Форма и содержание

Same shit different day день другой — дерьмо все то же… Стивен Кинг «Ловец снов»

Утро понедельника недвусмысленно намекнуло, что проснулся я в полном дерьме. Те, кто хоть немного знакомы с последствиями спонтанного гейского секса, поймут с полуслова, что это не идиома и не фигура речи. Я опустил ноги на стылый пол, задев одну из пустых пивных бутылок, стоявших возле кровати, и та покатилась с грохотом, невыносимым для моих чувствительных с похмелья ушей. Захотелось обхватить голову руками, чтобы прекратить начавшийся в ней перезвон. Во рту словно стая котов нагадила. Поодаль валялась груда одежды, поверх нее красовались два использованных презерватива, завязанные узлом. Да я молодец — не забыл про безопасный секс даже на автопилоте! Откуда-то поднялись остатки гордости. Или изжога? В любом случае пришло время приводить себя в порядок. Я схватился за край простыни, намереваясь закинуть ее в стирку по дороге в душ. Что-то явно мешало. Куча из одеял и подушек зашевелилась, и показалась лохматая голова моего вчерашнего приятеля из бара. Энди? Кажется, его так звали. Тут же всплыли смутные подробности нашей попойки. Тревис потащил меня с собой в компанию, где я никого не знал. Какие-то его друзья по клубу. Энди был в моем вкусе, но я сразу понял, что мне с ним ничего не светит. Слишком рьяно он изображал из себя самца. На этом моменте экскурса в недавнее прошлое я аж застонал: разборок совершенно не хотелось. Поэтому, пока Энди окончательно не сообразил, что поимели его девственную задницу, пришлось включить безотказное средство, которое еще ни разу меня не подводило. — Я бы угостил тебя завтраком, — бросил я небрежно, пока он не очухался, — но с минуты на минуту сюда заявится Кэрол. Я кивнул на фото на прикроватной тумбочке. — Моя жена! — с гордостью провозгласил я. — Правда красавица?! А какой характер — огонь! Ездила к матери в Сакраменто, но вот-вот должна вернуться. Энди засуетился, собирая свои манатки. У него была хорошо сложенная фигура, красивая линия спины, круто переходящая в почти квадратные ягодицы; естественная темная поросль в паху просвечивала сквозь белые боксеры, которые он только что натянул. Я отвел взгляд, стараясь не показать, что напряженно слежу за его движениями. То, что я не забыл про безопасный секс, еще ничего не значило. Во всем остальном я мог быть не совсем вежлив с беднягой. Если прямо сейчас он начнет хромать на обе ноги и почувствует причиненный ущерб, хлопот не оберешься. Я невольно поморщился. Была в прошлом одна история, которую совершенно не хотелось вспоминать. Правда, в тот раз парень оказался чокнутым натуралом. Это моя самая большая проблема на личном фронте. Никак не могу удержаться. Тереза всегда говорила: «Руби сук по себе». Хреновое чувство — соответствовать чьим-то ожиданиям. По сути — это и есть моя жизнь. Дерьмо! Энди наконец вымелся. Надеюсь, того «обезболивающего», что мы приняли вчера на грудь в баре, а потом еще догнались у меня, хватило, чтобы наша жаркая ночка прошла без последствий. Если он вообще что-то вспомнит. Это был бы идеальный вариант, но я не очень-то на него рассчитывал. Наконец удалось добраться до душа! Вот что называется настоящим наслаждением. В отличие от довольно скромной обстановки квартиры, на душ я не поскупился. Люблю стоять, подставляя тело под струи воды — как будто смываешь с себя весь негатив, дурные мысли, прикосновения случайных партнеров, неприязненные взгляды. Судя по всему, я уже опаздывал. Но остатки совести и вдолбленная с детства привычка к порядку не позволили мне бросить квартиру в таком состоянии, несмотря на то, что в полдень придет Луиса и уберет следы моих бурных выходных. Закинул белье в стиральную машину, собрал в пакет мусор и пустые бутылки. Хорошо, что в шкафу всегда имелся запас деловой одежды. Понадеялся, что машина окажется на месте, потому что смутно помнил, где припарковался. В офис я явился почти вовремя. Даже испытал некоторую долю удовлетворения, глядя на опухшее после вчерашнего лицо Тревиса. Так ему и надо! Вообще-то Тревис отличный парень и мой лучший друг. Как исполнительный директор — просто незаменим. А как напарник во всевозможных авантюрах — самый лучший во всей Калифорнии, да и, пожалуй, на всем Западном побережье. Заглядывать дальше просто не имело смысла. Он обладал массой достоинств, не на последнем месте из которых стояло то, что мне никогда не хотелось его трахнуть. Ну, почти никогда. Ему меня, кстати, тоже. Он всегда был до одури гетеросексуален и так же всеобъемлюще непостоянен в своих увлечениях. Наша комната в студенческом кампусе поведала бы немало пикантных историй, если бы могла говорить. Возможно, поэтому мы так крепко сошлись, что наши интересы не пересекались — я имел виды на мужскую часть студенческого братства, а Тревис совращал его прекрасную половину. В конце обучения беднягу чуть не окольцевали, но он удачно вывернулся и вот уже который год не давал мне скучать, мелькая своей смазливой рожей перед глазами и составляя компанию во всех развлечениях. Как только я подумал о наших недавних приключениях, голова неистово заныла, в висках запульсировало. Пришлось просить Лизу, мою секретаршу, принести таблетку аспирина. Все телефоны зазвонили разом, словно только этого и ждали. И, если рабочие вызовы Лиза перенаправила, то от личных звонков так или иначе отвертеться не получилось. Отец напоминал о сегодняшнем матче, как будто я мог о нем забыть. Мать хотела убедиться, что сын будет развлекать старых кумушек — ее подружек — на субботнем суаре. Так она выразилась. Я услышал в трубке «mon ami», «charmant» и еще достаточно менее узнаваемых слов, чтобы понять, что она выбрала темой вечера Францию, значит, я буду похож на официанта, парясь на жаре в смокинге. Ничего не скажешь: отличные перспективы на конец недели, а ведь она только началась. В это время по второй линии меня пытался достать Крис, но я здраво рассудил, что если ему очень надо, то он перезвонит. Мне нравилось представлять, как он ерзает в кресле и скрипит зубами в бессильном нетерпении добраться до меня немедленно. И он такой не один. Многим от меня что-то нужно, но мои родственники достигли в этом «спорте» небывалых высот, проявляя удивительную изобретательность и бесцеремонность. Как-то мы сидели с Тревисом, выпивки перед нами стояло хоть отбавляй, а из закуски — только соленые крекеры, так что наша беседа потекла в самом неожиданном направлении. Когда я пьян, то похож на всех остальных пьяниц, но когда выпью слишком много — кажусь трезвее трезвого, и в голову лезут мысли, которые в обычной жизни заталкиваю на самое дно своего сознания. — Знаешь, Тревис, — сказал я, обнимая друга и глядя ему прямо в глаза, — порой мне так жаль, что ты чертов натурал! — Прости, Мэри, — так он меня называл только наедине в очень редких случаях, и голос его при этом звучал так искренне и проникновенно, что я чуть не зарыдал пьяными слезами, — прости, что мне никогда не познать прелестей голубой любви. Похоже, в его ответе произошла небольшая заминка, но я был слишком накачан алкоголем, чтобы доверять своему слуху. — Черт! Ты совершенно прав! — Тут я полез к нему обниматься, видимо, от избытка чувств. — Да и потом, если подумать, ты так похож на Бредли Купера и так же непостоянен, что в два счета разбил бы мне сердце! — Я постарался вложить в свой смех весь пьяный задор, впитанный с виски, и у меня это неплохо получилось. — А с кем бы ты сравнил себя? — Тревис с радостью ухватился за возможность сменить тему. Я ненадолго задумался, отхлебнув порядочно из стакана, в котором почти не осталось льда, и покрутил его у себя перед носом с многозначительным видом. — Сейчас, когда ты спросил, и с этим стаканом виски в руке, мне кажется, что я смахиваю на Пола Ньюмана, только ноги целые. — Брик? — понятливо кивнул Тревис. — Он самый. — Я отсалютовал ему пустым стаканом. — Согласись, у нас много общего: футбол, несбывшиеся надежды, мужская любовь… — Только он всю жизнь врал себе и другим, а ты — нет. — Не знаю, где бы я был и как себя вел в те времена. Мне и в моей шкуре пришлось несладко. Возможно, следовало выбрать для сравнения другой фильм, скажем, про того парня у Кинга, который годами таскал песок в карманах, пытаясь обрести свободу? Порой кажется, что я, так же как он, хожу по замкнутому кругу, и из меня скорее песок посыплется, чем я вырвусь из этой западни. Не знаю, почему я тогда порывался обнажать душу, но образы, вызванные пьяным подсознанием, прочно засели в моей голове. Я потом еще несколько раз пересмотрел «Кошку на раскаленной крыше» и даже съездил в Нью-Йорк, чтобы увидеть современное прочтение Уильямса на Бродвее. Я, конечно, не превратился в Брика, у которого по щелчку отключался мозг, и пил не больше других свободных парней моего возраста, но что-то не давало мне покоя, царапало изнутри, заставляя время от времени задумываться о смысле жизни. Я ни с кем не мог поделиться своими переживаниями. Тревис искренне восхищался моей семьей. Его собственные родители давно развелись, и каждый жил своей жизнью. Поэтому наше тесное родственное общение вызывало у него некую зависть, о которой он не стеснялся мне поведать всякий раз, как я приводил его на большие семейные мероприятия, коих в моей жизни насчитывалось великое множество. Родные тоже привечали Тревиса. Мне не хотелось зацикливаться на том, сколько в их отношении было от собственно достоинств моего друга, а сколько — от того факта, что Тревис такой же, как они. Нормальный. Не знаю, что случилось бы, приведи я на обед какую-нибудь «райскую пташку». Проверить случая не представилось. С Терезой я бы тоже не смог поделиться мыслями, которые меня мучили. Для нее, как истинной итальянки, семья — это святое. Правда семейные хроники утверждали, что святость она понимала по-своему. У моего деда по отцу — Мартина Нолана — в жилах текла ирландская, шведская и немецкая кровь. Говорят, что он был выше шести футов ростом, широкоплечий, крепкий и весьма неглупый — успешно существовал в Великую депрессию, сделал кое-какие денежки, подвизаясь в Нью-Йорке с бутлегерами, и к тридцати годам слыл завидным женихом. Но тут вышла неувязочка — он умудрился влюбиться в юную дочку своего партнера по бизнесу Алессандро Морино — Терезу. Отец девушки считал, что хороший жених — это итальянский жених. Молодые не стали дожидаться, пока разгневанный и обманутый в лучших чувствах Алессандро примет суровые меры к потенциальному зятю, и сбежали на юг, в Калифорнию. Здесь они и обосновались, прикупив небольшое поместье с виноградниками и оливковыми рощами. К тому времени как прадед добрался до них, бабуля с гордостью предъявила ему маленького Александра — моего отца, названного в его честь, огромный живот со следующим отпрыском и налаженное хозяйство. Надо ли говорить, что миниатюрная черноволосая Тереза держала в своих нежных ручках все: начиная от винодельни и заканчивая собственно моим дедом, который разве что не молился на нее. Я с детства запомнил огромный стол, за который усаживалась вся многочисленная родня, запах молодого вина, словно пронизанного щедрым калифорнийским солнцем, и свежеиспеченного хлеба с хрустящей корочкой. Привычный шум застолья, когда заводят разговор сразу со всех сторон, и неизменные бабушкины сладости, которые она раздавала младшим детям. Тогда мне казалось, что ничего не может быть на свете лучше. В голове не отложился точно тот момент, когда я понял, что не такой, как все. По внутренним ощущениям так было всегда. Только причины для этого каждый раз находились разные. Некоторые картины въелись в память, словно произошли вчера. Вот мне семь лет. — Какой классный у тебя отец, Энжи, — восхищенно шепчет моя новая подружка Бэтт, когда Алекс забирает меня из школы в первый день учебы, сверкая белозубой улыбкой. И мне почему-то стыдно признаться, что Алекс вовсе не мой отец. А вот это одно из самых болезненных воспоминаний — из раздевалки местной детской футбольной команды. Мне только исполнилось четырнадцать, и на носу подготовка к важным отборочным соревнованиям. — Простите, мистер Нолан, — говорит старший тренер отцу, и я вижу, как складка между его нахмуренными бровями становится все глубже. — Мы не можем больше ждать. Вы и сами все видите. — Да, — кивает отец. — Что ж, я понимаю… А я не понимал, не хотел понимать, что всё кончено, и глотал злые слезы, прячась за шкафчиками. Меня потом ещё пару лет продержали в запасе, из уважения к спортивной семье, и всё это время я молился о чуде, но оно не произошло — я не вырос и не набрал требуемые кондиции. С годами Тереза еще больше постарела и уменьшилась в размерах. Когда я держал в своих ладонях ее сморщенные руки, то не мог не думать о том, что она тоже причастна к моей «непохожести». Мало мне было , что я родился намного позже своих братьев, но и внешне отличался от них всех. Темноволосый, смуглый, невысокий… бесперспективный. Так что, когда я осознал себя геем — это не уничтожило мою картину мира и не побудило наложить на себя руки. Подумаешь, ну нравились мне крепкие мужские задницы! С этим можно существовать, пусть даже пришлось бы скрываться от всего мира. Но похоронить свою мечту — выйти на поле в борьбе за Супер Боул — эта фантомная боль мучила меня до сих пор! Никто из родных не понимал меня, да и вряд ли когда-нибудь пытался. Под действием лекарства головная боль должна была пройти, но она только усилилась: с каждым днем груз, который я на себя взвалил, казался мне всё более неподъемным. Ведь несмотря на то, что меня окружала масса людей — родных и знакомых, — я как никогда ощущал свое одиночество. Я почувствовал себя настолько паршиво, что отменил все встречи и позвонил отцу с извинениями, что не смогу составить ему компанию. В нашей большой семье никогда не испытывали недостатка в футбольных болельщиках, уверен: он тут же договорился с кем-то из внуков. Сил хватило, только чтобы доехать до квартиры. Ворот рубашки весь пропитался потом, он противно стекал по спине, вызывая мурашки, в голове начинали лопаться пузырьки, предвещая затяжную мигрень, в глазах замелькали черные мухи. Я заранее сосредоточился на том, чтобы с первого раза попасть ключом в замочную скважину. Но добраться до двери сразу было не суждено — ее подпирал мой давешний любовник Энди. Выглядел он при этом сосредоточенно и задумчиво, словно сам точно не знал, зачем здесь находится. Увы, но сейчас мне было не до него; тут бы добраться до душа и зарыться в одеяло с головой, приняв что-нибудь, отключающее сознание. — Ты что-то забыл? — не слишком вежливо спросил я. Энди, подпиравший стену не хуже какого-нибудь атланта, отлепился от нее и шагнул навстречу. Тут мое внутреннее чутье завопило, включая сигнал опасности, но отвратительное состояние, в котором я пребывал, не позволило телу вовремя среагировать. — Забыл? — переспросил он быстро. — Да, забыл. Хорошо, что он бил под дых и по ребрам, а не по лицу. Синяк пришлось бы маскировать, а привычный к подобному мышечный корсет сносно принял удар. Но из-за разницы в весовых категориях сила его оказалась такова, что тело отозвалось адской болью, и меня согнуло пополам. Во рту стало отвратительно горько. Когда я смог более-менее прийти в себя и выпрямиться, Энди уже и след простыл. Оброненные ключи лежали на коврике. Чтобы до них дотянуться, пришлось грохнуться на колени, как какому-то кающемуся грешнику. И, надо признать, я раскаивался, да еще как! Буквально на карачках, как паломник к святой Фатиме, вполз вовнутрь. Валяться на полу в коридоре казалось гиблым делом. Гораздо заманчивее смотрелся пушистый ковер в гостиной, куда я перебрался ценой значительных усилий. Тут же подступили мысли о потере формы и недалекой старости. Я пытался отдышаться и прийти в себя, когда до меня дозвонился Тревис. Чтобы достать телефон, пришлось порядочно извернуться. — Как ты? — В его голосе слышалось неподдельное волнение. — Когда уходил, выглядел так себе. — Приезжай и убедись сам, — просипел я. — И захвати пакет с сухим льдом. Надо отдать ему должное — он не стал с порога выпытывать подробности, а сначала, как добрый самаритянин, помог перебраться на диван, сменить костюм на свободную домашнюю одежду, и уложил в обнимку с приятно холодящим ребра пакетом льда. И только когда налил себе выпить и удобно оседлал стул, требовательно кивнул: — Рассказывай! — Нечего рассказывать. — Я поморщился. — Всё как всегда. А то ты меня не знаешь. Неудачные выходные. — Погоди. — Тревис налил себе еще. — Я помню, что ушел пораньше к Донне, и скажу тебе: эта детка — высший класс! А какие она вытворяет штучки! — Рад за тебя, — кисло промямлил я. — А мне вот не так повезло. Энди, как видишь, оказался не в восторге от нашего слишком близкого знакомства. Тревис закашлялся и, кажется, пролил на себя содержимое стакана. — Энди? Ты уверен? Ты, наверное, имел в виду Колина? — Думаешь, я до такой степени напился, что не помню, как звали мужика, которого трахал? — Колин!? Светлые волосы, приехал на Чероки, строил тебе глазки, я намекнул ему, что ты свободен… — Ну, спасибо тебе, старая сводня, — передразнил я его. — По-твоему, я настолько жалок, что мне пора организовывать свидания вслепую? И я еще не выжил из ума и хорошо помню блондинчика. Не знаю, на чем уж он там приехал, но я объезжал Энди — здоровый такой мужик с бритым затылком. — Бля… — выдохнул Тревис, — я понял… Это же Дик — Эдвард Парсон! — Дик, Эдвард, Эдди, Энди… какая разница? Главное, что точно не Колин! — Действительно! — издевательски хмыкнул Тревис. — Какая разница, что парня зовут не Колин! Если не брать в расчет, что Дик женат, имеет парочку детей и никогда не был замечен в играх за другую команду. Похоже, кто-то опять получил фол в нападении. Я застонал и с головой накрылся одеялом. Жизнь — дерьмо.