Красавцы и чудовище

И так не в одном чертовом пекле не будут жарко, как я буду тебя любить!

      — Гермиона?       Худой. Мерлин, какой же худой… Она видела это тело, пока лечила, омывала и растирала, не позволяя, впрочем, пробудиться от спасительного беспамятства. Под глазами тёмные круги, линия челюсти выступила как заточенная, губы тонкие, бескровные, разомкнутые неверием высказанного вопроса.       — Привет, Драко.       Она не думала, что будет так сложно смотреть ему в глаза. Что-то щёлкнуло, возвращая в прошлое. Драко был хорошим врагом. Стучал, подставлял, подначивал, радовался неудачам и искренне негодовал при каждой её победе. Таким и должен быть недруг школьницы — простой и понятный, посильный.       — Не вставай, ложись обратно. Ты еще слаб.       Блондин, подорвавшийся с постели, едва открылась дверь, послушно лёг и позволил себя укрыть. Горечь во взгляде, грусть, боль, надежда. Какая надежда, Малфой? На что ты рассчитываешь? Слизняк. Трус. Ничтожество.       — Где я? — Он покорно лежал. Руки на одеяле (как и положено хорошему мальчику). Жадно, забыв о приличии, презрев свои же принципы, всматривался в её лицо.       — Ты у меня в гостях, Драко, — мягко, как заблудившемуся малышу. — Всё будет хорошо.       — Хорошо? — привычная улыбка зазмеилась по худому лицу. Глаза погасли, стали пустыми – окна дома, где никто давно не живет. — Смешно. Я, видимо, сбрендил…       — Нет, нет, Драко! Это действительно я — Гермиона Грейнджер, — вдруг захотелось его утешить, прижать к груди и убедить в правдивости своих слов. В сущности, они похожи. Оба искалеченные. Её никто не пожалел. Но планы были другие, только путались, смешивались под безжизненным диким взглядом. — Все будет хорошо, если станешь делать то, что скажу.       В точку. Так и надо было с самого начала. Малфои понимают сделки, они только сделки и понимают.       — А если нет, в Азкабан вернешь? — медленно, почти по слогам.       — Нет. Найду иной способ заставить, — перевести заключенных себе стоило ей больших усилий, пожертвовать пришлось слишком многим, чтобы так легко этим разбрасываться.       — Чего ты хочешь, Гермиона?       — Твоей любви. Любви хочу, — признание легко спорхнуло с губ и облетело пустую серую комнату. Он не будет зубоскалить и издеваться, не в том положении.       Тёмные брови взметнулись вверх, почти слились с отросшими волосами. Драко сухо усмехнулся:       — О! Сколь трепетно моё сумасшествие! Гермиона Грейнджер хочет любви?       Она готова была требовать, шантажировать, репетировала про себя возрастающие по изощрённости словесные измывательства, а он просто поймал её ладонь и потянул на себя. Слабо, но этого хватило чтобы упасть, встретив раскрытые объятия Драко поверх одеяла.       — Я буду тебя любить, Гермиона. И так ни в одном чёртовом пекле не будет жарко, как буду я тебя любить! — белки глаз лихорадочно поблескивали в полутьме, Малфой улыбался. — Только ты да я, а, Гермиона? Никого больше? Мой сладкий кошмар, не дам тебя в обиду, — ладони часто, судорожно гладили напряжённую спину.       Рванувшись в сторону, девушка высвободилась из неожиданно тесных объятий, потому что он поцеловал. По-це-ло-вал. Нежно, невесомо, как сухие крылья бабочки коснулись губ. — Я люблю тебя, грязнокровка. Это было слишком. Этого было много. Тогда, в зале Малфой-Мэнора, он стоял столбом, мёртвой статуей и, кажется, даже не дышал. По бледному выцветшему лицу катились слезы. Гермиона смотрела — сколько могла — в это лицо, на дрожащие губы, на эти слёзы. Они были живой водой, спасением от чужих рук, заглушали слова. Все те мерзкие слова, что гадюками падали на её обнаженную плоть, обжигая не меньше грубых касаний. Потом Люциус тоже увидел их, эти слезы.       — Юный Малфой слишком благороден для таких забав? Не присоединитесь, сударь? Мы уступим, — раскаты злобного хохота над головой.       Отец ударил его. Сильно, страшно:       — Мой сын не станет пачкаться об этот кусок мяса.       — Аппетитный такой кусочек, лакомый… — продолжал сиплым шёпотом Фенрир. Смрадное опаляющее дыхание.       Нарцисса увела Драко из залы, и не было больше ничего, за что перепуганное сознание могло бы уцепиться.       — Не надо! Пожалуйста! Не надо! Лучше убейте! — истошная молитва не произвела никакого эффекта. Отрешенная фигура Люциуса Малфоя: спокойная, гордая, непоколебимая — он занял место сына, удобную наблюдательную позицию.       Гермиона давно выбежала из серой комнаты. Прислонившись затылком к стене, она сидела на полу коридора, вздрагивая всем телом. Воспоминания. Они приходят не только во сне и смоются лишь слезами Малфоев.       День шел своим чередом. Один из десятка пустых дней-близнецов. На сегодня Гермиона приготовила себе подарок, а он обманул её надежды. Драко. Теперь, проходя мимо его комнаты, Грейнджер съеживалась, будто в ожидании удара. Словно в четырех стенах, заговорённых вдоль и поперёк, он мог услышать её тихие, боязливые шаги, мог окликнуть: «Гермиона. Я люблю тебя, грязнокровка!».       Она грязная. Вся грязная. Не только кровью, всё тело в чужих отметинах. Смятый, исписанный лист пергамента. Черновик. Не прекрасная книга, страниц которой касаются, только вымыв руки. Никто не станет её любить, разве только Драко не сошел с ума. Мог. В Азкабане все сходят с ума.