Sweet Child O' Mine

OST: Beck – Think I'm In Love Нельзя сказать, что Джон Хэмиш Ватсон был стеснительным мальчиком. Однако, все его почему-то считали именно таковым. Славного Джонни это очень расстраивало, потому что ему казалось, что стеснение – это какой-то порок, слабость. Нормальный ("норма-а-альный", как любит растягивать это слово старшая сестра Джона Гарри) мальчик десяти лет должен быть шумным, постоянно во что-то впутываться, разбивать коленки, всем на свете интересоваться, стараться быть первым среди всех и вся. В общем, не быть тряпкой. Джон же не разбивал коленки, был в достаточной мере опрятен, никогда не стоял в первой шеренге при праздничном построении в школе, не носился по коридорам, не дергал девчонок за косички. Мог уступить место в очереди, всегда отказывался от звания капитана команды на физкультуре, потому что было много ребят, которые хотели им быть. Не повышал голоса. И за все это ненавидел себя. Но больше всего боялся, что за его мягкий характер его будут ненавидеть другие. Он клятвенно обещал себе, что будет вести себя, как его тринадцатилетняя сестра Гарри, от которой в доме постоянно чуть ли не розетки вышибало – настолько она была шебутная. Джонни точно знал, что однажды она выкурила огромную кубинскую сигару отца, а тот только рассмеялся этому. Вообще, отец – отдельная тема для размышлений маленького Ватсона. Звонкий, легкий, кажется, он совсем не взрослый, а сверстник Гарри, который по какой-то ошибке застрял в теле вечно дымящего угловатого человека. Такое чувство, что у них с сестрицей тайный союз, что они пакостят на пару, умело прикрывая друг друга. Они что-то среднее между Чипом и Дейлом и Бонни и Клайдом. Зато Джон знает, что мама любит его больше всех. Она говорит, что его мягкость – "проявление настоящей силы воли". А еще она говорит, что Джон вырастет настоящим красавцем. По правде говоря, Джонни не верит ни в первое, ни во второе, но он часто прокручивает слова мамы в голове, и они пробуждают в его груди какой-то маленький горячий шарик, который тихо тлеет, успокаивая и убаюкивая. Джон думал обо всем этом, держа маму за мягкую руку на заднем сиденье их машины. Отец рулил, время от времени чертыхаясь сквозь сжатые зубы и подскакивая на ухабах (он зажал сигарету между зубами, так что при каждом подскоке пепел падал ему прямо на колени и лацканы рубашки). Рядом с ним сидела Гарри и что-то ему объясняла, вскрикивая на очередной кочке и чуть ли не разрывая на две части огромную помятую карту местности. Мама этому только тихо улыбалась. Отцу предложили стажировку в Америке на год. Школьный пансионат принимает детей только с двенадцати лет. Родители решили, что не будут таскать за собой сына и дочку, а пристроят первого у лучшего друга Ватсона-старшего – главы семейства Холмсов, а вторую – в этом самом школьном пансионате ("только боюсь, она его разнесет к чертям", пошутил отец). Наконец-то они подъехали к огромному особняку, построенному в духе типичных "дворянских гнезд" начала прошлого века. Все семейство с шумом вылезло из небольшой, ничем не примечательной зеленой машины и направилось в дом. Дверь открыла милая старушка, которая представилась как миссис Хадсон. Она отвечала за состояние дома, контролируя прислугу и садовников, которые ухаживали за огромным парком поблизости. – Очкарик! – С парадной лестницы чуть ли не кубарем скатился тощий черноволосый мужчина и тут же буквально запрыгнул на отца Джона. – А-а-а! Сто лет тебя не видел! Показывай мелкого! Ватсон-старший нащупал Джона и подтолкнул его, не в силах ослабить объятья друга. Мальчик смущенно шаркнул ногой по до блеска начищенному паркету. Холмс наконец-то отцепился от Ватсона и с любопытством взглянул на "мелкого". И тут же расползся в улыбке. – Зуб даю, наш сын буквально влюбится в этого малыша! Джонни не успел никак на это отреагировать, потому что к ним незаметно спустились высокая острая женщина, которая была похожа на директрису какой-нибудь частной закрытой школы, и маленький мальчик. Джон посмотрел на него и понял одну вещь, которая показалась ему такой же естественной, как сам факт существования его на этом свете. Он понял, что увидел человека, которого беспредельно полюбил всем своим сердцем, которое в тот миг занимало не только его грудную клетку, но и пространство дома, прилегающего сада, расстилающегося неподалеку леса, пробегающей в отдалении реки, соседнего города и всего материка, на чьей суровой земле они стояли. Зрачки Джона расширились, когда он увидел бледного изящного мальчика, чье лицо обрамляли мягкие угольные кудряшки и чьи щеки были слегка раскрашены румянцем. Мальчик смотрел исподлобья, из-за чего его глаза казались прозрачными озерами, которые грозили вот-вот вытечь, слишком уж они были глубоки и холодны. Конечно, это все маленький Джонни не мог выразить такими словами, единственная мысль, которая крутилась в его невинной голове, – "я люблю его". Грозная сухая женщина подтолкнула своего сына, заставив того выдавить сдержанное: – Шерлок. Приятно познакомиться. Джона Хэмиша Ватсона нельзя было назвать застенчивым мальчиком, однако же все его таковым считали. Но в ту минуту он подавил всякую застенчивость, звонко и решительно ответив, выступив немного вперед: – Джон. И я тоже очень... очень рад знакомству. *** Джон жил в доме Холмсов вот уже месяц. И это было просто ужасное, кошмарное, тягучее для него время. Нет, он почти не скучал по своим родным: они ему часто звонили, и он с удовольствием рассказывал, как помогал миссис Хадсон готовить яблочный пирог или как ловил червяков в саду. Он быстро понял распорядок, по которому жили в этом странном доме: весельчак и балагур Холмс-старший постоянно был в разъездах из-за работы, холодная и жесткая миссис Холмс тоже работала, но появлялась в доме значительно чаще, делая вид, что ей интересно, чем занимается сын и "маленький Джонни", старший брат Шерлока был полностью погружен в учебу, поэтому не приезжал даже на выходных. Семья жила по каким-то искусственным строгим правилам, которые давно изжили себя, но никто не решался их нарушить. Джон был смышленым мальчиком, так что быстро вписался в этот странный распорядок. Но за напускной веселостью он скрывал настоящую трагедию. Маленький Шерлок, который, между прочим, был на два года младше десятилетнего Джона, этот маленький Шерлок, чьи тоненькие пальчики исправно два часа в день бегали по грифу скрипки, этот маленький Шерлок, чьи пухлые губки ни разу не искривились в улыбке, этот маленький несносный Шерлок абсолютно не замечал Джонни. Того как будто не существовало. Все попытки вместе поиграть игнорировались, дверь в комнату Шерлока была всегда заперта (Ватсону-младшему выделили отдельную спальню), за все время Шерлок не ответил ни на один вопрос светловолосого мальчика, который пытался привлечь к себе внимание хотя бы во время совместного обеда. Нет, ничего. И это "ничего" прожигало душу малыша. С каждым днем он только сильнее любил этого странного Шерлока. Как бы он не пытался перестать хотеть подружиться с ним, все оказывалось бесполезным. Он не мог даже занять себя уроками, потому что их класс на два месяца посадили на карантин. Впервые в жизни Джон ощутил ужасную сквозную дыру прямо посреди своего живота. Он отчаянно хотел, чтобы Шерлок тоже любил его. Но, увы. Однажды весь день лил дождь. Казалось, что все вокруг превратится в болото, а воздух станет таким влажным, что какая-нибудь рыбка по ошибке заплывет к ним в дом и выплывет через форточку в подсобном помещении. Именно в этот день Шерлок решил, что ему надо провести очередной эксперимент. Он хотел проверить, правда ли маленькие шарики отскакивают от ступеней, или же они просто скатываются. Он успел скинуть с длиннющей лестницы все мячики, что нашел у себя в комнате, но понял, что это совсем не то, что в жизни это никому не интересно. А вот если бы можно было запустить маленькие жемчужины из маминого ожерелья... Джон увидел Шерлока с горстью жемчуга в маленьких ладошках. Тот заговорчески посмотрел на него и улыбнулся: – Хочешь помочь мне в эксперименте? Стоит ли описывать, как ухнуло сердце Джона в тот момент? Миссис Холмс, когда вошла в дом, увидела светлую голову Джона, который ползал по полу, подбирая маленькие кругленькие... жемчужинки?! Стоп! Это же японский морской жемчуг из ее ожерелья! – Джон Хэмиш Ватсон! Джон стоял, насупившись, в кабинете хозяйки дома. Та сидела за массивным дубовым столом, хищно поджав губы. – И ты говоришь, что Шерлок никак в этом не замешан? – Она грозно сложила руки на груди. – Нет, мэм, это была исключительно моя идея. Мы даже не виделись с Шерлоком за весь день. – И где же ты взял ожерелье? – Э-э... там, – Джон пространно махнул рукой. После пятнадцатиминутного допроса Ватсон покинул комнату, дверью чуть было не сбив маленького Шерлока, который все это время подслушивал. Джон не взглянул на него, направившись к себе в комнату. Он успел сесть на жесткую кровать ("она поддерживает позвоночник, дорогуша") и исследовать узор на ковре, когда через несколько минут к нему заглянул Шерлок, мышкой подсев рядом. – Почему ты не выдал меня? Джон вздохнул. – Тебе бы влетело. – А так влетело тебе. – А мне не страшно, – мальчик улыбнулся, повернувшись к брюнету, – что она мне сделает? – И правда... – Шерлок уставился на свои ладошки, которые лежали на острых коленках, торчавших из-под плотных шерстяных шортиков. На одну ладошку упала тяжелая горячая слеза. – Эй, ты чего? – Джон испуганно обнял Шерлока. Тот вздрогнул и замотал курчавой головой. Его хрупкое тело сотряслось от плача. – Эй, глупый, перестань, ну перестань. Тут Джон почувствовал, что его знакомый очень одинок. Что его мама никогда не держала его за руку и не говорила, что он вырастет красавцем. Что его совсем-совсем не обнимали. Вот почему озера в глазах подернуты льдом. Джон захотел согреть Шерлока, прижимая его сильнее к своему трепещущему сердцу. Неловкое движение – и они повалились на кровать. Холмс продолжал плакать, уткнувшись в Джона. – Ну, успокойся, – Ватсон гладил малыша по волосам. Сейчас он и правда чувствовал себя старшим. Сейчас он любил Шерлока так сильно, что у него заболели все кости и все мышцы от этого ощущения. – Меня никто, – всхлип, – никто не любит. – Глупый, – Джон немного отодвинулся, чтобы взглянуть на Холмса, – я люблю, слышишь? Я тебя люблю. Шерлок перестал плакать и по-новому посмотрел на Джона, как будто впервые видел его. В глазах читалось: "Правда?" Джон едва пролепетал: "Ну конечно," – и начал неуклюже тыкаться губами в кудрявую макушку, в лоб, в горячие и соленые от слез щеки, в тонкие запястья. Через какое-то время Шерлок начал улыбаться, брыкаться, неуклюже отбиваться, тут же прижимаясь опять. Он впервые чувствовал, что им не удивляются, что им не хвастаются перед знакомыми, что на него не жалуются и, в общем-то, ничего от него не требуют. Его просто искренне любят. Взлохмаченный, со влажными и светящимися от счастья глазами, Шерлок на прощанье чмокнул своего первого за всю жизнь друга (друга... сердце мальчика колотилось в два раза быстрее от этого слова) в уголок рта, быстро выбежав из комнаты, чтобы успеть переодеться к ужину в подобающую одежду. Джон лежал на кровати и улыбался, глядя на танец теней на потолке. В груди теплился знакомый горячий шарик.