Глазами страшными глядят

- И что они за бесы? - Ну, первый так точно бес, а этот недопёсок, который дрищавый и тёмненький, – какой он бес, подпевало скорее. - Не выглядит он, как подпевало, Миллер, ты уж извини. Я таких морд и среди наших не видал. - А что с его мордой не так? Самая, по-моему, обычная морда, смазливенький, побитый, плохо бритый, превью среднестатистического протектората… - Да он больше на беса похож, чем С… мистер Сайфер. Ты посмотри в эти опиздиневшие глазищи. Это не глаза, это кратеры йеллоустоунские. - Поэт из тебя, Джем, такой же, какое и варенье… И вообще ты потише бы был, у этих ублюдков везде уши. Мы с Биллом могли забыть обо всём. Вы помните, да? Помните, как Дот качал дрезину в тёмном подземном тоннеле, а голова Алеса Мазура, белёсая, сумасшедшая голова лежала у меня на коленях и смотрела мутными глазами недобитого Билла Сайфера в мои. В мои глаза, тогда ещё щенячьи, свеженькие, как Деруэнтский бриз. Помните, как посреди автострады Гравити Фолз – Просперитас в ночи с ним жгли костёр, мою уже не девственную шею уродовала (украшала) странгуляционная борозда, над нами светили кислые и мутные звёзды, перемежавшиеся с облаками, и я говорил о соснах и перспективах, а он кривился? Трубы иерихонские. Помните их? Чистые от смрада человеческого опорожнения улицы Просперитаса, гудящий эмбиент, улыбающиеся тупые лица – красивых мышей. И Билла, испуганного, пришибленного, задавленного сводами земляных уделов пятого рудника, «Сосенка-ты-не-бросишь» меня здесь. Джулия Такер, спица в глазу, кровь, ужас, страх, дверь, Билл прижимающий меня к ней, голова Билла, приплющенная к полу чужим сапогом. Покорность во взгляде, страшное смирение бога перед человеком, победа и поражение в одном единственном блёкло золотящемся райке напротив. Темнота. Мыши, мыши, мыши-мыши-мыши, лицо моей мёртвой задолго до росчерка в некрологе матери, слёзы Мейбл, мои слёзы, слёзы господа нашего дьявола вперемешку с кровью, потом и грязью. И вечные холщовые штаны да чёрный свитер. Собственная оторванная голова в руках – почему она не стала моим​ пределом? Потолок огнесодержащей переменной, осколки вулканической плевры в ржавых прокуренных крысиных зубах. Помните Билла, уткнувшегося мне макушкой в живот? Помните его берцы на моих сбитых в плоть и кровь ногах, помните Эстаса Лэдли и грязную землю, что встретила в свои объятья его вечно улыбающееся лицо, но так и не встретила тело? Выстрел, Стэн, старый проспеританский автомобиль, боль, слёзы, препарированная нога, руки Билла Сайфера по локоть в моей крови. Фейербах со своей (эв)демонической братией, Майн Кампф моего поколения, совершенно проёбанного, панегирически воспетый мной в огне посреди своей прокопчённой комнатки без обоев, без диванов и кресел, окон, стёкол и шторок с оборками, смерти, моя королева, Билл-Билл-Билл, огонёк в темноте и клятва вечности, который у нас нет. Святая ложь. Во спасение ли? Я не думаю, что могу быть спасён, но об этом позже. Я сижу с закрытыми глазами и пытаюсь выстроить у себя в голове последовательность машинальных действий, произведённых мной за эти пару месяцев. Я так ни разу ничего и не решил для себя, понимаю я, но не открываю глаз. Сколько было послано мне кошмаров, знаков, сколько крови было пролито у меня под носом, и сколько раз я дал труд ингибировать апологию разведшихся между лобными долями мозга тараканов. Нежненький и Фюрер шепчут мне на ухо каждую ночь мадригалы, пока я вновь и вновь порчу наволочку своими бесконечными розовыми соплями. Что было дальше? Как во сне. Я помню холод злого Билла, помню кошмары, Уэдэн, манишку свитера в вонючем неочищенном самогоне, помню костёр, собаку, грязные дороги, пощёчину, лакричный домик и ровные палочки казённых сигарет в портсигаре. Жёлтый светодиодный глаз среди деревьев черного леса. Или всё было не так? По-другому? Что сначала, что потом, что в середине? Поле, болото, плед с кружочками, Билл, мокрая солома, сбитые ноги, ботинок, снова Билл, выстрелы, мародёры, дети, сухие губы Принцессы Мод на моих губах. Оскоплённый и распятый на сертифицированном, как апогей технического прогресса двадцать четвёртого века, громиле-монстре Протогонос и явление последнего Христа народу. Мы помним. Я помню, и последняя косточка тела вечности – он тоже помнит. По глазам вижу. Но мы прошли. Забыли. В-постапокалиптических-реалиях-нет-времени. Ни на что. Нет времени сокрушаться по погибшей матери, по забытым улыбкам, по пройденным дорогам. Есть время на жизнь – на никчёмный болезненный ресентимент. На вечный гнёт, вечный мороз под кожей. Это жизнь, милые? Мы лишены предрассудков, мы лишены границ. Утратившее границы в глазах человека пространство утрачивает свой масштаб. Если бы я хоть что-нибудь смыслил в жизни, я бы назвал это очередным простейшим примером сингулярности в максимально упрощённом бытие. Что было потом? Потом появилась граница. Она встала между мной и Биллом Сайфером. Я не мог забыть, не мог сделать себе послабление, потому что по какой-то причине нечто вдруг стало для меня важно. Вот что было потом – я пихнул Билла от себя, схватил свою сраную палку и практически в мгновение выскочил на улицу, чуть не ломая себе вторую ногу. Честное слово, до своей смерти я буду помнить, с каким остервенением мои руки уперлись в его грудь, как его жёсткие искусанные губы оторвались от моих, и как он смотрел на меня. Наверное, второй раз за всё время моего существования я на полном серьёзе хотел приблизить эту самую смерть. На улице было темно, на моих ладонях чернела кровь Билла, я спрятался за каким-то монстром и, тяжело дыша, сполз на разжиженную землицу, на мерзкую склизкую грязь. Фу, блять, как же я ненавидел её в этот момент. Мои руки тряслись, когда я поднёс их к лицу и начал судорожно щупать свои губы и челюсти с зубами, покрытыми отвратительным налётом. Во рту был омерзительный привкус голодного и раздробленного бренностью бытия желудка, зубы напоминали шкурку для полировки металлов, а губы наощупь походили на зубную щётку. Я был в панике. Сердце билось в ушах, на виске пульсировала жилка. Билл был разбитым, раненым, истекающим кровью, с сердцем, истекающим кровью. Что я сделал в решающий момент? Что я сделал в момент, когда другое существо, руководствуясь порывом души, души такой глубокой, что в ней не грех утонуть, ведь всяко лучше утонуть в Марианской впадине, нежели захлебнуться собственной рвотой или быть утопленном в грязном сортире на заправке, решило посвятить себя мне. Трус. Когда сбывалась моя мечта быть нужным, быть полезным, когда я вдруг понял, что я несу за что-то ответственность, я сбежал. Я не мог сомневаться в том, что Билл предлагал много больше, чем очередное лезвие между лопаток. Я не мог сомневаться, потому что я видел страшную злобу, видел ненависть, боль, отчаяние, гнусный и бесславный конец, когда Билл смотрел на меня. Билл всегда знал больше, Билл сам был огромным, а я – слабым, трусливым, опустившимся​ ещё до рождения, забившимся в вечный угол, как таракан под плинтус, как крыса в сточную трубу. Раз я так хорошо сумел проанализировать свои действия и подобия чувств, я наверняка сделал какие-то выводы и в идеале решил совершенствоваться? Я сидел здесь и трясся, скребя ногтями стенки своей собственной головы, из которой не имел выхода уже несколько месяцев. Я безумно боялся. Я боялся лжи, которой не было и в помине, я боялся масштаба, которого жаждал и был лишён, я боялся себя и Билла. Билла, которому, вероятно, поклонялся более, чем кому-либо ещё. Что я сделал дальше? Я несколько раз вдохнул и выдохнул, опираясь на палку, поднялся на ноги, сплюнул на землю немного своей персональной гнили и пошёл обратно к монстру. Дверь по-прежнему была чуть приоткрыта. Я ухватился за ручку, поставил ногу на приступочку, подтянулся и нырнул внутрь кабины. Билл сидел на том же месте и пялился в противоположную стену. Я прошёл мимо него, согнутый в спине, собрал разбросанную по кровати аптечку, положил в ящик. Билл следил за мной, я знал это. Несколько раз я вполоборота видел его лицо и взгляд, бегающий за мной по кабине. Потом я обернулся к кровати, на которой он съёжился. Мне не пришлось говорить, Билл встал, глядя на меня, как на атомный взрыв в бутылке воды, и сел на стул около шкафа. Несколько минут, пока я запихивался в угол койки, он дырявил меня взглядом, полным страшнейшего и безумнейшего отчаяния. Я не мог определиться – был ли я Петром, трижды за ночь отрекшимся от Христа, или Иудой, продавшим своего бога за тридцать сребреников. Поэтому я просто лег спать и заснул. Ужас ситуации состоял в том, что на утро, когда я проснулся, Билл сидел в кабине. Он скорчился на откидном стуле и привалился головой к полке, забитой железными ящиками. За окном только-только занимался рассвет. То есть, вероятно, я должен был быть рад, что он остался в машине, а не ушёл устраивать геноцид в лагерь, ну или же просто не ушёл и не мёрз где-нибудь на улице, но с другой стороны это причиняло мне ещё больше неудобств. Как только мысль о собственных неудобствах закралась в голову, я немедленно пришёл в себя относительно градуса самоненависти. Я встал и хотел было подойти к Биллу, попросить его перелечь на кровать, а самому выйти и подышать воздухом, но очередной приступ трусливого стыда и мерзкой гордыни остановили меня. Тело болело, но мне страшно было представить, как болело оно у Билла. Впрочем, оно не было его. Я понятия не имел, что из себя представляло его восприятие тела и мира. Я даже не знал, как Сайфер видел. Я никогда этим не интересовался. На улице было холодно, большую часть развезённой грязи покрывал мелкий слой обледеневшего снега. Я пошёл вперёд, огладывая унылый лагерь машин, даже не пахнущий былым разгулом. Сзади меня послышался точно такой же хруст. Мне не надо было оборачиваться, чтобы с уверенностью сказать, что за мной шёл Сайфер. Мне не надо было оборачиваться, чтобы знать, как выглядело его лицо в этот момент. Я дошёл до глубокой грязной борозды, чуть припорошенной снегом, и посмотрел вдаль, в поле. Вдоль борозды тянулся след из выброшенных вещей. Кое-где она углублялась чуть ли не на метр. Выбрасывали груз, чтобы облегчить махину и смыться. Если бы наши отношения с Сайфером не мутировали в пиздец по исключительно моей вине, да, я морально подрос, я бы сейчас начал на него ругаться. Он стоял за спиной практически вплотную, и отчаянно пытался найти в этой борозде что-то, чего не видел мой скупой взгляд. Я ненавидел себя. - Я не слышал, - сказал он, и я ощутил задним числом какую-то эфемерную нотку вины, характерную исключительно для Билла. Я дёрнул головой, давая ему понять, что мне это если не безразлично, то точно не к спеху. Мне хотелось задушить себя за это, но голова дёрнулась самостоятельно. Ты самая большая паскуда, Диппер Пайнс. Ты всего этого не достоин. Ты не лучше других ни на минутку. - Надо завязывать с этими простоями на месте, нам терять нечего, - холодным, как декабрьские ночи Камбрии, голосом констатировал я, ощущая параллельно тысячи стрел совести, летящие в мою грудь. Быть может, мне хотелось отомстить Биллу за все те бесконечные минуты ужаса и безумия, что он подарил мне в начале и середине нашего пути. Может, я злился на его грубые подколки, может на то, что он бросил меня одного в мародёрском лагере ради своих собственных целей, наплевав на то, где я жил, как я жил, и как всякие верзилы приходили и избивали меня. Нет, я не был зол. Я просто… был слишком мал и слаб для Билла. Сайфер пожал плечами, продолжая терроризировать меня взглядом. Мародёры постепенно взялись выползать из своих машин и воровато осматривать захваченные владения. Я был зол. Я шёл вперёд, моя палка всё время увязала в грязи, с каждой минутой я всё больше злился на всю эту анахренархию, в которой увяз. Я, безусловно, видел всё это раньше, позже, я варился в этом все свои двадцать с хером лет жизни, но сейчас, когда Билл стал моей тенью, а не бесконечно недосягаемым абсолютом, я прочувствовал на своей шкуре каждый из оттенков здешнего коричневого. - Все помнят правила? А правила, безусловно, для всех одни – в просперитян не стрелять, выступления исключительно показательные, прилюдные казни людей из охраны Просперитаса приветствуются, если у кого яиц хватит… - вещал я с крыши своего монстра, пока Билл стоял за спиной, а вокруг внизу собрались сонные и слегка поддатые, но напуганные мародёры. По нестройным рядам прошёлся ропоток, кто-то заелозил, толкнул соседа, сосед толкнул своего соседа, началась мелкая и ничем не примечательная возня. - Да все знают, что вы ссыте, но, знаете ли, надо брать себя в руки! Как квасить и долбиться по вене – это вы первые, а на деле, господа, ни у одного из вас даже не стоит! – я чувствовал себя странно, неся всю эту жалкую чушь, но делать нечего, надо было хоть что-то говорить и хоть как-то выглядеть участником. Я был бы счастлив, если бы Билл положил мне руку на плечо, но в то же время немедленно выдернулся бы. Я знал, что они чертовски боялись в этот момент. Удивительнее всего было то, что мы остались на визави с Просперитасом – мы, вероятно, были единственными, кто не гнушался в условиях постапокалипсиса, по логике вещей, обеспечивающего дружбу народов, убивать направо и налево. Они не хотели убивать. Ни в коем случае. И наши шансы растерять их всех близились к сотне. Некоторые верили в мечту правильного наркомана, которую подарил им Билл, в виде фармацевтического проспеританского завода, и я был бы, вероятно, приятно удивлён, если бы они жизнь и принципы поставили выше своих гнусных целей. Тем не менее, моё пробитое легкое ставило рюмку за их совесть. - По машинам, блять! - А завтрак? Я не стал отвечать на вопрос и забрался внутрь кабины. Билл залез следом. - Ты ослабляешь хватку, - холодно сказал я. У Сайфера дёрнулись губы, но он ничего не ответил и только мученически вздохнул. Я дёрнул за ручник, понажимал нужных кнопок, и мы тронулись. В кабине монстра, в отличие от нашей старой машины, было тепло, Билл привалился головой к окну, я вёл плавно, монстр форсировал ухабы так мягко, будто это были щепки на дороге. В камеру заднего виденья была видна череда тянущихся за нами, хорошо хоть не скованных цепью, мародёрских аппаратов, которые, вероятно, не привыкли ездить строем. Я бы посмеялся, но настроение катилось вниз по наклонной с геометрической прогрессией. Краем глаза глянул на Сайфера – тот еле заметно шевелил губами и иногда моргал. Губы. У Винсента были светлые ресницы, как и у Алеса. Светлые, длинные, довольно густые. Они выглядели, не знаю, трогательно. Очень трогательно, как-то по-детски, но под определённым углом – сексуально. Просто как факт. Можно называть ресницы своего друга, который тебя целовал, сексуальными, законом не возбраняется. Он сидел ко мне правым боком, поэтому я не видел развезённой к чёртовой матери в мясо левой глазницы. Было неправильно с моей стороны хотеть, чтобы Билл наклеил себе на неё что-нибудь отвлекающее внимание. Впрочем… - Если в глаз попадёт зараза, начнётся сепсис, - всё таким же железным голосом отрапортавал я. Сердце билось где-то в горле. - Ой, как будто тебя ебёт… - Не надо, - теперь я был резок, Сайфер следил за мной краем глаза, лицо его по-прежнему было злым, но теперь ещё и обиженным, - не надо говорить глупости. Мы замолчали, по лицу Билла забегали тени, мимические мышцы напряглись, уродуя яростью. Я тоже был зол, особенно меня раздражала кавалькада мародёров следом. Всё было бы намного проще, если бы мы снова оказались в поле одни. Не знаю, почему, они нервировали. - И что я такого сделал? – в голосе Сайфера трещала сталь. Сердце сжалось, я отвернулся и закусил губу. Машину чуть дёрнуло. - Сейчас не время выяснять отношения. - Что. Я. Такого. Сделал?! – прогрохотал Билл, сжимая приборную панель. В кабине становилось жарко. Я не был напуган, и как бы «не был» не потеснилось с «пока». - Хватит! – на повышенных тонах продолжил я. – Я сказал, что не собираюсь… - Я взорву к херам эту машину, если ты не возьмёшь на себя труд объяснить, блять, мне, какого ты ведёшь себя как тупая пизда?! – прошипел Сайфер. Его лицо было безумно, я нервно сглотнул, руки потели, словно я отвечал историю Просперитаса перед Герольдом. - Взрывай. Я обязался себе, всему миру и его богам оставаться на пьедестале в этой ситуации. Но Билл был крайне умён и наблюдателен. Впрочем, даже дурак бы заметил, как тряслись мои пальцы, и как я щурил глаза, чтобы предотвратить унизительное падение в бездну. Сайфер глубоко вздохнул и отпустил приборную панель. - Я буду называть возможные причины, - медленно начал он, - твоё дело кивнуть. Ладно? Понятия не имею, чего мне хотелось больше, умереть, заплакать или начать целовать ноги Биллу, который терпеливейше, особенно для своего экспрессивного характера, пытался добиться от меня адекватности. Я кивнул, продолжая вести машину. Вероятно, я выглядел плохо. Очень плохо. - Из-за того, что ты девственник и никогда не имел ничего высокодуховного с женщинами, ты боишься переступать с кем-либо порог дозволенного нормами пуританского общества. Глупо ухмыльнувшись в сторону, я глубоко вдохнул, выдохнул, подумал про себя, что мне действительно нечего терять, и резко кивнул. - Никто не собирается заставлять тебя заниматься сексом, быть принимающей стороной и всё такое прочее, - я нервно задышал, - это так, на минуточку. Поехали дальше. Тебя напрягает наличие у моей физической оболочки мужских половых признаков? - Билл, это глупо. - Ты чрезмерно глуп, Диппер, - он сделал акцент на моём имени, - я должен перебдеть. - Нет, я… Вряд ли. Ты не мужчина. Я не воспринимал тебя, как что-то инициализированное по половому признаку… Впрочем, не знаю. Ты в целом довольно подавляющ и… Нет, это не связано… - Хорошо, отлично, хватит. Продолжим. Я снова грустно ухмыльнулся куда-то в окно, подмечая про себя то, как мы с Сайфером молниеносно меняемся ролями родителя и ребёнка. Дурдом, блять, на выезде. - Ты не ксенофил? – Сайфер улыбнулся, когда я каркнул-рассмеялся, и потёр нос. – Хорошо, это прогресс. «Дорога» сделала кульбит под колёсами, и я чуть было вовсе не потерял управление, но вовремя сориентировался. Разговоры отвлекали, но, признаться, при желании Билл умел быть милым и неконфликтным существом. Хотя, вероятнее всего, он только разогревался путём усыпления моей бдительности. Так и было. - Ты никогда не представлял, что наше сосуществование может выглядеть несколько иначе? - его голос мгновенно преобразился в металлическую чеканку, как будто я оказался на допросе с пристрастием. Лицо выразило всю ту злобу, которую выражало до нескольких приятных дружеских шуток. Билл был просто потрясающим манипулятором и психологическим агрессором. - Иначе это… - Не придуривайся. Я замолчал и потупился в руль. Дорога требовала внимания, Билл требовал внимания, и что теперь? Разорваться что ли? Я один не требую здесь сраного внимания?! - Я не… - Я ненавижу врунов. - Да раз ты знаешь все мои ответы наизусть, нахуй этот каламбур устраивать! Кто хочет стать миллионером ещё спроси! – заорал я и затормозил. Сзади послышался скрип и свист, несколько машин вписались в бамперы своих соседей спереди. Я стукнул по рулю и в ярости уставился на Сайфера, морда лица которого походила железный занавес Северной Кореи. - Я. Задал. Вопрос, - холодно продолжил он. – И хочу услышать ответ. - Да, Билл. Да, я представлял, как мы с тобой живём в домике с карамельными стенами, как ты ходишь на работу, а я, твою мать, кручу дома телеканалы для домохозяек. Доволен?! Да, я постоянно представлял, как ты меня целуешь, как мы, чёрт тебя дери, за ручки держимся под омелой, или под радугой, как тебе больше нравится! - Ну, в двадцать один год это вовсе не грешно… - вставил Сайфер, внимательно глядя на меня. Я тяжело дышал и в ярости смотрел на его участливое худое лицо, на эти галимые жёсткие губы, выражавшие в себе все те ухабы и расселины, которыми была украшена наша жизнь. - Это всегда грешно, когда ты любишь господа своего всемогущего, а вокруг кровавая вакханалия с отсутствием даже самых приземлённых перспектив! – в отчаянии взвыл я. - У нас есть перспективы, - вдруг серьёзно ответил Билл. Его глаза изобразили недоверие и полное сосредоточие. Он сидел ко мне анфас, сложив руки на груди нахмурив брови. А я просто остолбенел. Сзади кто-то сигналил, но я не обращал никакого внимания. Я был в полнейших ужасе и прострации. - Какие?.. – просипел я. - Весь мир к твоим ногам, Сосна. Где ты не видишь перспектив? Вот они, прямо на ладони, - он развернул ободранную худую руку с тонкими изящными пальцами передо мной. – Зачем ограничивать себя? Разве ты ещё не понял, что раз я рядом с тобой, ты имеешь право​ иметь претензию на всё. И заметь, я не сказал «пока». Я сглотнул, не отрывая отчаянного взгляда от Сайфера. Я видел безумие, чистое, серьёзнейшее безумие в его глазах. И такого рода безумия я ни в коем случае не ожидал от него. Неприязнь и злость ушли на второй план с осознанием примерных границ, одних лишь только границ пиздеца, творившегося в голове у моей вечной свечки. Я уставился на него, как на прокажённого, в ожидании кривой улыбки, ищущей в моих объятиях защиты и поддержки, но Сайфер мужественно сдержался. Ситуация неумолимо приближала меня к планке "должен быть четвертован" и всё более остервенело натягивала нервы на колки. Я испугался уже до дрожи. - Мы с тобой словно поменялись местами, Билл, - хрипло пробормотал я. – Ты хорошо себя чувствуешь? Его глаз был широко раскрыт и чуть-чуть дребезжал, я как будто только сейчас заметил, как странно-пульсирующе двигалось пламя в его райке. Словно истерически бьющееся сердце. - Да, вполне, - ответил он. – Более чем. По-твоему, есть что-то больное в желании вытащить себя и существо, которое тебе… симпатично, из бездны? Я мимолётом прошёлся в голове по воспоминаниям о вчерашнем скандале, приведшем к поцелую, постарался совокупить его с Билловыми нервическими заёбами локального вечно горящего смертельной температуры пламеня, ощутил как взаправду пощёчину и в мгновение восстановил в памяти хронологическую последовательность происходившего. Прошлое некрасиво сложилось в мозгу, мне стало ещё страшнее за Билла и за самого себя. Вся авантюра моей жизни стремительно набирала обороты с тех пор, как Билл появился и решил довести её до апогея. Эдакая карусель безумия, выворачивающая смельчаков, её оседлавших, наизнанку вплоть до альтер эго. Моё альтер эго с каждым скандалом сбрасывало с себя седьмую шкуру, как луковица, змея или провод, оголяя особенно уязвимые уголки. Я не мог сказать, что понял окончательно, но, определённо, путём долгого и болезненного поиска обнаружил начало провода Сайфера. И был напуган. Стараясь не делать резких движений, я взял его руку в свои, ощущая странный морок в глазах. Тот нахмурил брови и вопросительно уставился на меня. В горле образовался тяжёлый ком. Понятия не имея, что сказать, я осторожно приложился губами к его пальцам. - Мы поговорим об этом чуть-чуть позже, когда будем у Просперитаса, хорошо? Я считаю, этот разговор заслуживает… более продуманной атмосферы, - тихо сказал я. - Конфликт исчерпан? – он смотрел на меня, так широко открыв глаз, что мне казалось, будто он сейчас выкатится и запрыгает у меня по лицу. Голова болела страшно. – Ты больше на меня не злишься? Я закусил губу, изо всех сил пытаясь подавить идиотский страх, но тот всё накатывал и накатывал изнутри, раздражая нервы, и кивнул. - Я не злился, я был дезориентирован, - попытка улыбнуться превратилась в страшный оскал. Я не мог даже изобразить заботливость. Только вот Билл улыбнулся. Как-то странно, интимно, так, словно прежде он никому не улыбался таким сокровенным образом. А потом потянулся и осторожно, нежно, словно боясь разбить, дотронулся губами до кончика моего носа. Когда машина двинулась, я всё ещё был омертвелым. Руки двигались сами собой, сердце замедлилось и, словно угасающий маятник, иногда грохотало в голове, отдаваясь всполохами глубокой и противной боли. Больше в этой дороге мы не разговаривали. Вечером, когда мы были уже у Просперитаса, обнесённого пластиковой прозрачной стеной в столь короткие сроки, я заметил посреди дороги маленький костерок и нечто, напоминающее палатку. В некоторой степени это было необъяснимо и подозрительно. Мне необходимо было подышать свежим воздухом после спёртого липкого газа внутри кабины, сформировавшегося из моего страха. Я вылез наружу, Билл вылез следом за мной, и мы, крадучись, дёрнули через поле к дороге. Остановившись отдышаться, я посмотрел на высокие стены, сделанные словно изо льда. Это было удивительно. Удивительно красиво и чудовищно страшно. Стены аквариумные, внутри пассионарии устраивают свои мистерии, читай, оргии. Билл потянул меня за плечо за собой, к дороге. Чем ближе мы подходили к ней, тем отчётливее я мог разглядеть фигуры трёх человек, вроде мужчин, у костра. Мы крались так до тех пор, пока не стали слышны отголоски разговора. Чистый английский, но прорезиненный руганью, наверняка протекторатчики. Я хотел было пойти дальше, но Сайфер дёрнул меня за локоть. - Стой, Сосна, там твои дядя с сестрой.