***
— Думаю, ты готов для «Erlkönig»[2], — говорит Мол однажды в марте. Артур смотрит на Имса, с любопытством отслеживая его реакцию. — Нет, не Имс, — добавляет она. — Он и так готов. Я имею в виду тебя, Артур. — Меня? — удивляется Артур, и Мол открывает ноты и ставит их перед ним. — О, — говорит он, сразу принимаясь читать. — Schnell? — спрашивает он и обеспокоенно опускает правую руку на октаву. — С отскоком, — объясняет Мол, — расслабь руки и запястья, словно они у тебя резиновые, как пружина, ладно? Артур специально расслабляет кисть и еще раз играет такт от «фа» быстрыми, скачущими триолями. И сразу ощущает, как напрягается рука. Он останавливается и досадливо встряхивает запястье. Это не должно отличаться от октавного звукоряда или проигрывания параллельных терций одной рукой. И то, и другое — часть его ежедневной разминки, но почему-то именно это выходит хуже, чем долбежка одних и тех же нот снова и снова, словно чрезмерно активный младенец, лупящий по клавишам. — Может, тебе поначалу сбацать вот так, — предлагает Имс и, наклоняясь над плечом Артура по ходу объяснения, показывает ему разные полезные движения запястьем. — Да, — кивает Мол. — Это и правда может помочь. Имс прав — вот так, только в другую сторону. Подумай о мастурбации, Артур, — говорит она ужасающе серьезно. Так спокойно и нормально, будто рассуждает о динамике вращения педалей. — Думаю, это все расслабит. Артур краснеет, смотрит на страницу с нотами, еще раз пытаясь сыграть такт и стараясь подчинить свое запястье мысленному приказу: свободно, мягко, пружинисто. Это немного напоминает… похоже на то, о чем говорил Имс все произведение. Безусловно, та же настойчивость и те же стремительные колебания. Артур играет еще один такт, останавливаясь на нем, а потом добавляет левую руку со вторым тактом. — М-м-м, хорошо, — одобрительно говорит Мол. — Артур, продолжай играть. Расскажи мне историю. После всех прочтений Артур, конечно же, знает о чем стихотворение. — Рассказчик, — начинает он, — говорит о том, что видит. Он видит отца и сына, которые, объятые ужасом, быстро мчатся на коне. — Минор, — говорит Мол, — колебание в среднем диапазоне Имса. — Продолжай. — Отец говорит, — продолжает Артур. Триоли и быстрые повторения, которые выглядели так брутально на странице, зажили своей собственной жизнью. Теперь он не борется с ними. — Он спрашивает сына, почему тот прячет лицо. — Низкий диапазон, по-прежнему в основном легкий, — говорит Мол. — Сын отвечает, что видит, как лесной царь смотрит на него. — Высокий, беспокойный, и снова минор. — Отец говорит сыну, будто это — всего лишь туман, — Артур переходит к мажору. — Лесной царь пытается уговорить ребенка пойти с ним. — Мажорный тон, широкие скачки в голосе. Соблазнительные, безумные, абсолютно безумные, — шепчет Мол, и Артур вздрагивает, потому что нечто в голосе Мол звучит слишком убедительно. Они заканчивают, когда Артур говорит, что король эльфов снова и снова пытается заманить к себе ребенка, а отец отрицает его существование, и ребенок все больше пугается. Наконец, ребенка так лихорадит от ужаса — до невероятно высокого «фа» в баритоне Имса. Строка сразу же падает, как только отец достигает фермы, и рассказчик говорит, — фортепиано внезапно прекращает свои безжалостные удары — что ребенок у него на руках — мертв. — Это потрясающая история о духе, — дрожа, говорит Мол. — Ужас и кошмар каждого родителя. Что-то отвратительное и порочное посягает на нечто чистое и беззащитное. — Как я и Артур, — плотоядно улыбаясь, говорит Имс, разрушая момент. — Pouf, — с французским пренебрежением бросает Мол, закатывая глаза и отмахивается от Имса. — Убирайся, гадкий мальчишка. Артур собирается закрыть ноты и сложить их, следя за Имсом, но Мол останавливает его и ждет, пока Имс не выходит. — Что-то еще? — спрашивает Артур. — Тебе захочется отшлифовать эту песню, — говорит она. — Не нужно этого делать. Ты понимаешь? Ты слишком молод, чтобы в одиночку сделать это правильно. Я слышу, как в зале звучит «Безендорфер» много часов подряд, каждый вечер. Не делай этого с «Erlkönig». — Не буду, — говорит Артур, нервно тряхнув рукой. — Предложение Имса неплохое. Ох, ладно, не красней, мой дорогой Артур, я намного старше и мудрее тебя и знаю, чем занимаются мальчики и мужчины. Ты подрочишь, сыграешь «Erlkönig» и через десять минут закончишь с ним на сегодняшний день, хорошо? Артуру не кажется, будто это звучит разумно, но он кивает, все еще краснея до самой шеи. — Поверь мне, этого будет достаточно. Кое-что приходится делать в надежде, что Бог будет на нашей стороне. Это — как раз один из таких случаев.***
Вскоре после этого, повсюду появляются афиши с анонсом выпускного концерта Имса. Они ужасны. Имс отказался от традиционной скучной черно-белой печати в пользу цветной и сходил в фотостудию, где сделал специальное фото. На нем он одет в темную футболку и брюки, из-под короткого рукава выглядывают татуировки, несколько его прядей падают на глаза, на губах — ухмылка. Он выглядит, как готовое предложение «налетайте!», для всех, кто посмотрит на него. «Чарльз Имс — выпускной вокальный концерт» — написано на нем. «Зимний путь» Франца Шуберта». Далее указаны дата, время и место проведения, а также сообщение о том, что вход свободный. В самом низу крошечными буквами напечатано обязательное уведомление, что данный концерт является частью обязательной программы по защите диплома консерватории. — Ты ничего не забыл? — спрашивает Артур, наблюдая, как Имс крепит один из плакатов на дверь шкафчика Артура. Он видел афиши других певцов — на всех указывалось имя пианиста. — А что? — отвечает Имс и отступает на шаг назад. — Бля, только не говори, что где-то тут опечатка. — Не важно, — говорит Артур. Он снимает плакат, как только Имс уходит, но не может заставить себя, выбросить его. В конце концов, вероятно, он еще пригодится ему для репетиций „Erlkönig“.***
Артур послушно репетирует „Erlkönig“ один раз в день, как и обещал Мол. Он закрывает дверь аудитории на замок и опирается на нее спиной, затем расстегивает штаны, закрывает глаза и обхватывает себя руками. Он продолжает надеяться, что, в конце концов, устанет грезить об Имсе, пока дрочит. Артур никогда прежде так надолго не задерживался на одном объекте фантазии, но его глупый мозг продолжает подбрасывать ему новый материал. На этой неделе — о том, как Имс прикасался к центру верхней губы кончиком своего языка, когда думал о чем-то. И язык, — этот острый розовый язычок — и сочные губы, и их изгиб… Артур иногда репетировал „Erlkönig“ два раза за вечер, даже если и должен был всего один раз. „Нет совершенно никакого вреда в том, чтобы как следует разогреться, “ — думает он.***
— Я не могу остаться сегодня вечером, — говорит Мол за два дня до концерта Имса. На этой неделе они трое виделись чаще, чем обычно, готовясь к большому событию. — Прошу прощения, у меня встреча с обществом камерной музыки, и это нельзя отложить. — Ничего страшного, мы отправимся в нашу обычную аудиторию и сами порепетируем, — говорит Имс, пожимая плечами. Если он и нервничает, Артуру еще только предстоит увидеть это. — Нет, конечно, вы используйте эту студию, — возражает Мол, открывая дверь и загоняя их внутрь. — Я снова запру ее позже, просто перед уходом, когда закончите, выключите свет и закройте дверь. — Мы можем… можем использовать вашу студию? — говорит Артур, и у него от волнения кружится голова, но Мол уже убегает, надевая пальто и поправляя свой идеальный „боб“. — С чего начнем, Артур? — интересуется Имс. — Хочешь, чтобы я ушел, пока ты будешь предаваться любви с роялем Мол? — Заткнись, — огрызается Артур, но оказывается не в силах устоять перед тем, чтобы пробежаться пальцами по блестящей крышке. Ему никогда раньше не предоставлялась возможность свободно трогать „Безендорфер“ так, как хотелось бы. Даже сейчас они здесь, чтобы репетировать, поэтому он останавливается и сдерживается. Они пробегаются по „Winterreise“, иногда останавливаясь, чтобы отработать вступление, фразы, изменение темпа, точку дыхания, но в основном это уже стало второй натурой Артура: пение Имса и их совместная работа. Теперь, когда Имс знает музыку, он просто потрясающий. Артур уверен, что за весь концерт тот бросит на него максимум один взгляд. Хорошо, что его нет на плакате. — Пора, — говорит Имс, — страшный номер на „бис“. — Я в порядке, — говорит Артур, хотя всегда переживает за этот момент. — Могу я… — говорит Имс и останавливается. — Это отстой. — В чем, черт возьми, отстойность? — спрашивает Артур, щурясь в замешательстве. — Это фигня, — бессвязно отвечает Имс. — То есть, я хотел спросить, ты не возражаешь, если я спою, глядя на тебя? Только в этот раз. Я надеялся на обратную связь от Мол сегодня вечером, но… Ты можешь просто понаблюдать, пока играешь и сказать мне, нормально ли получается? — Да, конечно, — говорит Артур, пожимая плечами. — Я до сих пор не могу поверить, что ты выучил всю программу, — говорит Имс, наблюдая, как Артур настроился играть „Erlkönig“. — Еще не поздно использовать ноты, если нужно, приятель. — Мне однозначно не нужно, — отвечает Артур. — А, у тебя эта, как ее, ионическая память, — говорит Имс. — Эйдетическая, фотографическая, — поправляет Артур. — Да, — он закусывает губу и смотрит на Имса. — Как и у тебя. Имс ошеломленно моргает, но Артур смотрит ему прямо в глаза и замечает блеф. — Вообще-то, — признает Имс с печальной слабой улыбкой, — нет. Хотя у меня абсолютный слух. — Вот мудак, — бросает Артур, сдерживая улыбку. — Ты заставил меня проигрывать и разъяснять тебе все, каждый фрагмент этой программы! — Это называется абсолютный слух, не так ли? — серьезно возражает он. — А не идеальный ритм. — Мудак, — повторяет Артур, все еще борясь с улыбкой. — Ох, отвали, — говорит Имс и выпрямляется, готовый петь. — Ладно. Давай споем эту сволоту. Может, все потому, что Имс стоит перед Артуром, или из-за их странной исповеди мгновением ранее, или просто потому, что до концерта осталось два дня, а значит сейчас — кульминация многих часов усилий. Артур, правда, не знает, что вызвало эти изменения, но с того момента, как он начинает играть повторяющуюся „фа“ октаву, атмосфера заряжается, и это — радует. И когда Имс начинает петь, он тоже это чувствует. Его голос звучит с придыханием и паникой, он наполнен страхом, торопливой срочностью триольной октавы Артура. Имс наклоняется и грозно поворачивается, его лицо превращается в нечто жуткое и быстро меняющееся. Он ухмыляется. В последние несколько месяцев Артур выяснил, что у Имса сверхъестественный талант к мимикрии — он умело перенимает голоса, акценты и языки, — но это нечто другое. Имс превращается в каждого персонажа, которого играет, и передает его характер с помощью языка тела. С момента песни он едва ли сдвинулся на дюйм. Артур, освободившись от необходимости смотреть в ноты или даже на клавиши, в первый раз имеет возможность полностью сосредоточиться на Имсе. Он ощущает, как тот поет, каким-то странным образом, он чувствует, как Имс выбирает тон, тембр и произношение в точности также, как сделал бы он сам, если б имел такой голос. Это происходит ближе к концу произведения, когда они какое-то время не отводят друг от друга взгляда, и это странно, потому что происходящее ни капельки не странно — это необходимо и непреодолимо и Артур… Артур чувствует боль вместе с музыкой, он напитывается ею. Это больно и одновременно слишком прекрасно. — In seinen Armen das Kind, — поет Имс с ужасом рассказчика, низко и шокированно, — war tot[3]. Артур замирает в последних двух аккордах, предплечье все еще вибрирует, гудит от напряжения последних минут быстрой игры. На огромном рояле Мол это больше каданса[4], это — шикарный жест. Даже после того, как Артур убирает руки с клавиш, в небольшом помещении все еще слышны отзвуки финального фа-минора. Артур медленно выдыхает, пытаясь прийти в себя. — Ох, бля, — дрожа, выдыхает Имс, в экстазе закрыв глаза, и Артур, наконец, видит это: очевидная небрежность Имса к музыке — всего лишь видимость, чтобы прикрыть эту глубокую правду: музыка может разрушить его, так же, как Артура. Имс тоже чувствует это сейчас, все, что промелькнуло между ними, как молния, усиливаясь с каждой фразой до последнего аккорда. — Все хорошо, хорошо, — говорит Артур и подается вперед, вцепляясь в замызганный ворот футболки Имса. Так он может ощущать его неровное и блаженное дыхание на своем лице. Имс удивленно моргает. Артур, который любил музыку всю свою жизнь, никогда прежде не чувствовал подобного — желания и необходимость забраться кому-то под кожу. Кому-то, кто понимает чудовищную монументальность музыки, ее вечность. Артур по большей части просто держит его и сбивчиво дышит Имсу в губы. Он видит на его лице то же отчаяние, но Имс должен пошевелиться, чтобы поднять руки и коснуться Артура. — Я не хочу целовать тебя, — едва слышно говорит Имс низким и хриплым голосом. Его глаза мечутся между глазами Артура и его губами. — Ты не представляешь, как сильно я пытаюсь сопротивляться желанию поцеловать тебя сейчас. Ох, бля. — Не нужно, — убеждает его Артур и обхватывает ладонью его затылок, пропуская через пальцы мягкие волосы Имса. — Давай, — напряженно продолжает он, но не двигается, ожидая движения от Имса. — Я не могу, — говорит тот, трясясь. Его руки все еще висят по бокам. — Поверь мне, не могу. Это все испортит, это всегда портит… И, черт. Артур. — Я не Лауретта Номер Два, — говорит Артур. — И не стану хлюпать носом на сцене, я не… — Дело не в этом, — перебивает Имс. — Я знаю, что ты не такой. — Наконец, он поднимает руку и слегка касается сжимающих его ворот пальцев Артура — твердо, но с сожалением. — Послушай, я знаю, что не показываю этого и никогда не озвучиваю…, но ты, ты лучший пианист из всех, что у меня были. Я, в принципе, сам по себе достаточно хорош, чтобы не переживать за то, кто подыгрывает мне, это не важно для меня, но ты… Артур. Артур еще немного наклоняется к нему, уверенный, что Имс уступит, если он сможет заставить его поцеловать себя. — Нет, — говорит Имс и слегка отворачивает голову от Артура. — Ты больше, чем просто хороший. Ты делаешь меня лучше. Заставляешь старательнее работать и быстрее учиться. Понуждаешь делать больше. Я… я не могу потерять тебя. Я вернусь к своему курсу в следующем году и мне нужно, чтобы ты все еще был рядом. "Я буду", — хочет сказать ему Артур, объяснить, что это Имс сделал что-то глобальное для Артура, это благодаря ему Артур чувствует себя великолепным, но это ужасно и стыдно и настолько по-гейски, что чрезмерно даже для него самого. — Ты не потеряешь меня, — вместо этого, обещает он. — Ах, — хмурясь, качает головой Имс. — Потеряю. Да. Ты не знаешь меня, я — кошмарно-неприятный, гребаный ублюдок. — Знаю, — искренне признает Артур. — Имс, ты не включил меня в свою афишу. Кто вообще так поступает? Имс, вопреки воле, улыбается. — Я думал, что это сведет тебя с ума, но ты и слова не сказал по этому поводу и просто продолжил быть блестящим и прекрасным. Артур отступает от него, ощущая насущную потребность выдохнуть — медленно и устойчиво. — Пытался разозлить меня? — говорит он, и это звучит менее раздраженно и более любяще, чем он предполагал. — Разве ты никогда не слышал о перманентной сексуальной неудовлетворенности? — невинно спрашивает Имс. — У меня такое ощущение, что я очень близко познакомлюсь с этим понятием, — сухо отвечает Артур и делает шаг назад. — Ох, ты просто представь, насколько прекрасными мы будем в четверг вечером, когда сделаем это на глазах трех сотен слушателей, — говорит Имс, и его острый язычок намеренно касается его верхней губы. Артур слышит собственный унизительно-громкий вздох. — М-м, — говорит Имс. — Нам лучше свалить отсюда, пока мы в конце концов, не подпортили твой драгоценный „Безендорфер“. Пульс Артура бешено скачет, отдаваясь в горле, но ему удается звучать нормально, когда он соглашается и аккуратно закрывает крышку над клавишами рояля, опуская крышку над деками. Имс помогает ему зачехлить инструмент. Их руки случайно соприкасаются раз, а затем — Артур уверен — еще три раза нарочно. — Завтра нам лучше не репетировать, — говорит Имс своим обычным тоном. — Можем встретиться и размяться в четверг днем. Артур соглашается, в основном потому, что не сильно хочет оказаться наедине с Имсом дольше, чем строго необходимо. Нет, этого определенно не стоит делать, если он собирается продержаться до конца выступления.***
— Ты не выйдешь в этом на сцену, — говорит Артур, когда Имс входит в аудиторию для репетиции с Артуром в пять часов вечера в четверг. Имс смотрит на себя. Он одет в свою обычную замызганную футболку, потертые джинсы и кроссовки со слабо завязанными шнурками. Единственная разница по сравнению с обычным его видом — наброшенные поверх ужасной футболки белая рубашка и унылый серый пиджак. — Так достаточно нарядно, а? — Имс, — говорит Артур. — На мне костюм-тройка. Имс ухмыляется. — Значит, будешь выглядеть на фоне меня педантичным мерзавцем, да? Артур многозначительно смотрит на него. — По крайней мере, застегни рубашку, — торгуется Артур. — И завяжи шнурки. — Ладно, я в любом случае собирался сделать это, — откровенно врет он и усмехается Артуру своей обычной ленивой улыбкой. — Ты надел контактные линзы, — замечает Имс, и на этот раз улыбка у него неуверенная. — Мне нравится. На мгновение между ними возникает момент близости — Артур видит, что Имс на расстоянии вздоха от того, чтобы поддаться, и Артура захватывают яркие образы того, как он засовывает пальцы под край имсовской футболки и гладит мягкую кожу и крепкие мышцы. — Как ты думаешь… — начинает Артур, намереваясь предложить пересмотреть решение Имса, но тут раздается стук в дверь, и заглядывает Мол. — Что вы делаете в этой маленькой темной комнатушке? Идемте ко мне в студию. Поторопитесь, — встряхивает она их, хотя до этого и слова не было сказано о совместной репетиции. Мол исчезает так же быстро, как появилась. Они с Имсом следуют за ней по коридору, предположительно в cторону ее студии. — Я даже не размялся, — на удивление, протестует Имс. — Сделай это, пока мы идем, — бросает Артур. — Это займет тридцать секунд. — Не перед выступлением, — оскорблено отвечает Имс. — Перед концертом я всегда разминаюсь, как следует. — Правда? — откровенно удивляется Артур. — Ну, — защищается Имс, — на это уходит как минимум пять минут. — Тогда поспеши, — говорит Артур, — а я пока пойду в студию к Мол. После этого они впадают в немного безумную спешку, потому что у них в распоряжении всего два часа. Мол и преподаватель вокала Имса с нетерпением ждут в студии, а Артур убивает какое-то время, покорившись совершенно серьезному намерению Мол помочь Артуру при помощи некоторых методик визуализации перед выступлением. Имс входит в тот момент, когда Мол водит каким-то массивным круглым отполированным камнем с выгравированным китайским иероглифом по лбу Артура, запрокинувшего голову. Артур бросает на Имса убийственный косой взгляд, но тот, конечно, просто выглядит как никогда развеселившимся. Они пробегаются по песням, хотя и оставляют в стороне их "номер на бис‘". Преподаватель Имса — мужчина с окладистой бородой, оперный баритон, уже снискавший некоторую известность. Имс потягивается и издает загадочные звуки, подпрыгивая снова и снова. — Голос должен идти прямо из точки между глазами, — говорит преподаватель, и Имс храбро морщит лицо и производит ужасающие носовые звуки. — Ты знаешь, — тихо говорит Мол, наклонившись к Артуру, — что твой Имс поет всего лишь последние пять лет, — ее английский звучит хуже, чем обычно, и Артуру интересно, не связано ли это с нервами. Идеальная, блестящая Мол нервничает перед выступлением? — Ты знаешь, что в школе он ходил на хор, но открыл свой рот, выявляя этот чудесный звук, не зная ничего о технике пения? Артур, который начал учиться игре на фортепиано в возрасте трех лет, и провел половину всего времени, исключавшего перерыв на сон, за инструментом; Артур, с младых ногтей принимавший участие в мастер-классах, фестивалях и конкурсах и глотающий десятки книг о технике, и биографии известных пианистов в те пару свободных от занятий часов, смотрел на прыгающего и кричащего Имса, ‚разрабатывавшего‘ его чудесный голос для большего эффекта. — Конечно, — вздыхает Артур. — Конечно, только так он и мог сделать.***
Когда они выходят на сцену, зал полон. Артур борется с естественной паникой, которая охватывает его перед лицом такого количества народа, а вот Имс явно реагирует иначе. Его лицо спокойно и сосредоточено, а шаг — уверенный. Они кланяются слушателям: Артур перед скамейкой у ‚Стейнвея‘, Имс — чуть дальше на сцене, а потом устраиваются на своих местах. — Знаю, поначалу я не собирался разводить долгие речи, — мелодично говорит Имс. — Но думаю, мне хотелось бы воспользоваться моментом, чтобы сказать пару слов, если позволите. Артур плотнее усаживается на скамейку. Это не входило в их планы. — В программке вы можете найти анонс того, что я буду сегодня петь, переводы песен, а также благодарности, — говорит Имс. — Но при печати, боюсь, возникла грубая ошибка. Вообще-то, довольно большое упущение. Я хотел бы сейчас исправить ситуацию и должным образом представить вам своего партнера на этом вечере — мистера Артура Гольдберга. Артуру снова приходится встать и поклониться в ответ на вежливые аплодисменты, последовавшие после этих слов. — Артур заканчивает первый курс, и этот факт превращает то, что он сегодня сделает перед вами, в настоящее чудо, — продолжает Имс, ослепительно и очаровательно улыбаясь Артуру. Пульс, и так бьющийся довольно быстро во время любых выступлений, после этого начинает стучать ближе к presto — ужасающе дико. Он чувствует, что зал вдруг принимается рассматривать его с новым интересом и ощущает, как тяжесть их ожиданий обрушивается на него. — Ты кошмарно-неприятный, гребаный ублюдок, — спокойно говорит Артур сквозь зубы и снова садится за рояль. — А я предупреждал тебя, — едва заметно отвечает Имс. — Вот он, твой шанс быть блестящим, не подведи меня, дорогуша. Артур ждет долгие тридцать секунд. Имс, которому нужно всего пять из них, чтобы сосредоточится, молча стоит, опустив голову. Аудитория ерзает и кашляет, нервируя обоих. — Хорошо, — наконец, говорит Артур, ощутив, как схлынула волна адреналина, и Имс, не оглядываясь на него, медленно поднимает голову и бросает на зал царственный взгляд. Его спина прямая, а разворот плеч — уверенный. Артур отводит плечи назад и опускает их так, как учила его Мол, в соответствии с осанкой Имса; его тело открывается, и зал исчезает в одно мгновение. ‚Winterreise‘ — долгое путешествие через мрачный пейзаж, сорок пять восхитительных минут, в которые Имс с Артуром вместе создают образ молодого человека, блуждающего в поисках истины, красоты и неуловимого мира среди холодной, безрадостной вселенной. Артур — вечный пессимист и как всегда анализирует свое выступление прямо по ходу, но что-то в Имсе — прочном и уверенном, всего в метре от него; Имсе, который не смотрит на Артура, не признает его, но все равно, незримо привязан к нему; тем не менее, он заставляет Артура играть все более значительно с каждым мигом, лучше, чем он когда-либо прежде на сцене. Имс убедителен и чертовски прекрасен в своих песнях, и Артур является частью этого пленительного великолепия. Последние четыре такта цикла принадлежат Артуру, переходя от форте к стихающему в меланхолию пиано, затем затаившее дыхание пианиссимо, простое кантабиле и звучащие в финале пять открытых разноритмовых вибраций старой шарманки, которые говорят о том, что конец утомительного пути их странника еще впереди. Артур убирает руки с клавиш, а ошеломленные зрители начинают приходить в себя. Сначала слышно тихое дыхание, потом радостные, благодарные аплодисменты. Публика аплодирует Имсу в течение десяти секунд, а потом он машет Артуру и тот поднимается на поклон, услышав лестный подъем в рукоплесканиях после этого. Глаза Артура впервые с начала концерта встречаются со взглядом Имса, и тот лучится, сияет довольный и гордый. Аплодисменты продолжаются достаточно долго, они успевают три раза поклониться, расточая улыбки. Имс был прав — сейчас Артур согласен с ним — это лучшее, что могло бы быть между ними. Эта яркая, нежная связь, без секса, довлеющего над всем, в том числе и над их партнерством. Это безупречнее, а значит, профессиональнее, чище, и пригоднее для общественного потребления. Наконец, Артур возвращается на свое место и делает жест в сторону Имса. Публика замолкает в ожидании, зная о будущем номере на ‚бис‘. — После этого вам может прийти в голову, что я устал от Шуберта, — говорит Имс, и зрители смеются в ответ. — Но, боюсь, что он безнадежно укоренился во мне. — В нас обоих, — импульсивно добавляет Артур слушателям, улыбается Имсу, и они снова смеются. — Именно поэтому, — любезно продолжает Имс, — очень приятно исполнить для вас последнюю его работу, которую мне хотелось спеть с того момента, как я впервые услышал ее на первом курсе в консерватории. Пианисты среди вас наверняка знакомы с ней. Уверен, ее называют "тендинит через две минуты, если не раньше", — публика снова смеется в ответ, внимая обаянию Имса. — Однако, мой коллега расправился с ней, и мы очень рады закончить наше сегодняшнее выступление, исполнив "Der Erlkönig". Зрители знали об этом, судя по довольному бормотанию в зале. Артур безо всякого беспокойства ожидает тишины, поскольку в этой суете — часть и его заслуг. Он тихо опускает свою правую руку вниз, на соединенные ‚фа‘, и ждет сигнала Имса. Тот делает шаг вперед, затем еще один, отступая от стороны с поднятой крышкой рояля, где обычно располагаются певцы, и идет почти к самому краю сцены. Артур знает, что делает Имс: этот трюк он позаимствовал у Фишера-Дискау. То, что Имс пытается подражать лучшему баритону ХХ века, пожалуй, неудивительно, поскольку это же Имс, но все равно, очень дерзко с его стороны. Имс желает быть намного ближе к аудитории. Он хочет исполнить эту песню в отрыве от всего остального. Жаждет, чтобы именно в ней слушатели оценили весь блеск его интерпретации. Но для всех остальных Имс просто отступил от рояля, и Артур по-прежнему ощущает странную уверенность. Он дает ему знак, сопровождая его улыбкой, которую не может показать Имсу, и начинает играть.***
Артур теряет счет поклонам, но они с Имсом удерживают свои позиции. Наконец, они в последний раз выходят на сцену, улыбаясь вежливо, но отстраненно в редких случаях пожелания второй песни на ‚бис‘. Они сдерживаются и не срываются — парочка молодых, профессиональных музыкантов, — пока не оказываются в безопасности гримерки, и в этот момент Имс разворачивается и прижимает Артура к стене, широко улыбаясь и глядя на него безумными глазами. — Боже, — говорит он, — Боже, я обожаю петь с тобой. — Это было, — говорит Артур с таким же шоком, как Имс. Он никогда не имел счастья быть с кем-то, похожим на Имса — вся эта мощь и красота прижимает его к стене и рычит на него. — Блять, — говорит Артур и бросается целовать Имса, оставляя намерения, связанные с профессионализмом, чистотой и нежной целомудренностью позади. Имс ни капельки не сопротивляется. Он резко стонет, и это совершенно не похоже ни на один звук, который он издавал во время своих разминок. Он все сильнее прижимается к Артуру, пока не вдавливает его в стену всем телом — крепким, широким и настойчивым. — Я могу отсосать у тебя, можно мне..? — спрашивает Имс, отрываясь ровно настолько, чтобы зарыться лицом в шею Артура. Он трется о бедро Артура своим стояком, обтянутым ужасными джинсами. — Здесь? — хрипло каркает в ответ Артур. — Да, черт возьми, здесь, черт возьми, сейчас, — говорит он и трется сильнее. — Я… да хер с ним, я… ах. — Подожди, хотя бы расстегни свои штаны, — бормочет Артур, и они борются за какое-то подобие контроля. — Ты через минуту должен будешь появиться на приеме и не можешь обкончать свои джинсы. Имс, задыхаясь, отстраняется, очевидно пытаясь постичь логику Артура и необходимость сбавить обороты. — Они и так все думают, что мы трахаемся, — говорит он, расстегивая ширинку. — А если Мол вернется и застанет нас? — предполагает Артур и эта мысль заставляет его замереть. — Дверь можно закрыть, — говорит Имс, занимаясь своей молнией, поэтому Артур сам отлипает от стены и нажимает на маленькую кнопку, которая обезопасит их, по крайней мере, временно. — Ты, э, ну, ты, наверное, знаком со всем этим? — говорит Имс, уже засунув руку себе в трусы. — Нет, — автоматически отвечает Артур. — Нет, у меня был парень. И мы… мы кое-что делали, — он не знает, нужно ли ему опуститься на колени, и не знает, как у них все произойдет. — Ты просто собираешься стоять там, пока я буду дрочить? — ухмыляется Имс. — Не то, чтобы эта идея не имела право на жизнь. — Нет, — говорит Артур и наклоняется ближе, со смущенным и голодным выражением. — Ты хочешь присесть, или я должен… — Боже, вот ты о чем, — говорит Имс, который, очевидно, в итоге, не имел в виду минет. — Ох, нет, это не займет много времени, просто дай мне твои руки, твои чертовски блестящие руки, — он хватает Артура за запястье и тянет ближе к себе, чтобы тот накрыл рукой горячий, текущий член Имса. — Вот так, вот так, — потерянно шепчет Имс, вздрагивая, краснея и закрывая глаза. — Именно так, ох, ты прекрасен, Артур, Боже. Артур начинает думать о том, чтобы сделать что-то серьезнее, чем эти неловкие короткие поглаживания, может, коснуться пальцем головки или второй рукой погладить яйца Имса, когда тот стонет и кончает, подняв руку, чтобы поймать струю спермы. Артур разрывается между разочарованием от того, как быстро все произошло — не больше десяти поглаживаний — и удовлетворением, ведь, кажется, Имс находит его очень возбуждающим. Они неловко убирают руки, тщательно избегая одежды Имса, и Артур достает салфетки из коробки на полке под зеркалом. Его руки немного вымазаны спермой Имса. — Ты следующий, — говорит Имс, снова притягивая к себе Артура и осыпая его мягкими, короткими поцелуями. — Скажи мне, чего ты хочешь, милый Артур. — Ты можешь, — говорит Артур, и проводит пальцем по его полной нижней губе. — Сделать это? — Сделаю ли я это, — ухмыляется Имс, глядя на него ленивым, теплым и тяжелым взглядом, уже опускаясь на колени. — У нас есть тридцать секунд, прежде чем кто-то придет, чтобы найти нас, так что прости, если это покажется немного быстрым, — говорит Имс, стягивая с Артура брюки настолько, чтобы освободить его жаждущий внимания член. — Можно и быстро, — убеждает его Артур, почти кончив от одного только вида Имса — его темные ресницы, податливый рот, прямо рядом с членом Артура. Имс без прелюдии опускает голову, берет его в рот и сильно сосет. Колени Артура слабеют, и он вынужден опереться о плечи Имса, когда острый кончик языка касается щели, пробуя его на вкус. — Черт, — ругается Артур. От желания у него кружится голова. Имс выпускает его, делает медленный глубокий ‚певческий‘ вдох и снова берет его в рот. Он поднимает руки и кладет их на задницу Артура, сжимая ее и побуждая Артура. Насчет поспешности он был прав, Имс — мастер в этом, и это дается ему с такой же легкостью, как пение. Он сосет и покачивает головой как раз когда Артур толкается в его рот. — Я сейчас… — предупреждает Артур, глядя на Имса и уже начиная содрогаться, но тот отступает только после того, как Артур кончает, сглатывая все и самодовольно глядя на него. Артур берет себя в руки прежде, чем сходит эйфория, но как раз вовремя, потому что Мол, Майлз и имсовский преподаватель вокала резко стучат в дверь и зовут их на прием, потому что все уже отчаялись увидеть их двоих. Они, вероятно, выглядят так, словно только что потрахались, думает Артур, мельком увидев себя в зеркале гримерного столика: лицо покраснело, губы припухли. Но уже слишком поздно смущаться или бояться разоблачения, потому что их гонят на шумный прием, где снова приветствуют аплодисментами. Они почти сразу расходятся — Имса окружают друзья-вокалисты и какие-то солидные дяди-тети, похожие на покровителей консерваторской оперы и певческих программ. Артур почти рассчитывает улизнуть в буфет и делает вид, будто его очень интересуют фрукты и канапе, но едва он делает шаг в сторону буфета, тут же натыкается на половину фортепианного факультета и десять других людей, которых в жизни не встречал. Все они хотят сообщить, что он был великолепен. Артур моргает, выдавливает улыбку и бормочет: ‚Благодарю вас, вы так добры‘ снова и снова, пока Имс в нескольких метрах от него позволяет старушкам пестовать его, а старичкам смеяться вместе с ним. — Вы еще раз сыграете эту программу, — говорит Мол, ухватив Артура за локоть. — У меня этим летом серия лекций на тему концертов, и ты со своим Имсом будешь выступать на них. — Да, хорошо, — говорит Артур, — но я также должен не забывать и о своих сольных работах. — М-м, — вежливо, но равнодушно отзывается она и ведет его в бар, к маленькому столу, где стоят наполненные красным и белым вином бокалы. Себе Мол берет белое, а Артуру протягивает красное. — Мне девятнадцать, — протестует Артур. — Всего девятнадцать? — отвечает Мол с удивлением, но, кажется все равно ожидает, что он примет бокал. — Боже, что же мы с тобою сотворим. Я очень рада, что Имс нашел тебя так рано. — Я надеялся в следующем году сыграть конкурсный концерт, — говорит Артур. — И, возможно, у меня будет меньше времени на… — Немного жаль, что вы, в конце концов, все же решили стать любовниками, — перебивает Мол. — Мне нравилось это… ох, то, что искрило между вами двумя, когда вы работали, но воздерживались от прикосновения. Артур, прикрываясь бокалом, делает из него большущий глоток. — Но все же, иногда даже лучше, когда вы так хорошо знаете тела друг друга, — продолжает она. — Но будьте уверены, что именно тренируетесь вместе, а не репетируете le cri dʼamour seulement в этих маленьких жалких репетиционных клетушках. Артур делает еще один глоток и радуется, когда какой-то из их с Имсом слушателей прерывает его кошмарный тет-а-тет с Мол. В следующий раз, когда Артуру удается увидеть Имса, тот находится посреди друзей. Многие преподаватели и почти все меценаты ушли, оставив студентов наслаждаться дармовыми едой и вином. Градус веселья повышается, что становится для Артура сигналом к тому, что пора уходить. Но он не может исчезнуть, ни слова не сказав Имсу, поэтому подходит ближе к компании, окружившей того. Сейчас тот сжимает в руках не один, а два огромных букета от поклонников, улыбается, смеется и позирует для фотографий. После того, как фото было сделано, Артур протискивается ближе, но ему все равно приходится дернуть Имса за руку, чтобы привлечь его внимание. — Я ухожу, — говорит он. — Поэтому… — Да? Ладно, еще раз спасибо, — отвечает Имс, продолжая смеяться над чужой шуткой. — Будь здоров. — Ага, — говорит Артур, чувствуя себя глупо. — Спокойной ночи. Отлично… отлично поработали. Но Имс уже вернулся к разговору с кем-то другим и, кажется, не услышал последних слов Артура.***
На следующий день все только и говорят о концерте, и Артур вдруг оказывается втянут в десятки поздравлений и улыбок. Все знают, как его зовут и, кажется, думают, что он резко проявил себя как еще более больной на голову, одержимый выступлениями, мажор. Он теперь не просто Артур, он — партнер Имса. — Это было очень впечатляюще, — говорит Артуру профессор, ведущий у него муз. историю, когда тот пытается покинуть лекционный зал. — У вас настоящий талант к интерпретации песен. — Спасибо, — вежливо отвечает Артур. — Я готовлю ‚Frauenlieben und — leben‘ Шумана, в следующем году мой курсовой концерт, — обращается к нему второкурсница-сопрано. — Это по-настоящему прекрасная вещь. Артур вежливо хмыкает, стараясь как можно быстрее достать книги из своего шкафчика. — Поэтому, если захочешь присоединиться, — продолжает она, — это было бы здорово. — О, — говорит Артур. — Имс остается на магистратуру, так что, думаю, я уже занят. — Правда? — говорит она, мечтательно распахнув глаза. — Ох, я не знала. Вау. Это хорошо для тебя, просто удивительно. — Да, — невозмутимо говорит Артур. — Имс — просто мечта для всех. Удивительно, но с Майлзом все проходит хуже всех, когда в тот день он идет на их еженедельное занятие. Майлз открывает урок, стоя в передней части класса, и говорит то, что ни разу за весь год не произносил. — Я надеюсь, что многие из вас смогли присутствовать на вчерашнем концерте, — говорит Майлз, улыбаясь сидящим студентам. — Это — истинное свидетельство того, чего может достичь пара музыкантов, которые неустанно трудятся на благо своего творчества и относятся к нему серьезно, а не как к развлечению. Знаю, что многие из вас воспринимают камерную музыку как неизбежное зло на пути к сольному величию, но я прошу вас пересмотреть свое мнение в свете тонкой и великолепной работы, представленной нашим мистером Артур Гольдбергом прошлым вечером. Это — благородное призвание, которое может подарить огромное творческое удовлетворение. Все бросают взгляды на Артура — в основном с жалостью или недоумением. Никто, кажется, нисколечко не впечатлен. Артур не может винить их, если бы они поменялись местами, он чувствовал бы то же самое, слушая, как распинается Майлз о замечательной возможности для бездарей, которые ничего не смогли достигнуть самостоятельно и только и годятся для того, чтобы поддерживать карьеру других, более профессиональных музыкантов. — А сейчас, — говорит Майлз, хлопая в ладоши, — думаю, хотелось бы услышать мистера Райана Ченга. Мистер Ченг, что вы сыграете для нас? По окончании урока, ученики Майлза пробегают мимо Артура без единого слова прощания. — Это действительно было чудесно, Артур, — говорит Майлз, наверняка заметив понурое состояние Артура. — Мне уже говорили об этом, — резче, чем когда-либо при общении с Майлзом, бросает Артур. Он встает, собирая свои книги и ноты. — Артур, подожди минуту, — всполошился Майлз. — Мне надо идти, — отвечает Артур. — В это время по пятницам открывается моя репетиционная аудитория. Он знает, что совсем по-детски вот так сбегать, когда Майлз явно хочет, чтобы он остановился, дабы успокоить его, но Артуру все равно, ему наплевать, и он хочет тишины и покоя, уединения со своим фортепиано и не обремененную мыслями долгую тренировку. Он выходит в коридор, оторвавшись от Майлза, но идет, опустив голову. Не стоило этого делать. — О! Артур останавливается и отступает. Он поднимает голову и ощущает, как подпрыгивает сердце. Перед ним подпирает стену Имс, взлохмаченный и улыбающийся, и он явно ждет его. — Спешишь, приятель? — говорит Имс. — Пытаешься скрыться от папарацци? Артур сжимает зубы. Ему хочется улыбнуться и что-то небрежно ответить, и позволить Имсу провести его до аудитории, где он собирается заниматься. Он также кошмарно хочет, чтобы Имс перестал существовать на некоторое время и дал Артуру возможность дышать и просто быть. — Я не виню тебя, сегодняшний день был ужасно нелепым, — говорит Имс, выпрямляясь и пересекая коридор. — Перекусишь, прежде чем закроешься со своим фортепьяно? Запах одеколона Имса и слабого сигаретного дыма ошеломляет и вызывает головокружение. От этого внутренности Артура болезненно сжимаются. — Мне надо работать, — говорит Артур. — Но спасибо. Имс подходит ближе. — Что случилось? Ты сердишься из-за приема? Прости, что не попрощался как следует, но ты же понимаешь, насколько языкасты студенты, а мне не хотелось сплетен о нас. Я имею в виду, ты же в этом новичок, не так ли? — Дело не в этом, — бросает Артур, хотя, конечно, он еще не закончил злиться из-за приема. — Имс, ты же понимаешь, что я пианист-первокурсник? И меня ждут собственные экзамены и концерты меньше чем через месяц? — Боже, тебя нужно как следует накормить. Ты конченный мерзавец, когда голодный. Ладно, — говорит Имс и собирается схватить Артура за локоть, по-видимому, чтобы вывести его из коридора к шумному внешнему миру. Артур уворачивается от Имса, моментально зверея. — Я не принадлежу тебе, и я не твоя собственность. Ты не можешь просто засунуть меня в мешок и тащить с собой куда захочется, — холодно и спокойно говорит Артур. — Я не твой питомец, которого нужно кормить, и вовсе не обязан развлекать тебя, когда вдруг становится скучно. Мы сыграли концерт и до лета закончили, поэтому, пожалуйста, позволь мне вернуться к работе над моим фактическим репертуаром, чтобы я не угробил свою карьеру, обменяв ее на то, чтобы сидеть и наигрывать тебе ноты, и вести за ручку через всю работу, ладно? Имс моргает, пытаясь улыбнуться, но выходит у него слабо. Артур охватывает подленькая радость — он, наконец, сумел стереть с лица Имса это очаровательное выражение. — Так, ладно. Мне казалось, что из нас двоих я должен быть полнейшим ублюдком, после того, как мы наконец-то трахнемся. — Нет, — сказал Артур, качая головой и избегая взгляда Имса. — Нет, ты все делал прекрасно с того момента, как мы встретились. Повисает молчание, и, наконец, Артур вынужден посмотреть на Имса — бледного и стоящего с совершенно каменным лицом. — Верно, — говорит Имс. — Ну, тогда я продолжу в том же духе, да? — и он разворачивается и уходит, не дожидаясь ответа Артура.***
Артур находит свою студию открытой и свободной первый раз за год. Он заходит, закрывает дверь и смотрит на фортепиано минуту или две. Он ощущает тяжесть в животе. Руки холодные и одеревеневшие, независимо от того, как часто он сжимает и разминает их. Наконец, Артур садится и прижимается горячей щекой к прохладной поверхности полированного дерева над клавиатурой. Это не тот мир, который он хотел.