I Часть: Мир Мечты.
Кем она была для него? Девчонкой семнадцати лет? Рабыней, которую он приобрёл из-за мимолётной прихоти? Неожиданным увлечением? Или же просто человеком, миллионы которых уже прошло мимо него?
Но он сам назвал бы её мгновением счастья, своим нежным ласковым ягненком…
Тогда, чуть больше двух лет назад за два месяца до войны с Белоусом, из-за скуки он посетил на Сабаоди один из своих Человеческих Аукционов. Он смотрел на эти напыщенные лица знати, или просто богатеев, которые ради развлечения покупали себе подобных. Смотрел и ненавидел, пряча отвращение во взгляде за тёмными стёклами очков и презрение в широкой ухмылке. Но он был не лучше них, а может даже и хуже, но его это не волновало, он давно уже «подружился» со своими «демонами» и принял себя таким, какой он есть. Даже более того, он наслаждался этим!
Он сидел и лениво смотрел на сцену, никого интересного или же просто заслуживающего его внимания не было. Красотки с пышными формами его не привлекли, он видел и получше, и вполне мог получить от любой из них всё, что ему потребуется. Неудачники, попавшиеся работорговцам, его тоже не заинтересовали. И другой мусор, как он называл простолюдинов, годящихся только для прополки огорода.
Дофламинго уже собирался уйти с этой клоунады, когда его привлекла необычная характеристика товара: «Она прибыла к нам из потерянного острова». Бросив напоследок взгляд на сцену, он увидел её. Сначала он подумал, что сошёл с ума, так как на сцене закованная в наручники и железный ошейник, босая в лохмотьях, и улыбаясь, стояла его мать, когда ей было ещё пятнадцать. Это настолько его выбило из колеи, что он замер посреди прохода, так и не решившись развернуться и уйти.
Девушка стояла и тряслась, как будто её знобило, и она сильнее сжималась, то ли от холода, то ли от того, что было более вероятно, от страха, но при этом неуместно в такой ситуации улыбалась весело и нежно. Тонкое, слабое телосложение, небольшой рост, запутанные светло-русые волосы, которые почти достигали плеч. Ее хрупкие пальчики сминали тонкую ткань одежды, и она смотрела своими ореховыми глазами прямо на него. Она смотрела ласково и как-то смиренно, и он пропал в этих глазах. Вся та боль, что он долгие годы заталкивал внутрь себя, обрушилась на него лавиной из воспоминаний и сожалений.
И только спустя несколько минут, он стал отмечать различия: у рабыни были более мягкие черты лица, разрез глаз был другой, чем-то напоминая глаза ягненка, и волосы у девочки сильнее вились на концах. Эти различия делали девушку почти непохожей на мать, совершенно другим человеком, но… он всё равно её видел в живом товаре.
— Пятьсот тысяч раз! — вывел его из оцепенения мерзкий голос глашатая. — Пятьсот тысяч два! Пятьсот тысяч три! Продано! И лот под номер тридцать пять отправ…
— Сто миллионов! — неожиданно даже для себя выкрикнул Донкихот Дофламинго.
В зале образовалась могильная тишина. Никто не смел произнести и звука, желающих спорить или торговаться с безумным Шичибукаем тоже ни у кого не было. Он и сам не смог бы сказать, зачем ему эта рабыня, но и отказываться от неё он был не намерен. Диско — так звали управляющего этим Аукционом — прочистил горло и продолжил:
— Сто миллион раз! Сто миллион два! Сто миллион три! Продано! И лот под номер тридцать пять отправляется к… Донкихоту Дофламинго! На этом наш сегодняшний Аукцион закончен! — ударил молотком по дощечке управляющий и поспешил к хозяину этого заведения. — Донкихот-сама, я рад видеть Вас на этом Аукционе… — залебезил Диско.
— Отчет отправишь ко мне, — перебил глашатая Джокер.
Он больше не обращал внимания на управляющего и шёл, как загипнотизированный к своей рабыне. Она все с той же улыбкой взирала на него, но вот во взгляде появилась какая-то немая надежда, и этот взгляд выбивал его из привычной и простой жизни. Дофламинго подошёл к девушке в плотную и, нагнувшись, протянув к её шее руку, девушка с покорностью закрыла глаза. Пронзительно затикал таймер на ошейнике, отсчитывая секунды оставшейся для её жизни, но взрыва не произошло, только железное кольцо звякнуло, ударившись об деревянный пол сцены Аукциона.
Девушка, почти девочка удивленно открыла глаза и с восхищением, каким-то щенячьим обожанием, посмотрела на Шичибукая. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но промолчала, не произнеся и звука. Он мог бы предположить, что девушка немая или ещё что, но не стал, решив выяснить всё позже. Донкихот подхватил ее на руки и вышел из здания Аукциона, а уже через несколько секунд он взмыл в воздух и на нитях стал всё быстрее отдаляться от острова.
Девушка, прибывавшая сначала в глубоком шоке, смотрела на всё это, и даже вначале что-то испугано-восхищенное пропищала, но уже совсем скоро она просто с восхищением и восторгом смотрела по сторонам, наблюдая, как мимо них пролетали облака и птицы, как под ними плескались волны, и в волосах играл лёгкий солоноватый ветерок.
Они достаточно быстро добрались до Дрез Роуз, и девушка принялась восторженно глазеть на живые игрушки. В этот момент она была похожа не на пятнадцатилетнюю девушку, а на маленького пятилетнего ребёнка, которого строгие родители привели в магазин игрушек и разрешили купить всё, что она захочет. Странно, но за всё это время девушка так и не произнесла ни одного слова. В том, что она не немая, Донкихот уже убедился по тому, как она восторженно что-то пищала и вздыхала.
Он и сам не смог бы ответить, почему решил медленно пролететь над своими владениями и, как бы красуясь, показывать самые привлекательные места этого острова. Но его самовлюблённой персоне доставляло большое удовольствие слышать восторженные, удивленные и счастливые вздохи и попискивания своей ноши. А уже когда он принес её в свой дворец, девушка, казалось, закаменела у него на руках, превращаясь в статую восторга, удивления и восхищения.
Поймав по пути служанку, он приказал приготовить комнату рядом со своей. Почему-то он всё так же продолжал нести девчонку на руках, не заботясь об странных и удивлённых взглядов прислуги проходящей мимо него. Его всё это не волновало, да и её тоже, она просто не замечала всех взглядов направленных на них, продолжая осматривать его владения.
— Как твое имя? — спросил Дофламинго, посадив девушку в большое мягкое кресло.
—
Простите, я не понимаю вас, — девушка вся как-то сжалась и залопотала что-то на неизвестном языке.
— Как твое имя? — повторил он ещё раз, медленно и с выражением, хотя и не надеялся на понимание.
—
Я, — неизвестно поняла она то, что он сказал или просто сделала то, что первым пришло ей в голову, но девушка приложила руку к груди и, медленно выговаривая каждую букву, произнесла: —
Агнесса*[1].
— Дофламинго, — поддавшись мимолетному порыву, пират тоже приложил руку к груди, и так же медленно и четко произнес.
— Фламинго? — удивленно переспросила девчонка.
— Нет, — покачал он головой из стороны в сторону, — Дофламинго.
— Дофламинго, — повторила она вслед за ним.
— Правильно, — кивнул он головой.
Тогда она счастливо улыбнулась и кивнула ему. Такую искреннюю и счастливую улыбку, он видел только у своей матери и у этой девчонки. С того дня она и стала жить в его замке, и если сначала служанки удивлялись странной молчаливой девушке, к которой благоволил Шичибукай, то потом уже свыклись с ней и перестали обращать на нее внимание.
Накама Дофламинго тоже поначалу удивлялись и не понимали, зачем их капитан привёл сюда рабыню, да ещё и не использовал её по назначению, но после того как Донкихот приказал не трогать её, они перестали вообще её замечать, как будто девушки и не было вовсе — пустое место.
Как-то непонятно даже для себя, Доффи торопился каждый вечер побыстрее вернуться на Дрез Роуз, и каждый раз он чувствовал какой-то прилив нежности, замечая беловолосую макушку, которая сидела в его комнате, в том самом кресле, и листала очередную книжку с яркими, красочными картинками. Каждый раз, когда она его замечала, радостно и немного смущённо подскакивала и быстро с жутким акцентом лопотала:
— С возвращением, Доффи! — и этот звонкий мелодичный голос был лучше самой прекрасной музыки.
— Я вернулся, — привычно отвечал он.
Дальше они уже по-привычке садились на диван, близко-близко друг к другу, брали учебник и учились читать, или же просто учили новые слова по ярким, красочным рисункам.
А потом Дофламинго вызвали на Войну с Белоусом, он не стал ее предупреждать об этом, не видя смысла волновать девочку по пустякам. Поэтому когда он после Войны вошел в свою комнату через окно, а не через дверь как это делают все обычные люди, вид у него был возбужденным и веселым, но после того, как он заметил задремавшую в кресле девушку, он удивился. Раньше малышка никогда не позволяла себе оставаться у него, тем более без спроса.
С какой-то душевной тревогой, которую он уже не испытывал с десяток лет, он отметил глубокие синяки под глазами Нессы, да и общий исхудавший и какой-то болезненный вид. Это открытие заставило его нахмуриться и вызвать врача, который констатировал общее истощение организма, порекомендовав длительный сон и обильное питание. Отпустив медика, мужчина с только зарождающейся нежностью приподнял девчонку на руки и отнес ее в свою комнату, после чего сам лег спать.
Утром, после того как он принял душ, выйдя в одном полотенце в комнату, так как забыл захватить в ванную сменку, в его комнату кто-то постучал, и он без задней мысли дал разрешения войти. На пороге появилась какая-то всклокоченная и наспех одетая Агнесса, она счастливыми и полными тревоги глазами воззрилась на него и замерла, так ничего не сказав, вместо этого она стала стремительно краснеть, а после вообще пискнула извинения и скрылась за дверью в коридор. Донкихот растянул губы в непривычно-честную веселую улыбку.
А иногда девчонка ждала его, сидя за большим для нее столом, подложив под себя подушки, и что-то увлечённо рисовала, когда же он пытался подсмотреть, что же такое она там рисует, Агнесса быстро закрывала листок руками и смущенно лепетала, что рисунок ещё не готов.
Иногда они засиживались допоздна, и она засыпала у него на плече, сладко причмокивая во сне. И каждый раз он разрывался между желанием оставить ее в своей комнате, и надобностью отнести Несси в ее комнату. Но как-то он не смог пересилить свое желание и оставил у себя, положил на свою кровать и лег рядом. Тогда впервые за долгие годы ему не снились кошмары, и Дофламинго не вздрагивал во сне и не подрывался посреди ночи, обливаясь потом, и не раскрывал рот в немом крике. После того раза он стал с еще большим остервенением сражаться с желанием, которое только набирало силу и уже спустя месяц, он перестал обманывать себя и свои желания.
Теперь после того как она засыпала, он сразу же перекладывал девушку к себе и крепко, без единого кошмара спал. Это стало его зависимостью, его персональным наркотиком, его бесконечным желанием и слабостью.
Каждый раз он боялся ее отпустить далеко от себя, если они покидали дворец. Саму он ее не отпускал за пределы дворца, но и Агнесса не торопилась искать приключения, она всегда мягко ему улыбалась, брала за руки и тянула куда-то, только ей известное место. А иногда Шичибукай поднимал ее на руки и носил по воздуху на другие острова. И его нежный ягненок — как он ее ласково называл — обнимал его за шею, радостно и как всегда быстро и немного коряво щебетала от восторга.
Из раза в раз девчонка смущалась, когда он ходил вместе с ней по магазинам и покупал что-то. Сначала она даже не хотела принимать подарки, что-то быстро говоря на своем неизвестном ему языке. Но Доффи ее не слушал и покупал все, на что падал восхищенный, горящий взгляд ее огромных и слегка влажных как у ягненка глаз.
Агнесса смущенно всегда улыбалась после этого и почти без акцента благодарила его. И ему это нравилось, нравилось ее смущение, ее робость, ее восхищение и обожание во взгляде на него, ее доброта и нежность, ее безоговорочное и полное доверие ему. А ее улыбка затмевала солнце.
Она любила гулять с ним, держа его за руку — даже, несмотря на разницу в росте, что ее, в принципе, никогда не смущало — и радостно щебетать обо всем на свете. Но еще больше девушка любила его слушать, она внимательно к нему прислушивалась, иногда ее щечки от нетерпения мило краснели, что было невероятно привлекательно.
Дофламинго знал, что ей нравится маргаритки*[2] и белые лилии*[3], поэтому в саду дворца всегда росли эти цветы, и он так же знал, что она, когда его нет всегда в саду, сидит в беседке и увлеченно что-то рисует, временами, нежно улыбаясь, чему-то или кому-то нарисованному. Она вся была нежной и ласковой, хрупкой словно фарфоровая кукла, из-за чего он иногда боялся к ней прикоснуться, чтобы не сломать. Она была чистой и невинной, как первый снег, и он не хотел ее замарать грязью и кровью на своих руках. Он боялся, что она запачкается им, что ее прекрасные наивные глаза заледенеют, и она брезгливо отвернется от него.
Один раз он увидел Нессу сидящей, уже привычно в своей беседке посреди ее сада, горько, надрывно плачущей, уткнувшись маленьким носом в коленки, она думала, что никто ее не видел в этот момент, а он не смел нарушать ее горе и покой. Он никогда не утешал никого, поэтому и не знал, что нужно делась в такие моменты, поэтому просто стоял у входа и слушал ее плач, больше похожий на вой раненого животного. Донкихот слушал это горе и чувствовал как в сердце кто-то вонзает невидимые иглы.
С тех пор он стал в ужасе представлять, что его нежный ягненок сможет когда-то уйти от него или его не станет, поэтому он воздвиг вокруг нее золотую клетку, ключ, к которой выкинул, не глядя. Он делал все, чтобы она никогда не попросилась на волю, выполнял все ее немногочисленные просьбы и пожелания. Прислушивался к ней, дарил подарки, которые она с неизменным смущением принимала, показывал ей красоты других островов и с огромным нежеланием ее покидал.
Но еще больше он следил, чтобы никто и никогда не проболтался ей о его истиной сущности, чтобы она никогда не видела той грязи, что была за воротами его дворца или же под самим зданием. Приказал своим накама, что делал крайне редко, ни при каких обстоятельствах не пускать ее в подпольный порт или за пределы замка.
Он построил золотую клетку для агнца и ревностно следил, чтобы никто не прикасался к клетке и его нежному, непорочному ягненку.
_______________________________________
Агнесса*[1] — непорочная, чистая, агнец, ягненок.
Маргаритка*[2] — символизирует невинность, непорочность, скромность, верность, преданную любовь.
Белая лилия*[3] — символизирует чистоту, непорочность.
