II Часть: Земля.
Маленькая больница стояла на окраине города. Облезшая штукатурка «радовала» своих редких гостей по всему зданию. Деревянные рамы держали местами разбитые стекла. Сама же больница не изобиловала пациентами, их было совсем немного. Палат в пригодной больничке, тоже было немного, а соответственно и врачей этом захолустье было немного, всего-то три врача, один из них глав врач, которому накануне стукнуло уже шестьдесят пять лет; педиатр, тоже уже не молодой мужчина и молодая врачиха, которая поступила в эту дыру сразу после экзаменов по распределению. Были еще старая акушерка и четыре медсестры, но самой молодой из них было уже тридцать два. Как и говорилось ранее, в этой дыре мироздания было мало пациентов, в основном старушки с нескончаемыми старческими болячками и подростки, которые поступали в больницу регулярно со сломанными носами и конечностями, что поделать, не благополучный район. Но и среди серой повседневности в этой поликлиники был «эксклюзив» — в небольшой комнатке, в которой только и помещалась, что кровать и немного старого изношенного временем оборудования. В этой каморке обитал один лишь человек — худая девушка, почти девочка пятнадцати-шестнадцати лет. К хрупкому телу пациентки были подсоединены множество приборов, которые истошно пикали, показывая ее состояние. Возле палаты, рядом с чуть приоткрытой дверцей стояли двое: молодая врачиха и уже повидавшая многое на своем пути акушерка. Не молодая женщина в старом уже не раз стираном белом халате с тоской посмотрела на девочку сквозь небольшой проем между дверью и стеной. А ведь это именно она принимала роды у матери этой девочки и именно она дала имя ей… — Что эта за пациентка? — вывел из грустных дум акушерку заинтересованный голос молодой женщины. — Лебедева Агнесса, — произнесла она и замолчала, но потом продолжила, — поступила к нам в очень тяжелом состоянии три года назад, после того, как ее чуть ли насмерть не забил собственный отец и с того времени она находится в коме, — слова ей давались с видимым трудом. — Так долго? — удивилась медик, на что более старшая коллега лишь промолчала. Однако удивляться действительно было чему, эта клиника была совсем старенькой и уже на ладан дышащей, выделялись на нее копейки, ремонта уже как лет пятнадцать здание не видело и вряд ли еще когда увидит. Потому содержание такого безнадежного пациента было не целесообразно для больницы. — А что же случилось с родителями девочки? — женщина всё продолжала любопытствовать. — Отца посадили в тюрьму на шесть лет, но ходит слух, что его там убили во время какой-то потасовки. Мать же окончательно спилась и полгода тому назад она скончалась. — Какой ужас! — воскликнула женщина. — Бедняжка, если она и очнется когда-нибудь, то поймет, что в этом мире она осталась совсем одна. — Как по мне лучше так, чем жить с чокнутыми родителями, которые даже за одно лишнее слово избивали ее до полусмерти, — жестко припечатала старая акушерка. Обе женщины были настолько увлечены своей беседой, что не сразу услышали протяжное пищание аппаратов, которые сигнализировали о том, что пациент вышел из комы.***
Агнесса с трудом открыла свои чуть побледневшие из-за долгой комы ореховые глаза и уставилась ими куда-то вверх. По правде говоря, она сейчас не видела перед собой белого потолка с местами осыпавшейся штукатуркой, перед ее глазами все еще мелькали картины того, как на ее ангела-хранителя Доффи несся враждебно настроенный мужчина в пятнистой шапке. Она раз за разом видела, как рука незнакомого ей человека касается ее, принося такую сильную никогда ею не испытываемую ранее боль. Но эта физическая боль притуплялась сразу же, как только она видела живое, но мертвецки бледное склонившиеся над нею лицо ее Доффи. Боль не шла не в какое сравнение с тем облегчение от того, что она успела, что она спасла самого дорогого для себя во всех мирах человека. Легкая, но какая-то измученная улыбка коснулась тонких бледных губ, а ореховые глаза, несмотря на свою блеклость, засветились внутренним счастьем. Неожиданно над нею нависло лицо молодой и достаточно красивой брюнетки в белом халате. Женщина выглядела какой-то удивленной и даже шокированной. Не прошло и нескольких минут как она исчезла из поле зрения девочки, а потом до ее ушей донесся какой-то неразборчивый приглушенный крик. Спустя еще какое-то время, которое Несса смотрела в потолок из-за невозможности произвести какое-либо движение появился немолодой, смутно знакомый мужчина, который тоже был в белом халате. Врач — догадалась пациентка. Дальше стало происходить что-то странное перед ней мельтешили какие-то немногочисленные люди, что-то с ней делали, что-то спрашивали, чего она никак не могла понять. От обилия людей и каких-то размывчатых их действий у Агнессы закружилась голова. Она не понимала, что врачи у нее уже почти битый час пытались узнать ее состояние. Она не понимала, что у нее брали различные анализы. Она не понимала, что весь немногочисленный персонал лечебницы был действительно удивлен ее фантастическому выходу из комы. Уже никто, кроме старой акушерки, в это не верил. Главный врач уже как год размыслил о том, как бы отключить девочку от системы поддержания ее жизнедеятельности, и только акушерка им этого не давала сделать, отчаянно веря в выздоровление Нессы. От постоянно мелькающих перед ней лиц, девочка погрузилась в спасительный сон.***
Прошло три месяца с того момента, как Лебедева Агнесса вышла из комы и в первый раз за три года пришла в сознание. Весь этот период был очень трудным для нее: она заново училась говорить, видеть, слышать, дышать без специального оборудования, владеть своим телом… Последнее из перечисленного она так до конца и не освоила — ее ноги полностью ей отказали, и она их совершенно не чувствовала. Но несмотря на такую трагедию и даже на то, что врачи с сожалением разводили руками, говоря, что, наверное, она уже больше никогда не встанет самостоятельно на ноги, девочка не расстраивалась. Единственное, что ее огорчало — это невозможность еще хотя бы раз увидеть Доффи. Однако она понимала, что просит чересчур много у высших сил, и так они подарили ей слишком много счастья, и то, что потом они отняли у нее все и даже возможность ходить — она воспринимала как малую плату за те два года вместе с ее ангелом-хранителем. Уже спустя месяц, после того, как ее отключили от искусственного аппарата дыхания, она попросила у молоденькой врачихи лист бумаги и карандаш. С большим трудом и болью на грани потери сознания девочка снова училась держать карандаш и что-то рисовать. Сначала у нее плохо получалось не то что рисовать, но и даже просто держать ручку, чтобы она не выпадала из ослабевших и болящих пальцев. Когда же упрямый канцелярский предмет перестал выпрыгивать из руки, а боль стала терпимой, она принялась заново учиться рисовать. Это было трудно и больно, каждая кривая линия рисовалась со слезами боли, которые она скрывала за кривой улыбкой с закусанной до крови губой. Все же, что ею нарисовано иначе, чем каракули, назвать было невозможно. Агнесса плакала, улыбалась, кусала губы в кровь, чтобы не вырвался ни единый стон или крик, но продолжала выводить на бумаге все новые и новые линии. Она торопилась, она хотела нарисовать ЕГО, пока ЕГО черты мужественного лица не стерлись из ее памяти; пока она не забыла ЕГО насмешливой, но такой нежной улыбки; пока в ее голове все еще звучал ЕГО странный, необычный смех; пока она еще видела ЕГО смешные солнцезащитные очки; пока ее сердце билось только для НЕГО… И она рисовала изо дня в день, до кровавых мозолей, до слез, до слипающихся от недосыпа глаз, до прихода странной акушерки, которая строго отчитывала ее за безрассудство и забирала простой карандаш и планшет с листом, на котором уже вырисовывались неровные линии лица Доффи. Несса как одержимая продолжала рисовать, не замечая, как молоденькая брюнетка внимательно за ней в эти моменты наблюдает. Не замечала, как та задумчиво и даже непримиримо хмурится, наблюдая за самоистязанием пациентки и что-то активно вспоминает…***
Агнесса понадобилось еще почти полгода, чтобы прийти почти полностью в нормальное состояние. Почему почти? Все потому, что ноги так и не чувствовались пациенткой. Но это было не важно для нее, ведь она снова могла рисовать, она снова, как и десятки, даже сотни раз до этого нарисовала Донкихота Дофламинго таким, каким она его видела для себя. Она нарисовала его не жестоким беспощадным демоном, которым он виделся для всех жителей Дрез Роуза, не будущего Короля Пиратов, которым его считали все из Семьи Донкихота, не Джокера — подпольного короля. Нет. Она нарисовала его — своего ангела-хранителя, спасителя и самого родного и близкого человека во всей ее жизни. И вот, когда ее первый удавшийся рисунок был закончен к ней подошла молодая женщина — врач. Кстати, ее звали Кобаковой Эмилией, имя ей дали в честь бабушки. Эми не любила вспоминать свою родословную, особенно после того, как крупно поссорилась с родителями и бабушкой. Но эта девочка своим невероятным упрямством и тягой к искусству, напомнила ей дедушку, который единственный поддержал ее затею с мединститутом, остальная же семья… лучше и не вспоминать об этом. И вот, наблюдая уже год за тем остервенением с которым наблюдаемая ею пациентка сквозь слезы и кровь продолжала рисовать несмотря ни на какие запреты, Эми решила ей помочь. Женщина не знала, нужна ли была Несси ее помощь, но не могла и дальше ее игнорировать и решила сделать хоть что-то для девочки. — Привет, — немного скомкано поздоровалась Эмилия с девочкой и заметила, как та вздрогнула и попыталась спешно спрятать планшет со своим рисунком. — Можешь не прятать рисунок от меня, я не буду его забирать, — поспешила успокоить брюнетка Лебедеву. — Правда? — наивно спросила девочка своим тоненьки и очень тихим голоском, нерешительно ей улыбаясь. — Правда, — подтвердила Кобакова, — но взамен ты мне покажешь, что там нарисовала, — пошла на небольшую хитрость женщина. — Хорошо, — девочка доверчиво улыбнулась и потянула свой свежезаконченный рисунок. На белом листе был нарисован мужчина, который сидел на столбе и казалось еще секунда и от оттолкнется от опоры и взлетит на своих тёмно-розовых крыльях. Внешность у мужчины тоже была примечательна: сильный, что угадывалось в позе и в мышцах, что проглядывались даже сквозь одежду; высокий в сравнение с окружающим миром; блондин с растрепанными волосами, одетый в темную рубашку, светлые укороченные штаны и белый галстук; на губах у этого падшего ангела, судя по крыльям, играла зловещая ухмылка; глаз же не было видно из-за очков необычной формы. Врач была потрясена — на этом рисунке в каждой черточке угадывались чувства художника, сам же падший (как мысленно для себя назвала его Эмилия) выглядел как живой, несмотря на то, что рисунок был нарисован простым карандашом, а из цветных присутствовал только розовый цвет. Было видно, что этот рисунок был очень дорог для создателя, да и сам художник имел невероятный талант. Эми это знала, так как все же получила начальное художественное образование. Женщина с самого детства не чувствовала в себе таланта или особой тяги к искусству, но ее мнение мало кого интересовало, разве, что дедушка всегда был на ее стороне. Вся ее семья так или иначе была связана с творчеством: все началось с деда, который был самым известным и дорогим российским художником во всем мире; бабушка тоже была художницей и наравне с дедушкой рисовала картины, а если точнее, то они рисовали картины вдвоем; отец был известным архитектором, а мать пианисткой. Вот и Эмилии с раннего детства пытались привить любовь к искусству, но все тщетно. Эми взбунтовала, устроила грандиозный скандал и со словами, что она с самого детства мечтала лечить людей, ушла из дому, громко хлопнув дверью. Родители и бабушка пытались ее вернуть, но она была непреклонна, а после того как поступила в медицинский вообще порвала все связи с семьей, точнее все, кроме связи с дедом, который тайно ото всех помогал ей, нашел жилье, помог с деньгами, да и так советами, когда надо было. Так вот, возвращаясь к рисунку, несмотря на свою нелюбовь к творчеству, Эми все же получила соответствующие знания в этой области и понимала, что такой талант как у ее пациентки было бы грехом зарывать. — Кто это? — спросила женщина. — Доффи, — с лаской и безграничной любовью произнесла девочка, — мой ангел-хранитель. Немного еще поговорив, брюнетка, спросив разрешение, сфотографировала рисунок и осведомившись об состоянии девочки, поспешила на выход из палаты. Весь день телефон как будто жег ее через ткань одежды, требуя, чтобы женщина как можно быстрее отправила эту работу дедушке для оценки. День тянулся, казалось, вечно, но скоро он закончился, и молодая врачиха поспешила в снятую ею однокомнатную квартирку. Дорога пролетела на удивление быстро и вот она уже сидела за ноутбуком и ждала пока дедушка ответит на ее звонок по скайпу. — Эми, дорогая, — произнес старик, появившийся на экране, — давно что-то ты старику не звонила, совсем со своей работой обо мне забыла, — с шутливым укором сказал Игнатий Кобаров. — Прости дедушка, работы было очень много, сам понимаешь, зимние каникулы у школьников начались, вот они и решили в первые же дни и на все праздники к нам загреметь, — с виноватой полуулыбкой оправдывалась брюнетка. — Эх, понимаю тебе это нравится и искусство это не твое, но все же проблемную ты себе профессию выбрала, — вздохнул старый художник. — Деда! — возмутилась женщина. — Я же тебе уже рассказывала, что лечение людей — это очень… — завяла старую шарманку врачиха. — Эми, ты же не просто так мне позвонила, — произнес спустя какое-то время пожилой мужчина. — Как ты догадался? — пристыженно удивилась Эми. — Эми, я помню еще с твоего детства, как ты поерзывала на стуле, когда хотела рассказать мне что-то интересное, и со своего детства ты не сильно изменилась, — по-мальчишески задорно сверкнул глазами старик. — Прости деда. — Ладно уж, выкладывай, что у тебя там такого экстраординарного случилось. — Вот! — радостно возместила женщина, нажав на значок отправить. — Я тебе там отправила, глянь. Художник послушно выполнил пожелания внучки, и некоторое время внимательно вглядывался, после чего его брови удивленно вскинулись, и он нетерпеливо посмотрел на врача. — Где ты взяла этот рисунок? — возбужденно спросил старик, да так, что зрительно казалось скинул лет десять. — Это нарисовала моя пациентка. Помнишь ту девочку, про которую я тебе рассказывала. — Эта та что вышла из комы? — с трудом припомнил художник. — Да, и у нее еще отказали ноги… — Ты хочешь, чтобы я взял ее в ученики? — перебил он женщину. — Я на это не рассчитывала, просто хотела, чтобы ты посмотрел и сказал свое мнение. — Мой ответ — у этого ребенка однозначно есть талант, но, чтобы сказать что-то больше, мне нужно посмотреть на нее и на ее рисунки лично. — Правда?! — Да, я как раз через месяц собирался прилететь в Россию, с тобой повидаться, с сыном и невесткой, да и Влад приглашал меня на свою выставку. — А, точно, я что-то читала в новостях о выставки брата. Так неожиданно и негаданно жизнь Лебедевой Агнессы без ее ведома и участия в этом круто повернулась и сделала кульбит…