Глазами страшными глядят

Что важнее, счастье, или его цена? Спросите это у утопающего олигарха, который отдаёт всё своё состояние за спасательный круг. Спросите это у реваншировавших немецких солдат под началами Гитлера в конце тридцатых, спросите это у евреев, отбивших в конце шестидесятых годов двадцатого века свою Палестину, спросите это у марокканских некрофилов, в начале двадцать второго века добившихся права на мумификацию и браки с мертвецами, спросите это у стариков, урвавших свой кусок «двухсотлетнего бессмертия» в середине двадцать второго века. Сколько крови было пролито? Оправдывали ли цели средства? Люди всегда хотят большего. Знал ли я ответы на все эти вопросы сейчас, сидя в какой-то полутёмной холодной квартире на полу, прижимаясь спиной к стене и пряча голову в руках. Билл Сайфер наматывал вокруг меня круги, бормоча что-то отвратительное и невнятное, пока я в свою очередь наматывал сопли на кулак. Мне было страшно, каждый раз, когда Билл останавливался напротив меня и внимательно разглядывал своими дикими воспалёнными глазами, я ронял слезинку на линолеумный пол, давясь глухими рыданиями. - Ну что ты всё плачешь, Сосенка? – раздражённо спрашивал меня Билл, и я старался перестать, чтобы не стать жертвой его окровавленной руки. Билл был весь в крови с головы до ног. Он размазал своими тонкими, горячими, как только что-то вскипячённый чайник, пальцами кровь по своей шее, вытирал её с лица подолом свитера, купленного мной на заправке, постоянно смотрел на дверь. - Тебе уже пора успокоиться, - задумчиво пробормотал он, - я не собираюсь тебя убивать, не трясись. Лучше слушай, не идёт ли кто по лестнице, это очень важно. Когда степень разбитости головы ставшего жертвой просперитянина устроила Билла, он схватил меня под руки и поволок за собой по коридору. Я не то, чтобы соображал в этот момент, я вроде бы даже не сопротивлялся, вперившись в бегущую мимо белую линию стены, пока мы не оказались в лифте. Билл очень осторожно поддерживал меня, несмотря на то, что только что без обиняков убил совершенно постороннего человека, никому не причинившего вреда. В моём мозгу рябила кровь вперемешку с пустыми улыбками людей, смотревших на то, как рядом с ними совершается убийство. Не было ни охраны, ни попытки герольда и остальных троих остановить Билла. Никто из них даже не думал вытаскивать меня из сложившейся ситуации. И вот сейчас, когда Билл уселся рядом со мной и вперился в меня своими бешеными глазами, осклабившись, как грёбаный дикий пёс, я наконец понял, что он хотел мне показать. - Вряд ли тебе хочется жить после всего этого? – спросил он участливо, а я ощутил очередной позыв рвоты. С минуту мы сидели молча, тишину квартиры разбавляло только моё шмыганье носом. Билл сидел ко мне практически вплотную и продолжал ухмыляться. Потом он протянул ко мне руку, и, несмотря на то, что я тут же шугано дёрнулся, подушечкой пальца вытер слезу, ползущую по щеке. - Что случилось с твоей мамой? – он продолжал ухмыляться. В этом вопросе не было ничего душевного или искреннего. – Ты в самом деле думал, что здесь нет смерти? Глупо, Сосна. Твой Просперитас, пожалуй, самая провальная попытка построить утопию на чужих костях. Слишком очевидно провальная. Но я не отвечал ему, я смотрел в пол, а слёзы ужаса и осознания продолжали скатываться по моему дрожащему подбородку. Я не знал, чего боялся больше – Билла, или того, что всё, что он говорил – чистая правда. - Алес был старше тебя, - сказал Билл, - и неприятнее. Ты такой дико милый, Сосенка. Ты, пожалуй, единственный в своём роде. А Алес был хитрожопым и меркантильным парнем. Вообще-то они переселились в рудник с исключительно мародёрскими интересами. Там, собственно, и выход второй был. Первым делом я завалил как раз его, и никто не мог меня заподозрить в чём-то. Ты ведь уже знаешь, кто такой Алес Мазур? Я не хотел слушать всё это, я хотел лечь под плед с кружочками в моей прокуренной комнате и не вылезать оттуда несколько недель. - Конечно, ты знаешь, - он улыбнулся ещё шире и притянул меня к себе руками, обвивая их вокруг плеч и прижимая к себе. Мне стало так страшно, что я весь затрясся, - а знаешь, когда я появляюсь? - Ты это кто? – пискнул я в его пропахший кровью свитер, пытаясь незаметно отдалиться от него, не вывихнув себе при этом шею. Всё поплыло у меня перед глазами каким-то мерзким жёлтым маревом, Билл до боли пережимал своими острыми руками мою шею, впиваясь пальцами в кожу головы. - О, слышишь? – он резко отцепился от меня и аж подпрыгнул на ноги. – Идут. Я ничего, блять, не слышал. - Кто? – хрипло спросил я. - Твои нейролептические мышки. Мои слёзные железы, вероятно пересохли, как и желание жить и удивляться всему новому, поэтому я просто уткнулся носом в колени и вжался в угол. Билл стоял и смотрел в глазок двери, вцепившись в её пластиковую поверхность пальцами. Мне мерещилось тиканье часов, в квартире становилось всё темнее и холоднее. А потом я услышал тихие шаги по лестнице. Я не знал, где мы находились, на какой улице, на каком этаже, просто помнил, что мы в неизвестном направлении пробежали несколько кварталов и забрались в какой-то ещё не заселённый небоскрёб-новострой. - О-о-о, это было не так красиво, когда я грохнул ту врачиху, - Билл неприятно защёлкал зубами, - иди сюда, Сосенка. Посмотри, кто к нам пришёл. Посмотри, Сосенка, у тебя гости – шепнуло моё отравленное подсознание, поэтому я только сильнее сжался и зажмурился. Сайфер нетерпеливо схватил меня за шкирку и подтащил к глазку, но я зажал ладонями глаза. - Не хочу, - пробулькал я, хватаясь пальцами за щеки. – Не буду, мне не надо, отстань от меня… - Ну же, давай, не дрейфь, осталось совсем чуть-чуть, - прошептал Билл мне прямо в лицо, а потом как-то поспешно прижал к себе, отвратительно дёргаными движениями поглаживая спину, - давай же, миленький, мы почти у цели, ну давай, я не могу больше всё это терпеть. У Билла дрожали челюсти, его глаза в истерике бегали по моему лицу, и весь он был как на иголках, сжимая мои запястья и отдирая их от лица. - Нам обоим станет легче, Сосенка, хватит думать, - я прижался затылком к двери, стараясь отвести взгляд от страшных мутных янтарных радужек. Несколько секунд Билл выжидающе глядел на меня и натянуто улыбался, а потом его пальцы пустились в пляс, он чертыхнулся зло и отчаянно, и больно впившись ногтями в мой загривок перевернул меня лицом в дверь. - Хочешь, чтобы я и тебе морду раздолбал?! – прошипел он. – Ты просто не представляешь, как я устал терпеть всё это! Я сказал посмотреть тебе в глазок – значит ты должен посмотреть, еб твою мать! - Хорошо, Билл, хорошо, - сдавленно прошептал я, стараясь заглушить накатывающие рыдания в пластике, - не… не надо трогать моё лицо. Я посмотрю. Отпусти меня, пожалуйста. Спустя мгновение его ногти исчезли с моей шеи, и он сделал несколько ужасно медленных и гулких шагов назад. Я чуть повернул голову в его сторону. Билл стоял, прислонившись к противоположной стене, и закрывал рукой левый глаз. Он больше не щерился, как безумец, периодически вдыхал и выдыхал, пальцами второй руки рисуя какие-то загадочные фигуры у себя на животе. Несколько раз взяв свою волю в кулак, я всё-таки посмотрел в глазок. - Блять, - прошептал я и отшатнулся, - Билл, блять, что они… как они здесь… нет, я не понимаю, нам надо уходить отсюда… Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. Мои руки тряслись, лицо покрылось холодным потом. На лестничной клетке стояли они. С пустыми мутными глазами, одинаковые до заусенцев на пальцах. Люди, что сидели и смотрели на то, как Билл убивает их сородича. Пустыми лицами-масками, обезображенными кривыми порезами-оскалами. Глазами страшными глядят на дверь. - Куда бежать? – шепнул Билл, не выходя из своего транса. – Мы на девятом этаже. Отсюда, кроме как через эту дверь, никак не убежишь. Я зажал рот руками, сердце колотилось в ушах. - Как они узнали, где мы? Зачем они пришли? – в истерике бормотал я. – Кто они такие? Почему они все одинаковые? - А что бы ты делал, если бы на твоих глазах убили человека? – спросил меня Сайфер. – Они не могут ничего – ни сопротивляться, ни драться, ни защищаться, они даже плакать не могут, Сосенка. Что бы ты делал на их месте? - Сука, блять! – заорал я и бросился на него с кулаками, но вовремя переместил руки в волосы и со страшной силой дёрнул их вниз. – Ну что, доволен?! Да, Просперитас – дерьмо! Болото грёбаное! Его сжечь надо к чёртовой матери, я тебе верю! Мои ногти ненавязчиво поползли вниз по лбу, оставляя белые полосы. Я упал на колени, пытаясь вдохнуть, но что-то застряло у меня в глотке. Голова кружилась, перед глазами бегали одинаковые люди с пустыми лицами. Меня вырвало чем-то бесцветным и безвкусным, я сжал пальцами горло, стараясь прекратить рвотные позывы. Просперитас – дерьмо? Болото? Утопия на костях? Сжечь его надо? Кто эти люди на лестничной клетке? Кто они? - Знаешь, почему овцу всегда приносят в жертву, Сосенка? – прошептал сверху Билл. Я боялся смотреть на него, я не хотел видеть самого себя, не то, что эту сволочь. Билл сволочь? Да, блять, сволочь. Убийца, маньяк, социопат, не-человек. - ОТВАЛИ ОТ МЕНЯ! ХВАТИТ! – я начал брыкаться, когда он схватил меня за грудки, бить его по рукам, дёргать ногами, но после бессонной недели у меня не было сил, только боль и паника, которые пронзали моё тело. – ОСТАВЬ МЕНЯ ОДНОГО! ВЫПУСТИ, Я НЕ ХОЧУ ИХ ВИДЕТЬ! - Потому что овца не испытывает страха, - продолжал он, пока я хныкал и верещал что-то неразборчивое. Я уже и сам не понимал, что кричал, но отчётливо слышал шаги, очень много шагов на лестнице, на потолке, по стенам, везде. – Но вы, люди, разве овцы? Вы испытываете страх, вы первыми бежите с корабля… - УБЕРИСЬ ОТ МЕНЯ, Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ, ОТСТАНЬ! – верещал я, как ненормальный, слёзы ручьями катились по моим щекам, когда Билл прижимал меня к стене, обхватив пальцами подбородок. - Что такое смерть, Сосенка? – спросил он меня, снова шёпотом, глаза его задрожали в нистагме. – Смерть – это парадокс. А они, - он кивнул на дверь, - они не могут жить с парадоксом, они ведь даже не люди... Человек живёт и борется за свою жизнь несмотря на то, что рано или поздно он всё равно умирает. Это парадоксально, правда? Есть то, что им нельзя объяснить… - Что им нельзя объяснить, Билл, ЧТО ИМ НЕЛЬЗЯ ОБЪЯСНИТЬ?! – взвыл я, хватаясь обессилившими ладонями за его крепкие запястья и пытаясь их отодрать от себя. Он сверлил меня взглядом, и что-то зарождалось там, в левом глазу за бельмом, огненное, страшное, последнее в моей жизни. Так показалось мне на мгновение. - Смерть – это единственное, в чём мы можем быть уверены. Он щёлкнул зубами и открыл рот, а потом вдруг резко загорелся свет, послышался какой-то грохот, руки Сайфера исчезли с моих шеи и подбородка, и я почувствовал, как кожу лизнул холод. Я подумал, это они сломали дверь и теперь убьют нас, эти чудовища, что стояли только что на лестничной клетке. Убьют? Смерть? Уверенность? В Просперитасе есть смерть? Я ненавижу это слово. Я сожгу его. Я всё сожгу. Кто-то хлопал меня по щеке, пытаясь привести в чувства, но я безвольной куклой лежал на полу, в каком-то полубессмысленном бреду бормоча истины, никому кроме меня не известные. Всё моё лицо было мокрое от слёз и пота, смерть была везде в этом помещении, везде на этой лестничной клетке, в небоскрёбе и в этом грёбаном городе. Я был здесь в ловушке. Кто-то дунул мне в лицо, я открыл глаза и увидел напротив своих горящие глаза Билла. - Знаешь, что в машине, Сосенка? – его голос был болезненно высокий, и я увидел, как кто-то связывает его руки за спиной, по лбу, и от носа к губам ползут дорожки крови. Я закусил губы, потому что вдруг мне стало не просто страшно, а осознанно страшно за свою жизнь, за жизнь ублюдка в крови, лежащего передо мной. Мы были здесь, с ним вдвоём, против людей, которые ворвались внутрь и скручивали нам руки веревками. Мы оба были в отчаянии. Я помотал головой. – В машине мёртвые. Билл скривился и зажмурил глаза, когда кто-то схватил его за волосы и несколько раз приложил головой об пол. Я съёжился от ужаса и снова закрыл лицо ладонями. Никто не стал меня бить, меня просто подняли на ноги и обернули лицо мокрой, отвратительно воняющей тряпкой. С минуту я брыкался, пытаясь выбраться или хотя бы увидеть, кто меня держит, но потом запах постепенно растворил последние очертания реальности в моей голове. Я потерял сознание. *** Понятия не имея, сколько он пролежал без сознания, Диппер кое-как разлепил веки. Нет, в комнате не было канонично слишком светло или темно, в ней горел приятным мягким светом ночник. Мягкие одеяло и матрас обволакивали измученное тело, единственное, что смущало – поперёк перетягивающие его руки и ноги ремни. Диппер решил сохранять спокойствие, пока ещё не совсем пришёл в себя и не вспомнил всё, что произошло неопределённое количество часов назад. Во рту мерзко вязало, в носу свербело, в голове плясали черти. Дверь где-то сзади открылась и закрылась, послышались осторожные шаги. - Мистер Пайнс? – знакомый голос. – Вы проснулись? – герольд. Диппер почувствовал, как паника постепенно пробуждается в его артериях, и часто задышал. - Я пришёл к вам с благими намерениями, - Диппер слышал неуверенность в его голосе и знал, почему. Ему не хотелось видеть эту тварь, ему не хотелось быть сейчас здесь, наконец осознание медленно, но верно сдвинулось с места и поползло до отметки «отпустите, мне надо бежать». С благими, блять, намерениями. Диппер неумело и неуверенно задёргался под ремнями, но пока его махинации не несли фатального характера, вряд ли бы ему удалось выбраться. Герольд в маске сел на табуретку рядом с его койкой. - Диппер, - твёрдо сказал он, - ты всё не так понял. Диппера продрал смешок. Нервный и несчастный. Он отвернулся к стене, пытаясь собрать остатки самообладания в кулак и не начать хныкать и орать прямо сейчас. - Я надеюсь, ты осознаёшь, что Билл Сайфер опасен для Просперитаса, и то, что он сделал, достойно только одного наказания, - продолжил герольд, не обращая внимания на скулёж и нервные вздрагивания Диппера. – Нам придётся прибегнуть к жёстким мерам и… избавиться от него. Я уверен, что ты как рассудительный молодой человек согласишься со мной. - Что?.. – просипел Диппер не своим голосом. - Совет принял решение о расстреле Билла, как опасного элемента, - для особо непонятливого Диппера пояснил герольд, - или тебя интересует что-то другое? - Убийца, - булькнул Диппер, вжимая голову в плечи и подушку, - пошёл вон отсюда, мразь поганая… ... Герольд изумлённо уставился на него, а потом почесал затылок. В палате было темно и тихо, но Дипперу мерещился какой-то писк и скрежет со всех сторон, как будто кто-то грыз его голову изнутри. - Что ты с ними сделал? Ты сам понимаешь, что ты с ними сделал? Ты убил своими ядовитыми таблетками пять тысяч человек, - забубнил Диппер, сжимая простыню пальцами. – Ты и меня сейчас убьёшь, да? Застрелишь или задушишь своими цепными псами-барбитуратами? Да? Как ты можешь? Герольд встал со стула и скрестил руки на груди. Диппер знал, что герольд нервничает. Диппер знал, что он будет отрицать. - Позволь-позволь, Диппер, перестань говорить глупости. Вчерашний инцидент произошёл по вине твоего приятеля, и никого другого. К тому же, все просперитяне, которые стали невольным свидетелями, живы и здоровы… - Лжёшь, - Диппер испуганно задёргался под одеялом, довольно безуспешно, - ты их всех расстрелял, а потом отправил на этой машине в последний путь, да? Все твои просперитяне медленно умирают от передоза, а ты сидишь в горящей избе и говоришь, что всё хорошо? Пайнс увидел, как тот страшно сжал и разжал кулаки. Что важнее – счастье или его цена? В Просперитасе нет ни одного счастливого человека, только сволочь-кукловод, которая ради собственного самолюбия отправляет людей одного за другим в пекло. Диппер ненавидит себя, потому что хотел быть подобным ему, этому новатору, созидателю счастливого будущего. Диппер ненавидит себя за то, что был слеп столько лет подряд только потому, что откровенно слаб и беспомощен. Диппер хочет убить себя, по-настоящему убить, потому что у человечества больше нет не единого шанса, потому что нет, блять, и никогда не было никакой новой парадигмы, и сколько бы лет не прошло, сколько бы веков человечество не просуществовало – оно гнило, гниёт и продолжит гнить. Дипперу не хочется умирать здесь, потому что у него под матрасом лежит мятая бумажка, на которой в двух словах изложена вся его суть, вся суть его глупой и бездарной смерти. Его завещание. Надо сжечь её, а потом себя. Диппер никому ничего не завещает, у него ни-че-го нет. - Подумай, Диппер, какие глупости ты говоришь. Ты показался мне очень талантливым мальчиком, начитанным и понимающим. А что я слышу теперь? Бред среднестатистического пьяницы из протектората! – воскликнул герольд и сдёрнул маску прочь. Седые волосы разметались по его неухоженному, обросшему щетиной лицу, глаза смотрели яростно и угрожающе, и Дипперу на секунду показалось, что он знал этого человека задолго до того, как впервые увидел пару недель назад. Что-то было в нём слишком знакомое, но неуловимое и далёкое. – Да я хотел сделать тебя своим преемником, Диппер! Пожалуйста, перестань нести чушь! Ну померло несколько человек народу, но свято место, сам знаешь, ты же умный мальчик, не бывает без греха! Губы Диппера задрожали, он захотел спрятаться под одеяло, глаза забегали по стенам и потолку, ему не хотелось смотреть на герольда. Потому что герольд был жалок, потому что в герольде было всё, что было в Диппере, и ещё что-то умершее, что-то слепое и отчаянное. - Выпусти меня, - прохныкал он, - я поеду домой, отстань от меня, выпусти… Ты убил мою мать, ты всех убил, выпусти меня отсюда!.. - Хватит! – гаркнул герольд в бешенстве. - Я убью тебя к чёртовой матери! Я тебя отравлю! – перешёл на крик Диппер, с силой барахтаясь под одеялом. – Сожгу тебе лицо, волосы твои, глаза твои мерзкие! Сожгу весь твой грёбаный город! Чтоб ты сдох, свинья поганая, ненавижу тебя! Ты мою жизнь у-нич-то-жил! - Сегодня вечером тебя ждёт процедура раификации, - как можно холоднее сказал герольд. - Сам себя раифицируй, овощ! Мышь! Крыса! – орал Диппер, брызжа слюной и снова пуская слёзы от бессилия. Герольд вышел и хлопнул дверью, а Диппер начал неистово кричать, просто кричать на всю палату, стараясь досадить хоть кому-нибудь. *** Вероятно, с охраной в Просперитасе были проблемы, большие проблемы, потому что всё население было превращено в слабоумный корм для рыб, а люди, которым было дозволено существовать здесь в сознании, сидели на престоле и не отсвечивали. Вряд ли Диппер был хоть сколько-нибудь в уме, когда в палату зашёл Офицер и отстегнул его от кровати. Диппер увидел Офицера, Диппер увидел своё помутнение рассудка, он шарахнулся от него к стене. Диппер был маленького роста и хрупкого телосложения, он скомкался буквально вдесятеро и трясся, хныча и утирая своими маленькими ладонями слёзы вперемешку с соплями со своего лица, когда огромный мистический Офицер нагибался над ним. Диппер никак не мог уловить в нём черты Билла – его лицо постоянно мутировало в глазах Пайнса, Диппер несколько раз попытался дать ему пощёчину, обозвать как-нибудь, но у него ничего не выходило. Его пересадили на кресло, пристегнули руки какими-то пластиковыми ремешками и повезли. Офицер ничего не говорил, и Диппер не был уверен в его существовании. Он знал только одно – его везут на смерть. Смерть, блять, духа. Ему хотелось, чтобы, например, Билл спас его, но ведь Билл тоже хотел убить Диппера. Тогда Дипперу хотелось убить Билла в ответ, и чтобы приехал хотя бы дядя Стэн и спас его, но никакой дядя Стэн не приехал бы за ним. И Билл бы не стал его спасать, потому что Билла уже расстреляли. У Офицера что-то запиликало в кармане, он поставил каталку с Диппером на ней и ушёл. И Диппер остался в белом длинном коридоре в совершенной тишине совершенно один. А потом тишину резко наполнили звуки, какой-то дикий скрежет, крики, топот, и Диппер открыл глаза, красные, замученные, ужасные и дрожащие. К нему, весь в крови с ног до головы, с окровавленными бело-жёлтыми волосами, в окровавленной драной голубой сорочкой, с морем крови, бегущим кровавыми крысами по его пятам, шёл Билл, от которого за версту несло безумием. За волосы он тащил рябящую голову Офицера, свою собственную голову. Он не сказал Дипперу, вжавшемуся в спинку кресла, ни слова, чуть не вырвал его руки с корнями, когда отдирал пластиковые крепила и стаскивал Диппера на пол. Пайнс слабо вцепился в его запястья, но теперь это было совершенно бесполезно, когда голова Офицера безликим и бесформенным комком валялась где-то поодаль, а Билл безуспешно пытался заставить ноги Диппера стоять. Но он всё равно практически повалился на колени, разбито и мокро глядя на сумасшедшего Билла, который смотрел на него точно так же. - Просто не закрывай глаза, - пробормотал Билл, держа его за голову практически навесу. Капля крови упала Пайнсу на лицо, но он не моргнул. Диппер закусил губы и кивнул. Он не знал, что будет дальше, он не знал, умрёт ли он сейчас, но он знал, что когда-нибудь умрёт обязательно, и это почему-то поддерживало в данную секунду в нём желание существовать и смотреть, как огненная буря стремится поглотить его. А потом безумный Билл открыл рот и вытянул язык, касаясь глаза Диппера, и Пайнс увидел, буквально на долю секунды, как глубоко в его глотке полыхнуло янтарное пламя, змеясь и сверкая. Дыхание спёрло, затрепетали ресницы, острая боль прорезала левую половину лица, и вдруг он просипел несусветную глупость и бессмысленность, которая крутилась и уничтожала его голову с тех пор, как мыши впервые покусились на его мозг. - Какого дьявола ноги бога торчат из крысиной пасти? Язык Билла скользнул прочь, всё поплыло перед Диппером, руки отпустили его, а потом он почувствовал, как макушка Сайфера упёрлась ему в живот и несколько раз содрогнулась. Сзади Пайнса была твёрдая стена, он остался жив, Билл беззвучно рыдал ему в живот, сотрясаясь и шепча что-то отчаянно сумасшедшее, ногтями впиваясь в кожу своей головы. В коридоре перегорел свет.