Царь горы

      

      Если подняться на вершину Примроуз-хилл, что в Риджентс-парке, то с вершины этого лобного места развёртывается во всю свою силу город-симфония, город-гигант. В причудливой эклектике современных небоскрёбов, старинных, угрюмых резных фасадов, чопорного высокомерия дворцов, сухой торжественности готических соборов слышалось звучание многоголосого оркестра, где с разных его концов перекликались деревянные духовые старого зодчества, первые скрипки торговых центров, позолоченная медь церковных колоколов и грубоватые ударные, завершающие композицию не мелодией, но ритмом, — промышленные кварталы заводов и фабрик.       Некогда деревянный и каменный, а теперь осыпанный великолепием стекла, бетона и полированного гранита, город сверкал, переливался тысячей звуков, раскрашивая свой бесцветный силуэт. Легендарный ли король бриттов Луд дал название столице мира, римляне ли заимствовали свой Londinium у валлийцев, именовавших город Lundyn — «укрепление на озере», вероятно, наиболее близки к истине были те, кто прислушивался к голосу кельтов, имевших в своём языке грозное слово «Londo» — «жестокий, яростный». Здесь проходили в глубь острова римские войска, зимовала Великая языческая армия викингов, поднимали восстания бритты, вели ядовитые дебаты Гладстон и Дизраэли; здесь был коронован Вильгельм Нормандский и, подобно ему, по праву завоевания взошел на престол по окончании Войны роз Генрих Тюдор, граф Ричмонд. Лондон был торжеством Оливера Кромвеля и местом его посмертной казни: его уже мёртвое тело протащили по улицам столицы и вздёрнули на виселице Тайберна. Сегодня город выглядел мирным и, быть может, даже излишне цветастым в своей нарочитой невоинственности, насмешливо убаюкивая и заставляя забыть, что уже две тысячи лет его называют Крепостью Жестоких.       Лондон выглядел диковинным. Каждый вдохновившийся его величием архитектор придавал ему новые причудливые черты. Каменные замки норманнов соседствовали с фахверковыми домами, где выступали над нижними этажами верхние. Высокопарный, полный эротических намёков маньеризм мешался с чопорной неоготикой викторианской архитектуры. В центре столицы торжествовал классик британского ампира и регентского стиля Джон Нэш, соперничающий с поклонником барокко, придворным архитектором Кристофером Реном, отстроившим Собор святого Павла и английский Версаль — Хэмптон-Корт. Пышный неовизантийский стиль Вестминстерского собора соседствовал с английской готикой Вестминстерского Аббатства и сухой поздней готикой бенедиктинской Церкви Святой Маргариты, где венчался отнюдь не готических внешности и характера сэр Уинстон Черчилль.       — Черчилль поддержал СССР, — заметил Снейп, — несмотря на своё неприятие коммунизма. Он считал первостепенной задачей выстоять против Гитлера.       — Враг моего врага — мой друг? — вспомнил Гарри известную поговорку.       — Что-то вроде того. Премьер-министр как всегда остроумно высказался в отношении своей ненависти к социализму: «У меня лишь одна цель — уничтожить Гитлера, и это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я, по меньшей мере, благожелательно отозвался бы о сатане в палате общин».       Гарри хмыкнул, но слова врезались ему в память.       — Что скажете о Лондоне? — спросил Снейп, когда они спускались с холма.       — Чудовищно! — охарактеризовал Гарри одним единственным словом мешанину стилей и эпох.       Они пересекли Риджентс-парк и посетили музей на Бейкер-стрит, перейдя от монументального к камерному.        Тёмно-красная обивка стен и кресел, тяжёлые портьеры, шарообразные лампы, походившие на яичный желток, светившийся изнутри, серебряная посуда и старинные склянки с реактивами — всё дышало покойной тишиной, а беспорядок в комнате казался правильным и уютным. Гарри попал в Лондон столетней давности: скрипучий, пахнущий креозотом, и за окном ему вдруг послышался стук лошадиных копыт по булыжной мостовой и нетерпеливое гиканье кэбменов. Гарри, раскрыв рот, разглядывал восковую фигуру Шерлока Холмса, пузатую, запылённую химическую посуду, серую клетчатую кепку, турецкую туфлю, полную табака, перочинным ножом приколотые к каминной полке письма и красно-коричневую изящную скрипку, у которой Гарри завис минут на двадцать. Этот инструмент вызывал в нём теперь почти благоговейный трепет. Гарри впал в возбуждённое состояние, кружил вокруг скрипки, хватал Снейпа за плечо и восклицал что-то ему на ухо. Известие, что Шерлок Холмс тоже играл на скрипке, привело Гарри в детский восторг, потому что сам сыщик чем-то неуловимо напомнил Снейпа: такой же тощий, высокий, с длинными, паучьими пальцами и орлиным носом. Гарри невольно бросил лукавый взгляд на своего спутника и получил в ответ взгляд хмурый и подозрительный.       — Это же музей имени тебя, Снейп, — шептал он возбуждённо, таща его по этажам. — Ты же вылитый Шерлок Холмс. А ты химией не увлекался, нет?       Снейп как-то странно взглянул на него и пробормотал, что в школе был призёром какой-то там важной олимпиады.       — Слушай, может, и правда есть это… как его… переселение душ? Посмотри, я так и вижу тебя у этого камина со скрипкой в руках! И колбы все эти тебе тоже подходят! А это что за штука?       — Бунзеновская горелка.       Гарри немного сдулся, потому что слова эти ничего ему не объяснили, и тогда Снейп терпеливо изложил принцип её работы.       — Скукотища, — зевнул Гарри, сразу потеряв всякий интерес к удивительному устройству. — Посмотри лучше какая кочерга! Ставлю пять фунтов, что ею можно здорово врезать по башке! А, у него ещё и хлыст был! И револьвер! Нет, держу пари, что этот Холмс был тот ещё язва и отъявленный драчун!       Гарри повернулся к профессору и, прищурившись, оглядел его с ног до головы.       — Снейп, скажи, а ты бы стал искать сокровища? Вот представь, что к тебе в руки попала пиратская карта, а там череп и кости нарисованы, и крестом место указано, где клад надо выкопать.       — Ни за что! — отрезал тот.       — Ага, я так и думал, что ты это скажешь, — Гарри почему-то развеселился.       С Бейкер-стрит они свернули на Мерилебон-роуд, и Снейп завёл его в музей мадам Тюссо. Очередь была километровой, но Гарри быстро нашёл способ пробраться внутрь. Бесцеремонно протолкавшись к кассе, он сунул кассирше деньги, перемежая свою речь итальянскими и английскими извинениями и рассказывая возмущённой очереди, что он представитель важной иностранной делегации. Эти билеты стали причиной единственной за сегодняшний день ссоры со Снейпом. Профессор настаивал, что необходимо выстоять очередь вместе со всеми, а Гарри, яростно размахивая руками, доказывал, что в этом случае в музей они попадут к Рождеству. Однако спорили они зря. В музее Гарри быстро поскучнел, не понимая, зачем толпы народу лезут к экспонатам.       — Куклы вуду из ужастиков! — подытожил он равнодушно, когда они вышли на улицу.       Снейп возразил:       — Но ведь фигура Шерлока Холмса вас заинтересовала.        Гарри улыбнулся.       — Мне было смешно. Он напомнил мне тебя. А эти все жуткие, со стеклянными глазами! Это, типа, всё известные люди были? Я там увидел: вроде на певца знакомого похож. Кому вообще интересно обжиматься с манекеном? Чокнутые! Фоткаются с ними, лапают.       — Снейп, слушай, больше никаких трупов, — взмолился Гарри, когда они миновали одно из древнеримских укреплений. — Не хочу на кладбище и в это твоё Аббатство, где королей хоронили, тоже не хочу. Этот город — сплошная могила!       Между новенькой стеной из синего гранита и стеной рыжего кирпича, знаменующей начало индустриальной эпохи, змеилась стена с бойницами, позеленевшая и выщербленная, — напоминание о себе отцами-основателями города.       — Лондону две тысячи лет. Неудивительно.       Гарри бросил на него осторожный взгляд.       — Ты не… ты здесь живёшь с рождения. Тут полно современных зданий, но между ними куча кривого старья. Ты не задыхаешься здесь? Потому что все эти башни развалившиеся, дворцы, заплесневевшие стены…       Он замолчал на мгновение, а потом быстро продолжил:       — Я думал, книжки бывают только бумажные и электронные. И бумажные уже никому не нужны. А, оказывается, бывают ещё и каменные. Они, выходит, ещё старше бумажных и никуда не делись. По ним тоже можно кино снимать, как дерутся рыцари в доспехах, лошади ржут и становятся на дыбы, скрипят ржавые ружья или как женщины стирают бельё прямо на берегу реки, хотя после твоих рассказов мне видятся одни обезглавленные короли. И все эти короли, прачки, принцы и торговцы — все здесь. — Гарри с суеверным страхом оглядел шумный, полный автомобилей перекрёсток Мерилебон-роуд и Харли-стрит. — Снейп, ты живёшь в городе привидений. Это… это… чувствуется, как будто ты тоже уже труп и на тебя сверху бухнули тяжеленную гранитную плиту.       Профессор ничего не сказал. Возвращаясь к автомобилю, они шли рядом, почти соприкасаясь рукавами пальто, а навстречу им текли шумные потоки людей и машин. Гарри, пробираясь сквозь толпу, ступил ещё ближе, и Снейп не отодвинулся.       — Вы же выросли в Италии, — заметил он. — И вроде бы были в Риме. Неужели там вы этого не ощущали?       — В Риме я был всего однажды, по делу. Мне не до разглядываний было. И потом, они все молчали… — сказал Гарри растерянно.       Усевшись в машину, он посмотрел на Снейпа, и взгляд его изменился. Так ломается скорлупа ореха, обнажая ядро.       Следуя указаниям, Гарри проехал Паддингтонский вокзал и, обогнув Гайд-парк с запада, припарковался на Принс-Консорт-Роуд у Королевского музыкального колледжа.       — С парковкой в этом районе плохо, — объяснил Снейп свой выбор.       Они прошли Альберт-холл, Королевский колледж искусств и мемориал принца Альберта, поразивший Гарри своей напыщенностью. Он веселился, дёргал Снейпа за рукав пальто и предлагал отгрохать ему такой же монумент с херувимами, колоннами и позолоченной статуей в три человеческих роста. Снейп кривился, фыркал, но, похоже, уже привык к странному юмору своего спутника, потому что язвил не без удовольствия. Вдвоём они представляли весьма необычную пару. Гарри сразу же притягивал взгляды, сражал своим обаянием и напропалую пользовался своей привлекательностью, рассыпая прохожим свои широкие улыбки. Те смотрели раздраженно или, смущаясь, улыбались в ответ, но на деле Гарри вертелся волчком вокруг Снейпа, поджимавшего губы, некрасивого, длинного и худого, как ручка от швабры. Без скрипки Снейп выглядел скучно, тогда как Гарри представлял собой фейерверк энтузиазма, пока они шли по направлению к резиденции герцогов Глостерских.       Кенсингтонские сады выглядели печальными. Листья уже вовсю осыпались, и ветер покачивал голые деревья. Стволы скрипели, и казалось, у каждого дерева открывалась невидимая дверь.       Гарри огляделся. До него больше не доносился лязг железа и скрип римских колесниц. При виде нарочито скромного Кенсингтонского дворца послышались глухие удары молотков, гомон рыночных торговцев и стук колёс золочёных карет придворной знати. Снейп рассказывал ему, как сэр Кристофер Рен воздвиг это здание и перестроил центр Лондона после Великого пожара, последовавшего сразу за Великой же чумой, и Гарри привиделись роскошные, но продуваемые ветром, грязные дворцы Тюдоров и Стюартов, убогие лачуги бедняцких районов, где ютились нищие. Пригрезилась влажная, удушливая жара лета 1665 года: в Темзу стекали сточные воды, отходы со скотобоен лились в канавы, и к ним сбегались чёрные, жирные крысы, жадно лакавшие свежую кровь. Выгребные ямы, горы навоза на улицах смердели — к крысам присоединялись жужжащие полчища зелёных мух. На головы прохожих сливались помои из окон верхних этажей, дым мыловаренных фабрик душил аэрозолем щелочи и прогорклого жира, вызывая нестерпимый кашель, а в домах уже свирепствовала чума. Городские власти приказали лондонцам курить табак и уничтожать бродячих псов и кошек, предполагая, что они были разносчиками эпидемии. Дух этих разлагающихся трупов, разбросанных по городу, перебивали кострами, сжигая перец, ладан и хмель. Искатели смерти и чумные доктора в длинных чёрных, пропитанных воском плащах, капюшонах, в зловещих белых масках, напоминавших клюв птицы, беззвучно скользили по узким смрадным улочкам и сами издавали ещё большее зловоние своей промасленной одеждой, беспрестанным пережевыванием чеснока, травами и ладаном, набитыми в маски. За ними следовали мортусы, накалывающие трупы на металлические крюки, сваливающие и мёртвых, и кое-кого из живых на деревянные телеги. Повсюду звенели колокола, люди толпились у церквей, воздевая в отчаянии руки к небу и следуя страстным призывам покаяться. Оборванцы бежали прочь от чумных бараков, а те, кто ухаживал за больными, напускали туда угарного газа. Тем, у кого бубоны никак не могли прорваться, накладывали едкие примочки, прожигающие плоть до костей, — люди гнили заживо вместе с трупами, и неизвестно ещё, кто вонял смрадней и омерзительней. Лондонцы бежали вон из города, но жители близлежащих деревень гнали их прочь. Беженцы кормились краденым с полей, но чаще умирали от голода и жажды. Город постепенно пустел. Там, где чума прошлась своей метлой, оставались одни лишь вереницы дверей с красными крестами и надписями «Господи, помилуй нас». Были те, кто зарился на добро, снимая с трупов даже нательное бельё, но большей частью в брошенных лавках гнили овощи, прели горох и бобы, которых никто не хотел брать, страшась болезни. Имя жены, сестры, матери наводило страх, потому что несло в себе яд. Всё королевство было заражено, и живых не хватало хоронить ещё теплых мертвецов.       — Рядом с тобой даже камни поют, — сказал Гарри, когда Снейп кончил.       — Чтобы слышать архитектуру, необходимо прислушиваться к истории, — возразил тот. — Но у вас хорошее воображение, — добавил он после паузы, и у Гарри замерло сердце. Эти слова прозвучали открытой похвалой, и его затопило удовольствием. Можно подумать, никто никогда его раньше не хвалил — мелькнула неприятная мысль, но быстро исчезла, и Гарри мягко улыбался, пока они шли дальше вдоль аллеи в сторону Серпентайна.       Туман усиливался, намекая на дождь. Людей в парке было мало, несмотря на воскресенье. Напротив дворца разместился сгорбленный, сосредоточенный художник с палитрой, поднявший воротник изношенного пальто. Прошла группа гомонящих студентов и молодая пара с коляской. Высокие кованые фонари, симметрично расставленные лавки, скромная резиденция наследника британского престола, лишенная всякой вычурности, — всё казалось преисполненным достоинства. Яркие огни казино, нарочитая роскошь торговых центров, блистательность отелей вдруг прозвучали гимном человеческой ненасытности.       — Вам кажется это безобразным? — спросил Снейп, обведя рукой серый парк.       Гарри покачал головой.       — Тусклым. Скованным. Жестоким. Но есть в этом какая-то правда.       — Англия скупа эмоциями.       — Ты подходишь ей, — сказал Гарри задумчиво, разглядывая суровый пейзаж. Впервые в бесцветной невыразительности Лондона он ощутил биение жизни и понял, как мало знал настоящий мир.       — Представляю, сколько сюда вбухали денег, прежде чем этот парк стал таким, — прокомментировал Гарри, слушая о строительстве садов королевой Каролиной.       — Немало, — согласился Снейп и продолжил.       Гарри не возражал. Голос его спутника был низким, тихим и глубоким. Снейп, когда не злился, умел говорить неспешно, обстоятельно и казался Гарри ходячим интернетом, хотя профессор поведал ему немногим больше классической программы английских школ. Истории и имена спутались бы у Гарри в голове, если бы не его могучая память и цепкий ум. Между Кенсингтонским дворцом и триумфальной аркой Веллингтона Гарри познакомился с целой толпой британских монархов, герцогов, лордов-регентов и прочих порфироносцев с титулами длиной в их самомнение.       Довольно беззлобно Гарри заметил, что пользы от всех этих тунеядцев, по-видимому, не было никакой. Город по-прежнему давил на него своим чешуйчатым черепичным хребтом, но что-то на время примирило Гарри с Лондоном. Разнузданная архитектурная оргия переставала звучать какофонией, и на мгновение ему ощутилась в ней монументальная безупречность. Зловещие кровавые видения раскрасили серое море кирпича и бетона, и Гарри всей своей восприимчивой натурой откликнулся на музыку прошлого.       После Гайд-парка они проехали Стрэнд и узкую, извилистую Флит-стрит, где Гарри уже побывал, когда посетил редакцию «Дейли-газетт», и вывернули в Сити, в исторический центр.       Поднявшись на Тауэр-хилл, они оказались у ещё одной римской стены, перед которой, величественно подняв руку, указывая на тёсаный камень, свысока взирал на туристов бронзовый римский император Траян.       — Тут тоже кто-то умер? — спросил Гарри мрачно.       — На Тауэр-хилл проводили публичные казни. Здесь обезглавили Симона Садбери, архиепископа Кентерберийского; мыслителя Томаса Мора; сэра Гилфорда Дадли; Томаса Кромвеля, идеолога Реформации; Эдварда Стаффорда, третьего герцога Бекингемского…       — Хватит! — рявкнул Гарри. — Я понял. Ещё один беспрерывный поток дохлых лондонцев. Кому они нужны? Они всё равно уже все без голов остались. Вот этот сэр Дадли, он кто?       По правде говоря, Гарри было плевать. Имя привлекло его внимание потому, что так же звали его кузена, и потому, что это было интересно Снейпу.       — Сэр Дадли был мужем шестнадцатилетней Джейн Грей. Она правила Англией только девять дней. Их обоих казнили, после чего на престол взошла Мария Кровавая.       Снейп достаточно подробно изложил историю короткого правления юной королевы и подковёрных заговоров, затронув ряд версий, почему Джейн Грей стала жертвой, но Гарри только отмахнулся.       — Мне всё ясно.       — Леди Джейн умерла там, — Снейп указал в сторону мрачных башен Тауэра. — Здесь же, заметьте, по обвинению в измене королю казнили и Анну Болейн. Причины таких казней обычно неоднозначны.       — Кто-то хотел бабла побольше и сидеть на английском престоле, — отрезал Гарри сердито. — Бабло и престол не поделили, слабых и невезучих тюкнули топором. Все остальные причины — анекдот.       — В истории человечества абсурда и нелепостей больше, чем в анекдоте.       Гарри только вздохнул.       — Снейп, ты, оказывается, такой романтик… И правда веришь, что кого-то казнили только за то, что кто-то с кем-то трахнулся? — протянул он, улыбнувшись, и задумался. Такая причина показалась ему хоть несомненно глупее и невероятнее, но привлекательнее банальной денежной. Между ним и Снейпом всё-таки было что-то странно общее. Гарри не понимал, как его назвать, и он скорее дал бы в морду тому, кто его самого обозвал бы романтичным. Но он как-то очень живо откликнулся на всё, что рассказал ему Снейп.       Невдалеке от Тауэрского моста они подошли к парапету. Резко запахло тиной. Под ногами плескалась тёмно-зелёная, мутная Темза.       Гарри со всё возрастающим интересом слушал Снейпа, но часто отвлекался, разглядывая промышленные доки, огромные металлические конструкции, поддерживавшие мост, выщербленные камни набережной и башен замка. Тауэр манил своей каменной скупостью, необычными поворотами и запахом древности, таинственности. У другого же берега, застроенного ровными коробками, будто изломанные игрушки, виднелись старые баржи, заброшенные пароходики, торчал проржавевший, перекрученный, бесполезный уже металл. Огромные диски, кривые штыри, смятые, тяжёлые листы, неподъёмные цепи, крюки валялись вперемешку с ветхой рогожей, потемневшими деревянными досками, бочками — гигантский индустриальный суп, грубая сила металла — торжество человека и свидетельство его хрупкости.       — …и Мерлин — ворон Тауэра, — услышал Гарри и вопросительно посмотрел на своего спутника.       — Им подрезают крылья, — продолжал профессор. — По легенде, если тауэрские вороны улетят из крепости, Британская империя падёт.       — Варварство! — отозвался Гарри с чувством.       Снейп повернулся к нему.       — Вы такой удивительный. Человеческая жизнь для вас мало что значит, но вы жалеете каких-то птиц.       — Любой имеет право выбрать свою судьбу, — буркнул Гарри. — А им выбора не дали. Лишили его навсегда.       — Смотрите, — Снейп взял Гарри за плечи и указал на копошащихся в куче объедков грачей. — Поверьте, воронам Тауэра живётся гораздо приятнее. У них есть персональный смотритель, они получают лучшее питание, какое только может пожелать ворон: кроликов в шкурке, яйца, сырое мясо, вымоченный в свежей крови сухой корм.       — Получается, их заставили променять свои крылья на ежедневную жрачку от пуза? Как по мне, если так, то гори она огнём — эта империя.       — А что бы выбрали вы?       Гарри отвернулся и поглядел в грязную, зеленоватую воду.       — Это другое.       — Как вы думаете, — ровно проговорил Снейп, — чувствует ли кто-то из них, что лишен, может быть, самого главного?       — Слепой от рождения не понимает, что у него отняли, — машинально отозвался Гарри. — Лучше так, чем знать, что потерял.       — Считаете, боль утраты нестерпимее удушающей необъяснимой тоски? Это чувство, как медленный яд, убивает дольше и незаметнее, но наверняка. Однако вы — не слепы и не обязаны хранить покой империи.       Гарри не поднял помрачневших глаз. В блеске вод Темзы ему привиделось лицо Альбуса Дамблдора.       Рука Снейпа, затянутая в перчатку, по-прежнему лежала у него на плече. Он стоял близко, казалось, не замечая сократившейся дистанции, и тоже молчал.       Солнце село. Город, как огнедышащий дракон, загорелся сотнями разноцветных вывесок, плакатов и фонарей, будто искры полетели из-под молота и наковальни, но перед глазами Гарри всё ещё стоял дневной октябрьский Лондон: грубый, холодный, серый, чужой, бурлящий сотнями забрызганных грязью машин, — одни тусклые, невыразительные цвета, давившие своей свинцовой тяжестью.       Толпы сёрьезных, хмурых людей: строгих управленцев, бесформенно одетых чернорабочих, кое-где разбавленные шумными группами туристов — сменились пёстрой богемой. На улицах появились расфранченные искатели удовольствий, кричаще разряженные проститутки. Весёлая молодежь потекла в клубы, и даже пасмурные с утра рабочие казались веселее, расползаясь по знакомым барам и пабам.       Темза тоже выглядела благороднее, стала глубокого чёрного цвета и, будто нацепив бриллиантовый браслет, засияла ровной линией огней Тауэрского моста.       Гарри чуть повернул голову. Лицо Снейпа было почти бескровным, несколько прядей упали ему на лицо, а тёмные глаза смотрели с непривычным участием.       Гарри ощутил головокружение и такую слабость во всем теле, что захотелось немедленно лечь. Губы его приоткрылись, и он часто, поверхностно дышал, чувствуя, как тепло чужого дыхания невесомо касается его щеки. Он с трепетом заметил, как в лице Снейпа что-то дрогнуло, и профессор за всю историю их знакомства отвёл взгляд первым.       — Наверное, следует возвращаться, — заметил он. — Стемнело.       Гарри вздрогнул, и всё развеялось. Шум вечернего Лондона вновь хлынул в уши.       — Ну нет! — воскликнул Гарри. Домой ему не хотелось. — Теперь моя очередь. Кое-что в Лондоне могу показать и я.       Снейп скептически вздёрнул брови.       — Ты бы так и питался одними музеями и дворцами, — возмутился Гарри. — Между прочим, я есть хочу. Да и тебе не помешает подкрепиться. Обед когда ещё был.       Гарри вырулил в Сохо. Небольшой ресторан итальянской кухни возле Олд-Комптон-стрит он заприметил несколько дней тому назад. Гарри мысленно перекрестился и воззвал ко всем высшим силам, чтобы Снейп не узнал, что его притащили в гей-район.              _______________________________       Neverland — остров Нетинебудет, где обитал Питер Пэн.