***
Лиа сидит в кресле у камина и смотрит в окно. У нее сеточки морщин, оказывается, появились у губ и в уголках глаз (слишком рано), он и не замечал. Но сейчас и усталость видится в ее взгляде много четче (он не один страдает, и стоило понять уже давно). Эйгон читает вслух какую-то книгу. Висенья (имя выбирал Визерис) сидит на полу рядом с креслом матери, и Лиа ласково перебирает ее серебристые волосы. Глаза у Висеньи серые, но это его дочь, Рейегар уверен (он уверен в Лиа больше, чем в самом себе). Эйгон читает звонко. И слова, что он говорит, отскакивают от стен эхом. Шумят у короля в ушах. — Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.* Рейегар прикрывает глаза, думая, как ему с этим жить.***
Безумие подобно сорняку. Оно охватывает цветок души, вплетается в него накрепко. И от него, от безумия, не избавиться никак, только если цветок с корнем вырвать. Ему удавалось себя утешать этим годами (удавалось ли?), пока он не узнал, что сорняк уже пустил корни в других цветах. Блять.***
Оберин Мартелл предлагает увеличить проценты на кредиты в банке где-то до двадцати пяти. И Рейегар почему-то даже понять не может, стоит это делать или нет, потому лишь кивает, словив насмешливый взгляд Мартелла — Да, это будет разумно. Отправьте лорду Хэйтауэру наше решение. Рейегар правда старается выкинуть из головы надоедливую мысль, но у него ничего не получается. Впрочем, ничего нового (тебе серьезно пора повысить самооценку, дорогой). — На самом деле вряд ли кому-то это решение покажется разумным, — Оберин ухмыляется, догоняя его в коридоре. — Но Корона может сколотить серьезное состояние на процентах с кредитов лордов. Казна сама по себе не набирается. — Да, ее набираешь ты, — Рейегар даже научился зеркалить усмешку Оберина в точности. — И справляешься неплохо. — Благодарю, Ваше Величество, — Мартелл склоняет голову набок, мол в знак смирения (какое там?) и усмехается.***
Серсея растягивается на простынях и смотрит на штоф с вином так, будто правда верит, что, если его магнетизировать взглядом, он прилетит ей в руки. Вряд ли, конечно, она в это верит, слишком умна (сколько ей там годочков? Двадцать три?) — Ты останешься со мной? — спрашивает она, скользя ладонью по его груди. Ее красивые глаза ярко сверкают. — Нет, — он накрывает ее руку своей и улыбается. — Ты же знаешь, что Лианна не должна ничего заподозрить. — Но ты уже пять лет не проводишь ночи с ней! — тут же возмущается львица, сжимая его пальцы. «Семь,» — молчит Рейегар и поднимается на постели. Он вообще-то хотел найти спокойствия, но, видимо, не судьба. (он не найдет покой, кажется, уже никогда) Он наливает в кубок вино и протягивает его Серсее. Та смотрит удивленно, спрашивая, как он понял, взглядом и понимает всё превратно (ведь так хочется видеть любовь в каждой мелочи). Рейегар же просто изучил ее привычки за два года, что проводит в ее постели. — Возьми меня в жены, возьми, — шепчет Серсея, обнимая его со спины. От ее волос пахнет медом и розами (обухом по голове — Лиа). — Ты же любишь меня, а я люблю тебя. — Вы уже замужем, леди Талли, — как можно более спокойно произносит он, отстраняя ее. Ланнистер вздыхает тяжело и вспыхивает. — Это ничего! Таргариены могли иметь нескольких жен! — горячо заверяет его она. — А мой муж не бессмертен! Рейегар усмехается и не отвечает ей ничего. Он искренне скучает по Эшаре, ее привычке никогда и ничего не требовать (от него), не просить и разрешать проблемы самостоятельно. С ней было легко. Поразительно легко.***
Визерис встречается ему неподалеку от покоев Серсеи, он выглядит помятым и излишне раздраженным. — У тебя, кажется, фетиш на замужних женщин, — бросает он, отталкиваясь от стены. У него ссадины на ладонях, значит, опять занимался с мечом, опять пытался выплеснуть ярость, не причинив вреда. — Это ничего, — он улыбается широко, так, что скулы наверняка сводит. — У меня вот фетиш на людей с фиолетовыми глазами, — и уходит, гордо расправив плечи. Лишь бы показать, что он не слаб (и не безумен).***
— Как племянники? — отрываясь от бумаг, которые нужно просмотреть и подписать, интересуется Рейегар у Эртура Дейна. Тому вчера пришло письмо от сестры. И нет, Рейегар не мог это не заметить. — Эртур учится владеть мечом и копьем, у него неплохо получается, — (его будут звать Эртур, в честь моего брата, и даже не пытайся мне возражать, понял?) — Эшара хочет отправить его к отцу в Королевскую Гавань, в оруженосцы какому-нибудь лорду. Оберин же желает оставить сына в Дорне. — Этот спор может продолжаться вечно, — улыбается Рейегар, вспоминая, что у самого него оруженосцев как раз-таки нет. — Особенно, если учесть то, что ведется по переписке. Эртур кивает. — Ему уже шесть, верно?***
— Что ты скажешь мужу, если у дитя будут серебряные волосы? — Милый, ты сам привел в нашу постель того горячего лиссенийца. Я тебя об этом не просила, хотя было неплохо, честно. — Не легче сказать правду? Я узаконю его. — Не узаконишь. Оберин убьет его и меня раньше за то, что из всех любовников мира я выбрала даже не одичалого, а Рейегара Таргариена, — она смеется, качая головой. — Расслабься. Это мои проблемы, у тебя полно своих.***
Висенья показывает ему свою вышивку с большими стежками и говорит, что это дракон. Эйгон смеется громко, потому что это не дракон и даже не ящерица, а неразбериха какая-то. И Рейегар с ним даже согласен, но… — О да, это вылитый Баллерион, — улыбается он дочери и треплет ее по волосам. Висенья расцветает. — Мне кажется, что он вот-вот полетит. У тебя талант, милая. — А мама сказала, что это Вхагар. — А ты сама кого вышивала? — Рейегар опускается на корточки. Эйгон подходит поближе, будто желая удостовериться, что сестра показывает отцу именно ту вышивку. А вдруг дракон действительно на ней летает? А вдруг это действительно дракон? — Это Сереброкрылая, дракон королевы Алисанны! — гордо говорит Висенья. И брат смотрит на полотно, удивленно приподняв брови. И где тут отец с матерью драконов углядели? Рейегар улыбается и подмигивает ему, а потом целует дочку в щеку. — Теперь я вижу, что это действительно она, — он заправляет светлую прядку ей за ушко и внимательно смотрит в широко распахнутые серые глаза, кажется, впервые понимая, почему Висенья, а не Рейла. — Ты умница.***
Визерис встречает его напряженным взглядом из-под сдвинутых к переносице бровей. — Ну чего ты еще хочешь? — спрашивает он и тянется к винному штофу, стоящему посредине стола. — Что еще ты от меня хочешь? Убедиться в том, что я тут втихаря людей не сжигаю? Или напротив, убедиться в обратном? Так я не сжигаю, видишь? Я не безумец! Смотреть так не надо! Не смей! — Сжигаешь, — едва слышно шепчет Рейегар. И брат дергается, кривится, словно от боли (от боли). Красная жидкость течет через край, алое пятно расползается по темному дереву. Рука у брата дрожит, и потому штоф опускается на стол с громким стуком. — Что? — тихо переспрашивает Визерис, хотя хочет кричать. — Я не сжигаю! Не сжигаю, неужели не видишь? — Сжигаешь, — Рейегар видит в его фиолетовых глазах зелень, что поселилась в душе уже давно, и нет, слишком поздно не замечать, ведь он видит еще и то, что Визерис боится, боится стать таким же, как отец, и его боится, и себя. Рейегар делает шаг и улыбается (хотя губы едва-едва тянутся, он чувствует, как кожа трескается). Он сам не святой и осуждать не имеет права. — Ты сжигаешь себя, брат, — говорит он. «И меня.» Визерис выдыхает шумно, и Рейегар думает, что пришло время поделиться с ним своим умением дышать, но вместо этого целует. И пусть всё кончится плохо. Пусть всё сгорит в огне.