Рудольфус

...Он стоял на лестнице, ведущей наверх, в гостиную, и прислушивался к голосам. Здесь, в подземельях учеников Салазаровых, всё было устроено правильно: общее было выше частного, личное же - скрыто в самой глубине. Иными словами, общая гостиная располагалась уровнем выше, чем спальни юношей и девушек, и, вынырнув из тишины пустой сейчас спальни, Рудольфус направился наверх, чувствуя себя кракеном, всплывающим из стылой темноты наверх, к уютному свету и родным голосам. Время уже приближалось к полуночи, и голоса в гостиной были сплошь знакомы: юноша прикрыл глаза, прислушиваясь. Вот звучит хрустальный голосок Нарциссы - ей всего четырнадцать, и она дивно хороша, эта тонкая фарфоровая куколка, любимица своей матери, сестёр и большей части преподавателей. Вот свободный, заливистый смех Беллатрикс - она всего на полтора года младше Дольфа, и он очень ценит её гордый нрав и сильный характер. Вот голос Люциуса - почти ровесник Беллы, он говорит негромко и рассудительно, хотя Рудольфус отчётливо слышит едва сдерживаемый смех в его голосе. Что же, у Малфоя множество талантов - но если говорить о навыках, то сам он, бесспорно, больше всего гордится своим умением держать лицо. Дольф едва заметно усмехается: его другу всего пятнадцать, но он ведёт себя так, что большинство окружающих чувствует себя рядом с ним незрелыми детьми. За исключением, разве что, старшей дочери Блек - ей всегда было плевать на других, - и него самого - ведь Рудольфус действительно старше окружающих, и потому, в некотором роде, с Люциусом наравне. Он делает шаг наверх, потом ещё один - почти физически ощущая своё приближение к друзьям, как, наверное, змея ощущает близость пятна нагретой солнцем земли - и стремится туда всей своей сутью. Замирает, пока ещё оставаясь в тени тяжёлых бархатных портьер неизменного зелёного цвета, и наблюдает за ними. Люциус сидит у камина в “своём” кресле с книгой в руках - “Артефакты? История Магии?”. Второе кресло, напротив него, свободно. Все знают, что это кресло Рудольфуса, их старосты, и никто, кроме Беллатрикс, не осмеливается занимать его. Дольф позволяет себе тонкую, довольную улыбку: ему приятно видеть физическое доказательство своего авторитета. Он находит взглядом Беллу (он зовёт её Беллс или даже просто Белл, “колокольчик”. Она его в ответ - “Додо”, занудной птицей. Это смешит их обоих даже сейчас, когда ему уже почти восемнадцать). Пламя багровыми бликами играет на её неукротимых чёрных кудрях - и рядом с ней видны очень похожие кудри, но всё-таки усмирённые с помощью расчёски и ленты. Это Андромеда (Белл зовёт её “Мэдс”, но всем остальным можно только “Медди” или “Меда”), и у неё, похоже, какая-то новая история в личной жизни - по крайней мере, и обе её сестры, и ещё несколько девушек со старшего курса сидят вокруг неё и внимательно слушают, время от времени вставляя комментарии или разражаясь смехом. Там же расположился Рабастан, и его короткие каштановые кудри нежно перебирает Фелиция Флинт, а Басти довольно щурит свои кошачьи глаза - сине-зелёные, такие же, как у его старшего брата. В другой части гостиной пишет какую-то работу МакНейр - юный Уолден на младших курсах получал немало насмешек, так как был полноват и неуклюж, и к тому же очень стеснителен. Дольфу тогда приходилось много драться (“Потому что никто не смеет оскорблять слизеринцев. Зацепил одного - получил проблемы со всеми”), но в какой-то момент от Уолли отстали, а теперь он и сам вытянулся и изрядно похудел. Говорили, что на каникулах он доводил свою матушку до исступления тем, что отказывался есть столько, сколько в него пытались впихнуть - и за это Рудольф бесконечно уважал юношу, ведь сам он каждый раз уезжал от МакНейров, ощущая себя обожравшимся флоббер-червём… Дальше, в углу гостиной, мерцала праздничными огнями ёлка - близилось Рождество, и это была последняя неделя перед каникулами. Следующие пару дней они все (или не все) будут судорожно сдавать эссе, брать у преподавателей задания на каникулы - но в головах будет только рождественский школьный бал. Потом они отправятся по домам, и будут уже взрослые встречи и приёмы, балы до утра и завтраки с важными шишками из Министерства и, возможно, даже поездка заграницу, во Францию или Италию. Это будет часть уже другой, взрослой жизни, вклинившейся в счастливое школьное “Здесь и сейчас”, вспарывающей её, как нож, и расширяющей прореху всё больше и больше. Дольф сжал челюсти: это Рождество будет для него последним в Школе. Потом, после каникул, он будет готовиться к сдаче экзаменов, и время припустит галопом, и он сам не заметит, как получит свой диплом (“все Непревзойдённо”) и оттанцует свой выпускной бал. Возможно, напьётся и наговорит глупостей Беллс. Возможно, просто возьмёт Люциуса и запрётся с ним где-нибудь, чтобы как-то пережить ужас неотвратимо наступающей взрослой жизни… Он провёл рукой по мантии, там, где во внутреннем кармане лежал кисет с трубкой. Курить хотелось ужасно, но Дольф знал, что дымить в подземельях, где нет ни одного окна - свинство, и он так делать не будет. Поэтому надо просто пройти сквозь гостиную, пожелать всем доброй ночи - и уйти наверх, в звёздную свежесть астрономической башни. Он вздохнул, как будто перед рывком, поправил очки с прямоугольными стёклами, и преодолел последние несколько ступенек, оказавшись в круге тёплого света.