкий британский акцент, как у тех, кто прожил в Америке много лет, но ещё не совсем отказался от налета прежней родины. — Со мной, — говорит Артур и оборачивается. — Со мной? — Да, с тобой, — отвечает парень и легко улыбается. Он немного ниже Артура, шире в плечах и одет в тёмно-серую футболку и потёртые джинсы. У него мощные руки, покрытые татуировками, выглядывающими из-под воротника футболки. Скорее всего, певец. Или играет на духовых. — Я слышал, что ты очень хороший пианист. — Шутишь? — ошеломлённо спрашивает Артур и снова смотрит по сторонам. — Я всего лишь на первом курсе. — Да, я знаю. Но, думаю, лучше перехватить тебя, пока ты новичок, — говорит парень и протягивает руку. Артур принимает её, слегка встревоженный этой демонстрацией откровенной мужественности в коридорах храма музыки. — Я — Имс. — А я — Артур, — говорит он. — Верно, — говорит Имс, — так хочешь играть со мной? — Играть, — подозрительно повторяет Артур, — с тобой? — На моём сольном выпускном концерте, — уточняет Имс. — Ты ведь новенький, — добавляет он восхищённо и одновременно снисходительно. — Я — певец, — сообщает Имс так, словно имеет в виду, что он — единственный в своём роде. — Я не слишком часто… Эм… играл камерную музыку(1), — говорит Артур. Он уже узнал, что термин «аккомпанировать» совершенно нежелателен среди этих священных залов. Он означает, что пианист не является ровней другому музыканту на сцене. — Ах, это очень просто, — говорит Имс, махнув рукой. — Клянусь, ты легко прочтёшь с листа, — он чешет нос, и это должно выглядеть совершенно непривлекательно, однако, это не совсем так. — Мы не можем заплатить тебе, но я могу устроить, чтобы тебе засчитали эту работу по предмету камерной музыки. Я готовлю «Winterreise»(2), это очень мощная вещь. Артур никогда не слышал «Winterreise», но делает вид, что понимает, о чём речь и глубокомысленно кивает головой. — Мы репетируем с Мэллори Лоран, — добавляет Имс. Опять же, Артур понятия не имеет, кто это, но предполагает, что это имя должно таить для него настоящий соблазн. — Что ж, — говорит Артур, — в какое время репетиции? Я тренируюсь по три-четыре часа в день. — Ничего страшного, всего лишь часть моего урока каждую неделю, а затем порепетируем вместе раз или два перед выступлением. — Ну, давай, скажи мне «да». Сделай меня своим певцом, лапочка, — открыто флиртует Имс. Артуру стыдно было бы признаться, но он покорён этим. Он жаждет, чтобы хоть кто-нибудь заметил его. — Хорошо, — соглашается Артур и перекладывает тетради из одной руки в другую, — но я опаздываю на звуковое мастерство, мне нужно… — Да, конечно, надо освежить эти навыки и полностью осознать их важность, — серьёзно и благожелательно говорит Имс. — Тогда я зайду к тебе в класс на репетицию сегодня около восьми? Артур соглашается, уже направляясь в класс на занятие. И довольно скоро он спрашивает себя, а знает ли Имс, в какой аудитории репетирует Артур?***
Артур ищет Мэллори Лоран в справочнике студента. У них большой факультет, но он знает, что она преподаёт либо на кафедре камерной музыки, либо на вокальной, и, наконец, находит её в последней. Она — доцент, магистр музыкальных наук и имеет несколько дипломов по интерпретации и аранжировке песен неизвестных Артуру учебных заведений. На месте для фотографии — портрет, но и он не даёт представления, как на самом деле выглядит Мэллори, ведь всем известно, что профессора часто любят демонстрировать фото десятилетней давности. Кроме того, в биографических сведениях есть заметки о её опыте в обучении как певцов, так и пианистов, а значит, она, видимо, сама являлась профессиональной пианисткой и певицей. Артур полагает, что сможет извлечь какую-то пользу из её уроков. Вероятно.***
— Мэллори Лоран? — спрашивает Майлз, когда Артур упоминает о ней на занятии. — О, отлично. И ты будешь играть для мистера Имса? Думаю, это пойдет тебе на пользу. Сейчас он один из самых перспективных учеников нашей консерватории. Артур старается сдержать скептическое выражение лица, но, кажется ему это не слишком удаётся, потому что Майлз смеётся. — Нет, уверяю тебя. Мэл не работает с кем попало, только с лучшими, — улыбается он. — И если окажется, что я был неправ, можешь сказать мне об этом. Пускай она и единственная моя дочь, это не должно останавливать тебя. — Она… что? — говорит Артур.***
Артур следит за выбранной им репетиционной аудиторией и ровно в 14.30 располагается в коридоре со своим айпадом. Он слушает запись музыки, которую сам играл, и отмечает части, которые после стоит отшлифовать. В 15:56 певица, наконец, выходит из аудитории, и Артур быстро ныряет внутрь и закрывает за собой дверь. Репетиционные залы в консерватории небольшие, с полами, покрытыми ковролином, и в них едва хватает места для двух фортепиано, занимающих почти всё пространство. Кто-то в порыве гуманности когда-то принял решение установить двери без стекла. Артур, конечно, любит уединённость, но очень неприятно, когда кто-то врывается в аудиторию, думая, что она свободна, и нарывается на какого-нибудь певца, занимающегося йогой рядом с превосходной и очень тихой сейчас «Ямахой». Артур неторопливо располагается. Майлз настаивает на хорошей разминке по всем правилам, и Артур добросовестно выполняет их все: потягивает пальцы, разминает руку, сжимает кулак, затем медленно играет гаммы, арпеджио, аккорды и каденции. Это занимает почти час, пока Артур увеличивает скорость и ловкость. Наконец он открывает свои ноты с заметками и принимается за более привычный репертуар, один раз проигрывает его полностью, а потом принимается отрабатывать особо каверзные куски. Спустя ещё час Артур начинает разучивать новое произведение, разбирая его по частям и экспериментируя с аппликатурой(3), орнаментикой(4) и звукоизвлечением. Это самый сложный час — слишком легко заработать дурные привычки на ранней стадии изучения произведения, а Артур старательно избегает вредных привычек. Он ничего не заучивает, пока не уверен, что выбрал правильный вариант игры конкретного куска. Последний час — время для отрабатывания уже выученной им музыки, он шлифует и соединяет всё в нечто поистине потрясающее и — как там говорил Майлз? — великолепное. Артур почти оправился уже от разочарования прошлого концерта, но теперь он твёрдо решил затмить всех и вся на следующем выступлении. Стук в дверь пугает его. Артур подпрыгивает на месте от неожиданности, а затем смотрит на часы, которые положил на рояль рядом с пюпитром. Ровно восемь часов. Имс нашёл его. Он заходит в аудиторию, благоухая одеколоном и дождём, как человек, который пришёл из дому и у которого есть своя жизнь, включающая смех и общение с друзьями. Имс ослепительно улыбается Артуру и протягивает грязную папку с отксерокопированными листами. — Они немного помялись и перепутались, — говорит он. — На выступление ты, наверное, захочешь сшить их. — Разумеется, к выступлению я всё выучу, — отвечает Артур, берёт папку и открывает её. — Нет-нет, — протестует Имс, — ты вовсе не обязан. Многие пианисты пользуются нотами, когда играют для певцов. — А я не буду, — возражает Артур. — Я не использую ноты, когда играю на концерте. — Ясно, — говорит Имс, комично надувает щёки и широко распахивает глаза. — Ты фанатик, я понял, — ухмыляется он. — Ладно, шучу. Твоя самоотверженность и преданность делу достойна восхищения, ну, и тому подобного. — Спасибо, — говорит Артур. На обложке папки написано «Winterreise». Там не указан автор, но Артур посмотрел в библиотеке перед началом своей репетиции и узнал, что музыку написал Шуберт. В принципе, ему нравится Шуберт. Все слова в песнях на немецком, и Артур не понял ни слова, разве что уловил что-то связанное с зимой. — Ну что ж, тебе, как я понимаю, нужно разогреться? — спрашивает он и встает, освобождая место за инструментом, если Имсу вдруг понадобится фортепиано для разминки. — А, конечно, — бросает Имс, но даже не двигается в сторону рояля. Вместо этого он морщит лицо и принимается издавать громкие горловые и носовые звуки. — Не-е-е. Не-е-е-е-е. Не-е-е-е-е-е-е-е! — Это не ноты и не звукоряд, просто обычные громкие звуки. Артур растерянно моргает. — Ня! — продолжает Имс всё громче. — Ня! Ня-ня-ня!!! — Артур снова моргает. — Хм, — произносит Имс очень низко и мягко. — М-м-м, — он выпячивает губы, и звук пузырится через них, словно у маленького ребенка, который «вжикает», играя с машинками. — Вот так, — говорит Имс и кивает, — теперь всё, как надо, можем начинать. — Это… — потрясённо начинает Артур, но замолкает. Он же не певец. Может, певцам совсем не нужно разогреваться. Но если это так, то почему, во имя всего святого, некоторые из них так долго устраивают кошачьи концерты в репетиционных классах, трезвоня арпеджио, гаммы и упражнения? Артур закрывает рот и кладёт ноты на фортепиано, быстро просматривая их. — Ты умеешь читать с листа? — спрашивает Имс, и Артур вспоминает, как Майлз называл Имса светилом их консерватории, или кем-то вроде того. Что бы Артур до сих пор ни думал об Имсе, сейчас не время скромничать. — Да, — отвечает он. — Это хорошо, потому что я — абсолютный бездарь в этом, — весело признаётся Имс. — Ты сможешь помочь мне разобрать мои ноты. Артур в любом случае не собирался смеяться, но, быстро взглянув на Имса, он понимает, что тот вовсе не шутил. — Тут всего одна нотная линейка, — объясняет он, пытаясь указать на простоту задания. — Одна нота за раз. — Да, поэтому тебе не сложно будет помочь мне, правда? — говорит Имс, всё с тем же энтузиазмом. — Давай начнём. Артур выдыхает и машет указательным пальцем правой руки, чтобы дать знак Имсу начать. Тот наклоняется к плечу Артура — разумеется, он не принёс экземпляр нот для себя — и поёт что-то вроде «на-на-на», щурясь и звуча совершенно не так, как ожидал бы Артур от главной гордости консерватории. Скорее, как кто-то, кому всучили микрофон в караоке-баре и заставили петь песню, которую они никогда прежде не слышал, на языке, который он вообще не знает. — Ага, — говорит Имс и выпрямляется. — Давай попробуем с фортепиано. — Тебе нужно, чтобы я дважды проиграл твою часть? — с сомнением спрашивает Артур. — Нет, я сейчас подхвачу, — говорит Имс, и Артур храбро играет вступление. Он кивает Имсу и тот… Имс прекрасно поёт весь этот бессловесный абсурд, и его парящие «а» содержат в себе каждый тон и окрас звука, который не в в состоянии передать инструмент. Артур вздрагивает так сильно, что едва не теряет мелодию, но, так или иначе, продолжает играть, ошеломлённый мощностью и объёмом звуков, которые издает Имс после своей бестолковой разминки и невнятной попытки чтения нот. — Нормально вышло, — говорит Имс. — Ты не хочешь отработать какой-нибудь фрагмент? — спрашивает Артур. — Нет, думаю, всё и так хорошо, — отвечает Имс и переворачивает страницу со следующей песней. — Вот эту я уже слушал. Они проходят каждую песню за пять-десять минут, и Имс невероятным образом умудряется схватывать всё после первого чтения. Артур почти уверен, что тот просто разыгрывает его, если бы ему не казалось, что Имсу, кажется, абсолютно наплевать на его мнение о происходящем. Музыка достаточно проста, чтобы можно было прочитать её с листа, хотя, разумеется, Артур позже тщательно всё отрепетирует. — Ну что, на сегодня достаточно, — говорит Имс после того, как они заканчивают с пятой песней. — Увидимся завтра на репетиционном занятии? — Репетиционное занятие? — скептически переспрашивает Артур. — Завтра? — Ах да, я же не сказал. У меня завтра в полдень занятие с Мол. Ты можешь прийти? — У меня завтра в это время нет занятий, если ты это имеешь в виду, но я не успею всё это выучить на завтра, — ошеломлённо говорит Артур. — Ах, ты слишком строг к себе, дорогуша, всё будет хорошо. Разве сейчас ты не прочитал всё блестящим образом? — уже у двери бросает Имс. — Еще раз спасибо, увидимся завтра! — Но ты же не знаешь слов! — привстав, кричит Артур. — Это всего лишь немецкий, разве нет? — радостно отвечает Имс. — В нужное время я буду готов. Артур угрюмо пинает дверь, чтобы та закрылась, и снова опускается на скамейку. Он думает, что пробудет здесь до тех пор, пока вахтеры не выгонят его отсюда домой.***
Студия Mэллори Лоран блещет великолепным сияющим трёхметровым «Безендорфером». У Артура слегка подкашиваются ноги, когда он украдкой разглядывает студию и замечает ещё и двухметровый «Стейнвей», скромно примостившийся под прямым углом к «Безендорферу». Перед Артуром рояль стоимостью более ста тысяч долларов. Сама Mэллори — или Мол, как Имс назвал её — едва ли менее впечатляет, и выглядит столь же дорого, как инструменты перед ним. Она подходит к ним с Имсом — само воплощение грации в облаке духов и шарфе от «Гермес». — Имс, мой дорогой мальчик, — нежно говорит она и гладит его по волосам. — Кого ты привёл мучить меня на этой неделе? Артур замечает всё: и поглаживание, и любящую улыбку, и, конечно же, лёгкий акцент на словах «на этой неделе». — Артур, — отвечает Имс. — Артур… э… — Гольдберг, — заканчивает Артур. — Боюсь, как в «Вариациях»(5), — ему нравится на всякий случай предотвращать комментарий по этому поводу, однако Мэллори едва удостаивает его взглядом, всё ещё будучи полностью сосредоточенной на своём дорогом мальчике. — Ваш отец Майлз — мой преподаватель фортепиано. — Правда? Как мило! — отзывается она и слегка закатывает глаза, глядя на Имса, поэтому Артур не может полностью разглядеть её лицо. У неё французский акцент, который идеально сочетается с её изысканностью и шикарными манерами. — Итак? Что вы приготовили для меня сегодня? — Я подумал о том, чтобы взяться за «Lindenbaum»(6), — отвечает Имс. Артур колеблется, не зная, за какой рояль ему присесть. — За большой, мистер «Гольдберг-как—в-„Вариациях“», — говорит Мол. — Если он не слишком пугает вас. Артур не отвечает, просто шагает к «Безендорферу» и присаживается на стул. Он слишком высок для него, вероятно, Мол подгоняла его под себя. Артур мнётся, но всё же корректирует высоту нажатием рычага под сиденьем. Мол ничего не говорит. Имс становится у рояля, всё ещё не доставая ноты. — Ну? — говорит Мол, присаживается и нетерпеливо поднимает бровь. Артур опускает руки на клавиши и благоговейно ждёт, пока схлынет волнение и страх… — Я жду, — недовольно подгоняет Мол. Поначалу Артур играет рывками и морщится, когда случайно выделяет не ту ноту. — Pianissimo, s’il vous plaît, Monsieur le Pianiste(7), — бросает Мол Артуру, и тот краснеет, потому что только начинает привыкать к новому инструменту: он звучит намного громче, чем те, на которых Артур играет обычно. Он жмёт левой ногой на уна корду(8), хотя и всем сердцем ненавидит проклятую педаль и редко прибегает к ней, чтобы уменьшить громкость звучания. Крышка открыта полностью, и играть на этом монстре в такой маленькой студии — словно палить из дробовика по консервным банкам. У Артура теплится надежда, что Имс не так уж и гладко вольется, и поэтому даже подленько не даёт ему знака, когда можно вступать, но тот на всех парах врывается в песню и поёт её на немецком. Его мощный голос с легкостью переплетается с мелодией, которую играет Артур на рояле. Артур мгновенно забывает о своем волнении, прислушиваясь к голосу Имса — сильному и четкому, проговаривающему каждое слово со всеми нужными нюансами к каждой фразе. «Вот тот талант, о котором говорил Майлз», — думает Артур, и его охватывает трепет, который рождается в нём, лишь когда он слушает исполнение какого-нибудь удивительного пианиста. — О, дивно, мой дорогой, — говорит Мол, затем встаёт и подходит к Имсу, погладив его по небритой щеке. — У тебя идеальный возраст, чтобы петь «Winterreise», и я с нетерпением буду ждать, когда ты исполнишь его в этом году. Артур расслабляется, когда видит, что Мол переключается на Имса и начинает заниматься с ним всякими специальными вокальными упражнениями: открывает рот, заставляет высунуть язык и опустить плечи. Её равнодушие к Артуру заставляет его ощущать смешанные чувства — с одной стороны, он чувствует себя недостойным внимания, с другой — облегчение от того, что она сосредоточилась на Имсе. Артур, почти скучая, листает ноты и не ощущает опасности пристального внимания Мол. — Что касается вас, — вдруг резко бросает она как раз в тот момент, когда Артур пытается подавить зевок. — У вас есть перевод? — Нет, — говорит Артур. — Э, нету. Но будет, — он остро смотрит на Имса, который отвечает полным раскаяния взглядом из-за плеча Мол. — Не стоит играть песенную музыку, если вы не знаете текста, — говорит Мол тоном, который совсем не напоминает прежнее милое и нежное щебетание. От него у Артура мороз по коже. — Это вам не сонату сыграть, мистер Гольдберг. И не концерт. На этих страницах есть слова. Что они означают? — Ну… — заикается Артур, когда понимает, что Мол ждёт ответа. — Эм… «Baum» — это «дерево». Липа, — больше знакомых слов он не видит. Бабушки и дедушки Артура говорили на идише, но он не слишком-то хорошо помнит этот язык и почти уверен, что он и так уже перекликается с немецкими стихами Мюллера. — На следующий раз у вас должен быть перевод, — говорит Мол. — А пока давайте посмотрим, сможем ли мы донести до вас понимание того, что значит, когда на сцене вы не один и играете с кем-то, кто также принимает участие в создаваемой музыке. Артур застывает от стыда и гнева, но уступает Мол место за инструментом, чтобы она продемонстрировала ему то, что хочет. Она играет проигрыш и различные части. Так же легко и хорошо, как Майлз. Но что-то происходит, когда Имс начинает петь, и это по-настоящему приковывает внимание Артура. Она играет с изысканным вниманием к деталям, но, в то же время, по-видимому, уступает Имсу, подчеркивая музыкой каждый нюанс его тембра и громкость, каждый вздох. — Певцы дышат, мистер Гольдберг, — почти шепчет Мол и догоняет исполнение Имса. — Нам нужно научиться дышать вместе с ними, для них. Артур, для которого понятие «дышать» на протяжении многих лет является ключевым, понимает, что она имеет в виду нечто совершенно другое. Она говорит об этом странном, химерном слиянии, которое сейчас соединяет её с Имсом, нежном вызове и ответе на него, слишком интимном для взгляда. И Имс даже не смотрит на Мол, когда поёт. Артур несколько раз моргает. Он слишком подавлен и не замечает, когда его глаза становятся влажными. — Ах, — говорит Мол и, несмотря на то, что Артур поспешно прикрыл лицо рукой, она ничего не пропустила. — Имс, дорогой, по-моему, он начинает понимать. — Да? — радостно спрашивает Имс. — Хорошо, потому что я, честно говоря, воспринимал его в основном как декорацию. — Попробуй, — предлагает Мол, и Артур снова скользит за рояль. Артур никак не может начать, но вот играет вступление и на этот раз наблюдает за Имсом. — Нет, — говорит Мол. — Просто слушай. Ты всё услышишь. Артур отворачивается и смотрит на ноты, отчаянно прислушиваясь к дыханию Имса. И он слышит, слышит так ясно, словно Имс наклонился над его плечом. Артур никогда прежде так не играл. Будучи сольным пианистом, он всё своё внимание сосредотачивал на собственном звучании, на том, как инструмент отзывался на его прикосновения. А теперь Артур должен был слышать и реагировать на голос Имса, и все годы обучения, сосредотачивавшегося на звучании высоты тонов, ставшего его второй натурой, теперь уступили всего лишь ответу на голос Имса и следованию за ним. — Да, — говорит Мол, когда они заканчивают. — Артур, о чём эта песня? — снова спокойно спрашивает она. — В ней говорится о том, что приходится оставлять позади, — отвечает Артур, и ему кажется, будто он до сих пор чувствует это, слышит в голосе Имса. — Что-то страшное и прекрасное. Рука Мол мягко и легко касается плеча Артура. — Он начинает понимать, Имс. Артур встаёт, ощущая слабость в ногах, но вместе с тем и радость. Он даже не осознаёт, что прошло всего тридцать минут с того момента, как они вошли в студию. — Увидимся на следующей неделе, — говорит Мол. — Артур, жду от тебя перевод песен. — Да, конечно, — отвечает он и смотрит на Мол так, что у него мелькает в голове мысль — возможно, он всё же немного натурал. — Ладно, приятель, — обращается к нему Имс, и Артур, растерянно моргая, стряхивает с себя этот транс и покидает студию. Они с Имсом выходят в шумный коридор, пропахший заварной лапшой. — У нее несколько роялей, — говорит Имс, пошевелив бровями. — Хотя ты справился. — Неожиданно для декорации, да? — многозначительно говорит Артур. — Ох, я просто подкалывал тебя, — говорит Имс и ослепительно улыбается Артуру. — Как думаешь, у тебя получится порепетировать завтра или послезавтра? — Сегодня вечером, — не задумываясь, предлагает Артур. — Можем встретиться сегодня? — Давай в восемь, — легко соглашается Имс. — Увидимся позже, Артур.***
Артур впервые сожалеет, что ни с кем не подружился в своём классе, потому что нет никого, у кого он мог бы спросить об Имсе. Он даже не знает, как его зовут, Имс — это имя или фамилия? И меняет ли тот пианистов, как перчатки? Является ли Артур просто последним в длинной череде неудач, которые забраковала Мол? Отсутствие перевода, несомненно, было намеренной подлянкой Имса, но, в таком случае, Артур прошел проверку? Артуру удается забронировать за собой аудиторию с «Безендорфером» на час позже, чем накануне, и у него остается много времени, чтобы скопировать перевод с Шуберта и Имсовых нот. Затем он открывает книгу с прекрасными песнями Шуберта, которую взял в библиотеке и читает о «Winterreise», решив узнать больше о стихах Мюллера и всём вокальном цикле. Когда аудитория, наконец, свободна, Артур репетирует в своей обычной последовательности, хотя и с меньшим вниманием, чем обычно. Когда приходит время для нового произведения, Артур открывает тонкую папку с нотами, вместо своего хенлеровского издания «Бетховенских сонат», и тратит добрых полчаса на аппликатуры, пытаясь повторить звучание мелодии, как у Мол. — Как я понимаю, ты готов для меня, — говорит Имс, внезапно возникая в дверях, и Артур с удивлением понимает, что потратил больше половины своего рабочего времени на оттачивание Имсовского Шуберта. — Конечно, — отзывается Артур и ждёт, пока Имс пробежится по своей странной тридцатисекундной разминке. Сегодня от него слегка пахнет сигаретным дымом и пивом; он пришел прямо из одного из университетских баров, понимает Артур. При этом кажется, что его голосу совершенно это не вредит, и он звучит всё также мягко и богато, как и несколько часов назад. Они снова пробегаются по первым пяти песням и потом разбирают ещё пять. Имс снова схватывает всё после первой же читки так виртуозно, что Артур не может отделаться от мысли, что тот просто издевается над ним, изображая неумение читать с листа. — Вот так мне нравится, а тебе? — спрашивает Имс, указывая на конкретный фрагмент, и наклоняется вперёд, вклиниваясь в личное пространство Артура. Его накачанная рука, обрамлённая татуировками и едва прикрытая рукавом футболки, оказывается прямо у него перед глазами. Имс выглядит как хулиган, как один из тех тупых мудаков, которые мучили Артура в школе, однако он хвалит Шуберта и без каких-либо колебаний почти прижимается к Артуру. — Нравится, — откровенно признаётся Артур. — Действительно, — он откашливается. — И это удивительно, потому что обычно — нет. То есть, я люблю играть один. Я люблю только фортепиано. — Да уж, — решительно говорит Имс и улыбается. Он всегда улыбается, соблазнительная ухмылка закрытым ртом, которая обращает внимание на его полные губы на худом лице. — Я в шоке, — мгновение он смотрит на рот Артура, и у того сердце выскакивает из груди от мысли, что Имс собирается его поцеловать. — Ну, ты вроде как впустил меня, — бормочет Имс. У него красивые голубые глаза, и тёплый бархатный голос, и татуировки под облегающей футболкой… Но он отступает назад, почёсывает нос и быстро говорит о том, что ему пора домой и его ожидает домашнее задание по технике речи. И Артур снова остаётся один в аудитории, именно так, как он любит. Ему нужно задержаться и поработать над собственным репертуаром. Но вместо этого он опускает крышку фортепиано, кладёт на неё руки и упирается в них лбом. Устало вздыхая, он думает: «Нет, всё же гей. Всё-таки самый настоящий гей».