Царь горы

      — Тебе нужно на работу? — спросил Гарри несколько минут спустя.       — Сегодня выходной, — напомнил Северус, и Гарри хлопнул себя по лбу.       — Я и забыл.       Он вскочил с дивана и бросился за телефоном. Северус наблюдал за ним, пока Гарри звонил, стоя обнажённым посреди гостиной.       — Гермиона, — сказал он в трубку, — скажи Грюму, пусть займётся отчётами. Я сегодня не приеду. Что? Нет. У меня дела… Так получилось. Ему в клубе поплохело, и я... — Гарри покраснел как варёный рак. — Слушай, смени его на кого-нибудь другого. Он не знает меня в лицо? Хорошо. Нет, — сказал он, подумав, в ответ на какую-то реплику, — не меняй ничего. Пусть и дальше двое, только такие, кто меня не знает, ладно? Да. Спасибо. — Гарри открыл было рот и снова вспыхнул. — Иди к чёрту, — проговорил он не очень сердитым голосом и отключил телефон.       — Мисс Грейнджер оказалась излишне прозорливой?       Гарри посмотрел на него с рассеянной улыбкой.       — Как и ты.       Он вернулся и присел на корточки рядом с Северусом, собираясь что-то сказать и будто бы колеблясь.       — Я давно знаю, что ты пустил своих людей следить за мной, — заметил Северус спокойно, и Гарри оторопел.       — Как ты понял? Они профессионалы, их очень трудно заметить.       — Трудно, если не думать об этом. Но я неплохо тебя изучил. Я был уверен, что ты приставишь ко мне кого-то. Остальное — дело хорошей наблюдательности.       Гарри улыбнулся и привалился к дивану, взяв руку Северуса в свою.       — С тобой так легко. Как будто для тебя ничего не значит, что я мужчина.       — У меня тоже было время подумать.       — Всё равно. Неужели ты ни капельки не боишься?       — Уголовную ответственность за гомосексуальные связи отменили ещё в шестидесятом. Чего мне бояться?       Гарри смутился.       — Не знаю. Себя? Общества? Осуждения?       — Всегда найдётся тот, кто осудит. Не за это, так за другое. А себя я не боюсь.       — Счастливый.       Северус наклонился к нему и сказал нехотя, в раздумьях разглядывая его лицо:       — Больше я думаю о том, кто ты такой, чем о том, какого ты пола.       — Я очень боюсь. Тебя могут убить. И меня могут убить, но я не хочу об этом думать сегодня, ладно?       Он замолчал. Его рука осторожно скользнула по руке Северуса.       — Ты вчера там первый раз был?       — А ты как думаешь?       — Не знаю!       Гарри сверлил его подозрительным взглядом.       — Я думал о тебе всё это время.       — А вчера?       — А что «вчера»? — спросил Северус рассеянно. — Чёрт меня понёс в этот бар.       — Зачем?       Северус помедлил.       — Устал, — сказал он сухо. — От тебя.       Гарри молчал, и Северус взглянул ему в глаза.       — Удивительно. Ты больше ни о чём не расспрашиваешь?       — Нет.       Гарри снова взял его за руку.       — Мне не нужны слова. Я знаю, что ты в том клубе был впервые. Я… Просто я скоро рехнусь от ревности и… Я и сам следил за тобой, — сказал он вдруг. — Сидел у тебя на ветках под окнами. Целый месяц, представляешь?       Северус взглянул на него недоверчиво.       — Ага, — подтвердил Гарри уныло, — с ума сходил. Ты какую-то студентку привозил, а потом Нарцисса к тебе явилась… Я думал, я вас всех там убью.       — И что же уберегло меня от торжественной казни?       — Не смейся, пожалуйста.       Северус сел. Гарри, всё ещё стоя на коленях, прижался лбом к его груди.       — Не смейся, — пробормотал он снова.       — Я не смеюсь. Я шокирован.       Гарри не удержался и фыркнул.       — Я могу остаться? — спросил он.       Северус молчал. Они обнимались со слепой нежностью, не желая разделиться. Гарри уже не ждал ответа. Из-за наступившего молчания он нервничал. Он пытался заставить Северуса сползти с дивана, так как сам не мог встать. Всё его тело было напряжено. Гарри выдохнул, чувствуя, как стиснул своего любовника, и попытался отстраниться, но Северус не отпустил его.       — Перестань, — прошептал он. — Можешь. Ты всё можешь.       Он сам поцеловал Гарри почти больно.       — Пойдём в душ? — предложил Гарри, поднимаясь, и потянул Северуса за собой.       Тот, не возражая, последовал за ним. В душевой кабине было тесно и парко. Встав под горячую воду, Гарри нетерпеливо поцеловал Северуса, вжавшись в него всем телом и шепча в ухо:       — И что, тебе там понравилось? Скажи? Ты глазел, я видел!       — Глазел, как микробиолог в микроскоп.       — Ты хотел там кого-то? Ответь! Ты ведь собирался что-то там делать!       Глаза Гарри снова заблестели от гнева. Он подался вперёд. Нетерпение в движениях он смирял бережностью своих рук и обнял Северуса крепче.       — Не собирался. И никого я там не хотел.       — А стриптизёр?       Гарри вцепился ему в плечи. Вода стекала с его волос, по лицу, поцелуи были без вкуса, и ощущение от прикосновений чужих губ было ярче. Гарри сердито обнял Северуса за талию, придавив его к стенке кабины.       — Ну?       Было жарко и неудобно. Гарри спешил, боясь чего-то неведомого: что всё делает неправильно, что Северус уйдёт, что у них ничего не выйдет, и тут-то снова обнаружил, насколько они подходили друг другу. Северус не умел торопиться и даже теперь умудрялся выглядеть спокойным. Только дыхание его сбивалось — он дышал глубже, чаще и шумнее. Он был очень нежен, и агрессия Гарри тут же гасла. Стоило Гарри проявить больше силы или нетерпимой грубости, как Северус обнимал его с неожиданной мягкостью, легко сжимал руку, так, что она расслаблялась сама собой, и Гарри терял голову, на миг уступая этой волнующей медлительности, а потом, будто бы опомнившись, снова бросался в бой. Они обнимали друг друга очень крепко, и Гарри хотелось быть ещё ближе, отчего он прижимался теснее и елозил, и бормотал: «Я только немножко…», но он больше не контролировал своих движений, а Северус вдруг сам прижал его к стене, их хаотичные движения превратились в жаркое и сладостное удовольствие, отчего Гарри не смог удержать стона.       Лоб его был покрыт испариной — душ казался излишне горячим. Гарри осторожно положил голову Северусу на плечо и выключил воду.       Северус был худым и бледным. Гарри казалось, что он теперь тоже бледен, как настоящий англичанин, но рядом с Северусом он выглядел как мулат — бронзовый загар никуда не делся, только чуть поблёк. Гарри поцеловал его в плечо, не открывая глаз и продолжая обнимать Северуса за талию, чувствуя его руки на своей спине.       — Я не собирался спать с этим мальчиком. Я собирался с ним поговорить, если бы не напился этого тоника.       Гарри не сумел сдержать улыбки.       — Поговорить?       Они всё ещё стояли вплотную друг к другу.       — Я хотел тебя, а не сомнительного молодого человека, — сказал Северус, несколько раздражённый своим признанием. — Я был сбит с толку. Гарри, мне тридцать семь лет. До тебя я никогда — слышишь? — никогда не хотел мужчину. Проститутки очень много знают о сексе, и…       — И ты пошёл за консультацией к профессионалу? — закончил за него Гарри, понимая, что разрывается между весельем, ревностью, сочувствием, любовью и попытками сдержать все эти чувства.       — Да.       Гарри поцеловал его, и поцелуй длился гораздо дольше, чем оба ожидали.       — Он бы уговорил тебя проверить с ним, — выдавил Гарри сердито.       — Думаешь, его профессиональные качества затмили бы тебя в моей голове?       — Ох, ну я не знаю! — Гарри вцепился ему в руку. — Только посмей об этом подумать, я… я не знаю, что сделаю!       Северус хмыкнул и снова обнял его.       Гарри опасался, что его любовник, полностью отойдя от наркотика, почувствует себя плохо. В какой-то степени так и произошло — после бессонной ночи Северус выглядел изнеможённым, и Гарри заставил его лечь.       — Есть ты не захочешь до вечера, — объяснил он, — но поспать тебе нужно. А я пока обед приготовлю.       Северус заснул быстро. Оставшись один, Гарри прошёлся по квартире, выглянул в окно гостиной, зашёл в кабинет. Над письменным столом висела копия Шардена. Гарри уже знал, что за картиной находился сейф. Он отодвинул её и задумчиво дёрнул запертую дверцу.       Холодильник был пуст, и Гарри съездил в ближайший супермаркет. Разложив продукты на столе, он, весело пританцовывая, принялся чистить лук.       Когда Северус появился в дверях кухни, Гарри ловко поливал сковороду красным вином, а потом отхлебнул из бутылки.       — Пьёшь?       Этот вопрос, прозвучавший как его собственный накануне вечером, заставил Гарри напрячься. Он обернулся, обеспокоенный.       Северус подошёл к нему и забрал у него из рук бутылку. Вдруг он сам хлебнул из горлышка.       — Хорошее вино, — сказал он. — Не слишком приторное для мяса?       — Весь секрет в специях. Результат тебе понравится.       Гарри беспомощно смотрел на него. Оказывается, когда любишь, столько всего боишься, что и не перечислить. Но все страхи сводились к одному — нельзя было рискнуть этой любовью, поэтому Гарри чувствовал себя деревянным. Он забрал у Северуса бутылку и отпил для храбрости.       — Ты как?       — В порядке.       Северус сел за стол, пододвинул к себе разделочную доску и стал нарезать лежавшие там помидоры.       — Кубиками, — пробормотал Гарри.       Совместное приготовление обеда и разделение трапезы порой сближает не меньше секса. Гарри, несмотря на произнесённую им утром пылкую речь, был истинным гедонистом и считал, что телесное наслаждение — лучшее средство для доказательства любви. Способность тела к получению простых удовольствий — вот что Гарри ценил больше всего. Он был голоден и в такие моменты был убеждён, что нет ничего прекраснее, чем сочный бифштекс с жареной картошкой и красным вином. Это навело его на другую мысль.       — У тебя в кабинете висит копия Шардена. Кусок хлеба и стакан красного вина. Это…       — Натюрморт.       — Ага, натюрморт, — сказал Гарри рассеянно. — Но не в том дело. Хлеб там… Я даже понюхал. Это ты повесил?       — Да.       — Не музыкой одной будешь сыт? — проговорил Гарри, улыбаясь.       — Не хлебом одним, — ответил Северус, отчего-то тоже улыбаясь.       Гарри отобрал у него нож. Отодвинув разделочную доску, он уселся среди недорезанных помидоров, потянул Северуса за руку и горячо поцеловал его.       — Ты ещё не пожалел о том, что случилось?       — Нет.       — Ты ничего мне не сказал, — пробормотал Гарри. — Как ты… Я так не могу!       Он схватил Северуса за плечи.       — Я сказал, что не хочу сегодня говорить об этом, но как иначе, если я не знаю, чего ждать? Я знаю, что тебе противна моя работа. Я хотел сразу тебе сказать… Мне власть не нужна. Мне ты нужен. Я хочу всё бросить. Не из-за тебя… Хотя из-за тебя тоже. Но это я сам — сам хочу. Только… У меня там семья… даже вроде как друзья появились. Я пока не знаю, что делать и как это сделать. И ещё Дамблдор…       При этом имени Северус почему-то помрачнел.       — Что «Дамблдор»?       Гарри замолчал. Нельзя же было рассказать о Линдсене и о том, что произошло.       — Неважно. Ты хочешь быть со мной?       — Я уже с тобой.       — Я тебя не понимаю, — сказал Гарри задумчиво. — Не верю тому, что ты согласился. — Он поднял голову и уставился Северусу в глаза. — Почему ты согласился?       — Тебе же не нужны слова.       — Не нужны.       Сковорода зашкворчала, и Гарри вернулся к приготовлению ужина. Беспокойство не отпускало его. Он молча ставил тарелки, накладывал мясо и картошку. Бокалов он не нашёл, поэтому налил вина в чашки и протянул одну Северусу. Тот выпил.       — Что тебя тревожит?       — Не знаю. Предчувствие. Это глупо — так говорить. Давай есть.       Северус хмурился.       — Мы найдём выход, — сказал он уверенно.       — Я ни к одному человеку не испытывал то, что испытываю к тебе, — добавил он, поймав Гарри за руку. — Я сам не представлял, что способен на такую нежность. Если хочешь знать, женщины ждали доминирования. Им нравится острота, они уважают власть. Почему-то мой внешний вид внушал им, что я не стану с ними считаться и буду просто брать.       — Это, типа, мужественно. А я часто это использовал. Девчонкам нравилось, когда я был весь такой решительный… Безжалостный, — пробормотал Гарри. — Ну, это я понял, что любовь не совмещается ни с силой, ни с болью. Любовь вообще не может причинять боль. Боль причиняет только отсутствие любви. С тобой мне не больно.       — Что произошло тогда у Дамблдора?       — Не хочу про это. — Гарри отступил и сказал умоляюще: — Пожалуйста, давай ужинать! Всё остынет.       Они сели. Северус ел нехотя, ещё не отошедший от вчерашнего, а Гарри жевал молча, голодным взглядом разглядывая своего любовника.       — Гарри, перестань, — сказал Северус, не поднимая головы и улыбаясь.       — Не могу перестать.       Гарри разлил по чашкам вторую бутылку вина, и они запивали им мясо, пока у Гарри не закружилась голова.       — Кажется, я хватил лишнего, — сказал он весело.       Он поставил локти на стол и подпёр голову руками.       — На улице январь, а мне тепло, — Гарри помахал рукой в сторону Северуса и засмеялся. — Люблю пить вино за ужином. Люблю твоё отопление. Люблю этот бифштекс. Люблю январь. Люблю тебя.       Северус с усмешкой взглянул на него, но когда Гарри поймал его руку, не отнял её.       — А если я буду жить без денег в хижине, — закрыв глаза, сказал Гарри, — ты будешь меня любить?       — В хижине?       — Ага, без отопления. Где-нибудь в далёком и унылом городишке, где есть только фабрики и заводы, всегда холодно, серо и ничего не происходит.       — Буду.       — Поесть, поговорить, потрахаться… — так и не открыв глаз, пробормотал Гарри, прижимая руку Северуса к своей груди. — Что может быть лучше в этом мире?       — Меня всегда удивлял твой выбор ценностей.       — Это называется «жить тщательно», — проговорил Гарри с лукавой улыбкой. — Со вкусом. Но теперь я знаю, что может быть лучше. Есть вместе с тобой. Говорить с тобой. Любить тебя. Хочу о тебе заботиться. Хочу трогать тебя. — Он открыл глаза и объявил: — Я не собираюсь тебя любить это… как его… платонически, вот! Я люблю тело. Твоё и моё, — добавил он, целуя Северусу ладонь и запястье. — И если ты не против, я намерен погрузиться с тобой в… как же это… ах да, — пучину разврата… и чтобы твоё мужское естество исторгало из себя токи любви, как из шланга…       Северус тихо рассмеялся, но глаза его говорили о другом.       — Где ты понабрался этих ужасных выражений?       — Я читал, — сообщил Гарри так, словно это был ужасный секрет.       Он сполз с табурета и, нависнув над Северусом, принялся жадно целовать его в губы.       — Там главный герой буравил своим инструментом содрогающиеся стенки её штолен и безжалостно попирал его жёстким концом их колышащиеся входы, — пробормотал Гарри, гладя Северуса по спине.       — Я потрясён.       — Я знаю, — заявил Гарри, поцеловав его в шею. — Я никогда не оставляю тебя равнодушным.       — Трудно остаться равнодушным, услышав нечто подобное.       Гарри быстро расстегнул на нём рубашку и запустил руки Северусу в волосы, развернув на табурете спиной к столу.       — Я лучше другое скажу… Я тебя люблю, — прошептал Гарри ему на ухо, опьяневший от вина и от близости. — Люблю. Мне нужно тебе это говорить. Можно? Можно, да?       Дыхание Северуса немного пахло вином, и его собственное тоже. Разгоряченный, он опустился на колени и заставил Северуса опереться о столешницу. Расстегнув ему брюки, Гарри взял в рот его ещё мягкий член. От движений языка он быстро набух, налился кровью, стал жёстче, и Гарри услышал, как Северус хрипло прошептал его имя, и решительней взялся за дело, пытаясь без слов признаваться в любви. Он слышал стоны, и его самого опаляло жаром чужого наслаждения. Северус вцепился в его плечо и пробормотал что-то невнятное, а потом попытался притянуть к себе, но Гарри неподатливо ухватил его за бедро, погружая мокрый, испачканный смазкой член в самое горло. Он был полон нужды и жадно схватил свой член другой рукой. Некоторое время спустя Гарри со стоном приник к ногам Северуса, и тот слез на пол и потащил его, податливого и покорного, в объятия, принимаясь целовать.       Гарри больше не мог стоять на коленях. Он весь обмяк, тело его расслабилось.       — Пойдём в спальню? — предложил он шепотом.       Не говоря ни слова, Северус поднялся, придерживая расстёгнутые брюки, и помог встать Гарри. Они упали на кровать, одновременно избавляясь от одежды, и Гарри подлез Северусу под бок, обняв его.       — Я сейчас рассыплюсь.       В ответ Северус только снова поцеловал его, лаская плечи.       — Я думал позвать тебя куда-то, хотел снова побывать с тобой в городе, — бормотал Гарри, отвечая на поцелуи, — но я так хочу тебя, что не уверен в собственной адекватности. У меня нет никакого желания шокировать окружающих.       — Останемся.       — Да.       Гарри опрокинул его на спину. Свойственная Гарри настойчивость постепенно пробуждалась, однако он был выжат и удовлетворён, а обнимать было так приятно, что он только продолжал свои ленивые ласки, время от времени целуя Северуса в губы.       — Я останусь сегодня здесь и буду спать с тобой, — заявил Гарри.       На самом деле он боялся, что его выставят, если не сейчас, так ближе к ночи. Однако Северус не возразил.       — Спи. Ты не спал прошлую ночь.       Гарри пошевелился и вытащил руку из-под тяжёлого тела своего любовника.       — Я и завтра останусь, — сообщил он, замирая. Грудь Северуса дрогнула.       — Оставайся.       Гарри с подозрением приподнял голову и увидел, что Северус смеётся.       — Мерзавец, — сказал Гарри нежно, снова целуя его в губы и ёрзая: — Тебе удобно?       Устроившись под тёплым одеялом, Гарри уснул очень рано, потому проснулся на рассвете. Он спал прижатый к Северусу, голый, жаркий и возбуждённый. Гарри скользнул рукой по его животу вниз и погладил его член. У Северуса стояло во сне.       Гарри задержал дыхание. Его член упирался Северусу прямо между ягодиц, и это было так сладко… Он не выдержал и слегка толкнулся, потом чуть сильнее. Северус всё ещё спал — Гарри боялся, что вот он сейчас проснётся и запретит ему себя трогать так интимно, тыкаться членом ему почти что в зад. Но возбуждение от этих недодвижений только усиливалось, Гарри терял контроль и уже всерьёз подавался вперёд. Ох… надавить бы сильнее… Гарри вдруг обнаружил, что Северус не спит.       — Я ничего не сделаю… Я вот так… Можно?.. — лихорадочно шептал Гарри ему в ухо, ёрзая членом между ягодиц, тычась в анус, но не пытаясь проникнуть. Он только давил, почти бился головкой члена в сжатое, крошечное отверстие ануса, тёрся, схватил Северуса обеими руками сзади и со стоном запачкал его спермой между ягодиц и бедёр.       — Мой хороший… мой… — бормотал он, целуя его в шею и нащупав его напряжённый член. Гарри вымазал пальцы в собственной сперме и принялся чувствительно щекотать любовнику анус. — Тебе приятно? Хочешь я его полижу? — Он надавливал пальцем всё сильнее, поскольку Северус не возражал, и в конце концов осторожно проник внутрь, массируя сфинктер круговыми движениями. Дыхание Северуса участилось, он слегка перенёс вес на живот, его рука скользнула вниз. Гарри понял, что он мастурбирует, и собрал пальцами ещё своей спермы, размазывая её по анальному отверстию. Он усилил натиск, видя, что Северус запрокинул голову, а его движения стали грубее и хаотичнее.       — Есть специальные приспособления… — зашептал Гарри жарко, — чтобы растянуть мышцы… Тогда дискомфорта не будет совсем, только удовольствие… ох, я как представлю такую штуку в тебе… что у тебя там стало мягко и открыто… сразу хочу на тебя наброситься… Северус… Я тебя люблю… Я каждую ночь представляю, как мы… как я в тебя кончаю… я сделаю всё, что ты хочешь… тебе будет приятно…       Он услышал сдавленный стон Северуса, почувствовал, как его тело расслабилось, и осторожно вытащил пальцы. Снова распалённый своими же фантазиями, Гарри лихорадочно принялся мастурбировать, просунув головку члена между ягодиц любовника. На этот раз там было полно спермы и анус был скользким, чуть более расслабленным от массажа. Гарри снова надавливал, но чувствовал, что теперь мышцы немного поддаются, и это лишало всякого контроля. Гарри двигался, изо всех сил удерживая себя от того, чтобы одним махом не погрузить член в анус, и поэтому заработал рукой жёстче, снова кончая прямо на сжатое анальное отверстие.       Чуть позже, удовлетворённый и расслабленный, он время от времени целовал Северуса, а потом взял его руку, повёл ею по своей спине и ниже, по ягодицам.       — Я безумно тебя хочу, — сказал он тихо. — Ты никогда ничего такого не делал, я знаю. И не знаю, насколько далеко ты готов зайти. У меня никого не было. То есть, я никогда не был, ну, э-э… в пассивной роли, — сказал Гарри нерешительно, чувствуя, как Северус сжал его бедро, — но я помню, что ты был только с женщинами. Тебе будет привычнее. Если хочешь, конечно.       Северус молчал.       — Ты уступишь?       — Я тебя люблю.       Гарри вложил в эти слова целый миллион аргументов, которые не хотел озвучивать по одному.       — Тебе так не нравится?       Гарри смутился и пожал плечами.       — Я не знаю. — Его голос звучал приглушённо, потому что он прятался в постели под одеялом. — Я… ну… понимаешь, это считалось позорным. Я же тебе рассказал… Знаешь, у кого власть, тот имеет… Ну и…       — Я понял, — проговорил Северус сухо. — Гарри, это всего лишь секс. Не имеет значения, что происходит в постели, если секс добровольный и нравится обоим. Мне казалось, ты сам пытался донести до меня, что расположение и назначение человеческих отверстий не должно служить помехой удовольствию.       — Ну да… Я вроде как жуткий лицемер, — поведал ему Гарри так тихо, что Северусу пришлось наклониться к нему.       — Я решился вступить с тобой в отношения, несмотря на всё, что о тебе знаю. Меня не остановят эксперименты в кровати. Я не приемлю принуждения и не люблю боли, в остальном… пусть всё идёт своим чередом. Мы разберёмся, что делать.       — Ты верх здравомыслия даже в постели.       — Должен же кто-то быть сверху.       Гарри взглянул на него с упрёком, но не удержался и всё-таки улыбнулся. Он улёгся на Северуса и, поцеловав, объявил:       — Я буду любить тебя любым. Сверху, снизу, сбоку… только не уходи.       Он снова накрылся одеялом с головой и положил руку любовнику на живот. Северус откопал Гарри из одеяла и прижал к себе. Гарри молчал.       Они не вылезали из постели до полудня. Сходив в душ, Гарри явился в спальню в чём мать родила, размахивая полотенцем как белым флагом. Он остановился в дверях, широко расставив ноги, твёрдо стоящий на земле, высокий и сильный. Мокрые волосы его торчали. Гарри улыбался Северусу так ласково, что его чувства казались материальными, как будто от него к Северусу можно было порезать ножом что-то бело-розовое, похожее на пастилу.       Северус смотрел на него откинув голову на спинку кровати. Он не двигался, но в лице его светилась странная мягкость, и она делала взгляд его чёрных глаз неожиданно страстным.       — Ты приторно на меня смотришь, — сказал он наконец, усмехнувшись.       — Плевать, — сказал Гарри, демонстрируя в руке с полотенцем ещё и бутылку вина. — Я прихватил остатки.       Он залез на кровать, встав на колени, и сунул Северусу единственную, захваченную из кухни чашку, так и не помытую накануне.       — Я буду приторным, — заявил он, наливая вино, — буду сахарным. Зефиром. Правда, ты почти не ешь сладкого, — заметил Гарри задумчиво. — Ладно, вот буду десертным вином! Мне нравится его цвет. Что бы там ни было, — добавил он серьёзно, — я люблю кровь. Люблю её цвет и солёный вкус. Люблю не потому, что мне нравилось убивать. Не нравилось. Кровь — единственное, что в этом мире имеет настоящую ценность. Твоя кровь, твоих родителей, твоего врага. — Он внимательно взглянул на Северуса. — Считаешь меня варваром?       Северус покачал головой.       — Нет. Ты просто живёшь телесными категориями. Я уже привык к этому.       — А какими мне ещё жить, если самое главное, что мне дала жизнь, — это тело? Она же не сделала меня бесплотным духом, призраком, который не может есть, пить и тебя любить. Нет уж! Я собираюсь тебя валять, трогать и облизывать! — Гарри отставил бутылку и бросился к Северусу. — И я, чёрт возьми, благодарен хрен пойми чему или кому за то, что меня слепили из мяса и костей!       Он ощупал себя руками, оглаживая свой живот и уже налившийся тяжёлый член, отметив, что Северус, ничем не выражая своих чувств, проследил за его движениями и не отводил глаз. Гарри сдёрнул с любовника одеяло и убедился, что тот уже некоторое время возбуждён. Гарри забрал бутылку вина и, хлебнув, заметил:       — Хорошо, что это не десертное. Терпеть не могу облизывать десертное вино.       С этими словами он наклонил бутылку и вылил часть её содержимого Северусу на живот. Они пили вино, смеясь и целуясь, и до самого вечера занимались любовью. Никто из них в этот день не заводил разговоров о будущем. Гарри заметил, что Северус тоже старательно избегал этой темы. И это красноречивое молчание тревожной нотой звучало на протяжении всего счастливого и безоблачного дня.       Изредка отдыхая, они лежали рядом, глядя в потолок и говоря о пустяках. Неизменно оказывалось, что им было о чём говорить. Северус по большей части говорил о работе. Гарри, демонстрируя нехитрую житейскую мудрость, рассказывал массу историй, которые случались с ним самим или с его знакомыми, рассказывал, как впервые оказался в Риме, в Марселе, в странном и диком городке на юге Ливана, где люди двадцать первого века жили по традициям эпохи неолита. Гарри захлёбывался словами, и пару раз даже заметил в глазах своего любовника что-то похожее на восхищение.       — Я в бога не верю, — говорил Гарри, — ну, в того, которого в церкви придумали. Мы как-то хоронили одного из наших… У его семьи был свой священник. Они его и пригласили отпевать. Стоим мы на кладбище, траурная обстановка, всё как положено, как вдруг кучу наших машин объезжает здоровенный чёрный джип. И выходит оттуда другой священник в рясе, пробирается через толпу и давай этого, что отпевает, хуями обкладывать. «Что ж ты, — говорит, — говнюк, на чужую территорию полез? Это моё кладбище». А тот растерялся и объясняет, что пригласили, мол. А тот, из джипа, не слышит и дальше поливает: «Вали на хрен, пока я тебя сам не отпел». Мы сперва оторопели, а потом этому, что приехал, велели, чтоб сам валил. Я таких уродов вообще ненавижу, — перебил Гарри сам себя, — они же, типа, облегчение и духовное просветление должны нести, а на самом деле, суки, только за бабло и держатся. Там мафия почище нашей. В Риме даже банда есть из одних священников, представляешь? Так они с ларьков дань собирают. Правда, я не выдумываю!       — Я верю, — успокоил его Северус.       — Бог если и есть, — продолжил Гарри задумчиво, — то он не в Ватикане. Я так думаю: ты и Мендельсон уж точно к богу ближе, чем этот мудак на джипе и с крестом на пузе. А иногда мне казалось, что мне и бога не нужно, потому что я видел такое…       — Мы из аэропорта ехали, — сказал он, упомянув, что речь шла о его прибытии на Сицилию, — я вообще ничего не понимал. Я в самолёте спал, и до этого тоже… Крёстный меня ночью увёз из Лондона. А в Палермо мы прибыли на рассвете. Там я, знаешь, проснулся наконец. Ничего не понимаю, где я и что, а машина выезжает на холм. Солнце поднимается, и всё серое, ещё сонное, становится цветным, и я увидел белый город и синее море. Я хотел выйти из машины — посмотреть на море, но было нельзя. Тогда я соврал, что в туалет хочу и сейчас описаюсь. Ну, тогда шофёр остановился, конечно. Неподалёку была здоровенная такая церковь — из таких, что любят отгрохать, чтоб прямо дух захватило. И вот я стою: слева город и море, а справа церковь эта блестит. Вдруг солнце облизало шпиль, высунулось и ударило мне прямо в глаза. Лучи были тонкие, длинные и жёлтые, как спагетти, а потом они заискрились. И я… я рот открыл. Вроде мама с папой умерли, да… я не очень-то понимал… А в тот момент я чувствовал дикое, злое счастье, оттого что живу и вижу это солнце! Мне больно было и так прекрасно, что я не мог дышать. Я туда потом много раз приходил на рассвете. Я как будто соединился там с землёй, чувствовал себя маленьким животным и огромным солнцем одновременно. По-дурацки объясняю… но как-то так оно и было. Если бы я знал, что можно умереть и потом вечно сидеть на том самом месте, смотреть, как солнце ходит изо дня в день туда-сюда, я бы сразу умер, не задумываясь. Тогда-то я решил, что хочу жить в Палермо. — Гарри на мгновение замолчал. — Я больше не видел ничего такого же прекрасного. А потом я увидел тебя и услышал эту арию из «Тоски». Не мог дышать… — повторил он ровным тоном.       Северус слушал большей частью молча, но на этот раз заметил:       — Я не ожидал от тебя интереса к опере.       — Я и сам не ожидал. Я просто нашёл музыку, где чувства совпадают с моими. Знаешь же, не так-то просто их выразить. Для этого искусство и существует.       На полке тикали часы. Время близилось к десяти. Северус долго молчал, потом потушил свет.       — Завтра рано вставать.       Гарри подлез к нему под бок и обнял. Прижавшись щекой, он дёрнулся от боли: рана на виске ещё не зажила.       — Что вообще с тобой случилось? У тебя швы, и всё разбито. — В темноте Северус осторожно прикоснулся к скуле Гарри. — Ты дрался? Там, в театре, ты ужасно выглядел.       Гарри долго молчал, а потом, спрятав лицо у него на груди, прошептал:       — Ты разбил мне сердце.       Он не видел лица Северуса, но ощущал его ласковую руку на плече. Вдруг он почувствовал колыхание воздуха: Северус склонился к нему и невесомо поцеловал в разбитый висок.       — Прости.       Гарри не был уверен, что ему не послышалось, но Северус притянул его в объятия и неожиданно зашептал на ухо нежности, которых Гарри уж точно не ожидал и которые, наверное, рассказывают сопливым девчонкам, но слышать их было прекрасно и больно, так что у Гарри заныло в груди и он ревниво прижал Северуса к себе изо всех сил. Гарри пытался запомнить эти непривычные слова, но они как-то проплывали мимо: он слышал мягкие интонации, ощущал горячее дыхание, руки, растрепавшие ему волосы, и вслепую тыкался губами, испытывая боль оттого, что он и Северус сейчас всего лишь обнимаются, переплетаются руками и ногами и всё-таки разделены. Он слышал своё имя, а потом ещё шёпот — такой откровенный и нежный, что Гарри не выдержал — вспыхнул и подался ближе, забываясь и торопливо гладя лицо Северуса дрожащей рукой, прижимаясь к его раскрытой ладони твёрдым членом. Гарри было неловко и стыдно из-за того, что он так остро реагировал на всё, что шептал ему Северус. Странно было испытать горячее, всепоглощающее вожделение от простых и ласковых слов. Гарри никогда не стеснялся обнажённого тела, но сейчас он был обнажён как-то иначе и почему-то донельзя смущён и поэтому радовался тому, что свет потушен. А Северус, лицемер, совсем ничего не стыдился: его ханжески святой вид, как оказалось, в постели тут же с него слетал, что постоянно приводило Гарри в отчаянно-ревнивое бешенство. Гарри крепко сжал руку на его бедре и вдруг застонал низко и глухо — от нужды и болезненного счастья, от того, как жарко Северус целует его губы и шею, прижимается и скользит всем телом по его телу.       — Да, мне хорошо, — едва выговаривая слова, бормотал Гарри в ответ на тихие вопросы и сам целовал Северуса в губы, задерживая дыхание, потому что больно было дышать и больно слышать. Гарри рвался к нему навстречу, наконец осознав, что значит освободиться — быть единым целым, избавиться от боли, от жажды и от слов, потому что слова уже не нужны.       — Зачем ты всё это говорил? — через некоторое время прошептал Гарри, отчаянно покраснев. — Как будто со мной надо носиться. Ты так… У меня такого ещё ни разу не было, чтобы… гм… я… ты нежничал. Чёрт, ты такие вещи… мне такого никто не говорил. Я думал… у тебя ведь опыта меньше и… а ты постоянно умудряешься мной командовать. — От этих слов Гарри почему-то смутился ещё сильнее. — Мне так с тобой хорошо, но я хочу… ты знаешь, чего я хочу.       Он замер в темноте. Северус тоже не двигался, а потом погладил Гарри по вспотевшей спине.       — Давай попробуем.       — И ты… ну… Тебе не страшно? Вроде пока всё несерьёзно ведь, а это, типа, настоящая пидорасня.       Гарри, спрятав голову под подушкой, услышал вздох.       — До сих пор поверить не могу, что при всей твоей напускной уверенности в голове у тебя на самом деле толчётся смесь сомнений и диких предрассудков. Мне думается, что ты сам с трудом принял мысль о своих склонностях.       — Я не считал это склонностями. Я… так… Я себе говорил, что проблемы у того, кого трахают, а не у того, кто сверху. Я, когда у меня впервые было, думал, что я это назло делал, ну, а мне понравилось, и я с собой договорился, что это вроде как хобби. Кто-то расслабляется, когда виски хлещет или кокаин нюхает, кто-то марафоны бегает, а я с мужиками сплю.       Гарри стиснул зубы, ожидая, что Северус рассмеётся, но он не смеялся.       — Я так и думал, — сказал тот. — Естественный для тебя взгляд на вещи, если учитывать среду, в которой ты вырос и вращался всё это время. Вначале ты даже удивил меня своими показательно либеральными взглядами на однополые связи. Мне понадобилось немало времени, чтобы увидеть, как на самом деле болезненна для тебя эта тема.       — И вовсе не «болезненна». Подумаешь, нравились мужские задницы. Мне девушки тоже нравились. Много.       Они лежали в обнимку, и Гарри всё ещё прятал лицо, хотя по-прежнему было совсем темно. Он осторожно гладил Северуса по ягодицам и, горячо выдыхая, иногда прижимался губами к его шее и груди.       — Очень нравились? — Гарри услышал в голосе Северуса улыбку.       — Да. — Гарри тоже улыбнулся, но опять как-то смущённо. — Мне говорить не с кем было… — добавил он нехотя. — Знаешь, а ты первый, с кем я вообще об этом говорил. Я никому не рассказывал... Армандо, ну… тот, кто…       — Я помню.       — Да, так вот, он, чёрт… он мне отсосал, но это было… ну, почти как с девчонкой, может, более развратно, что ли… А потом, когда он развёл меня на секс… Меня, если честно, не пришлось долго уговаривать. Мне было девятнадцать, а ему двадцать пять, и он как будто с обложки журнала сошёл. Я был постоянно возбуждён, а с мужчинами… видел только изнасилования… Мне очень хотелось… понимаешь, хотелось знать, что в мужской заднице такого находят. Я даже девчонок на анальный секс убалтывал, но всё воображал, каково это с кем-то, у кого тоже есть член. И это было… ох. Не только сам процесс. Ужасно запретное — вот это движение внутрь и то, как растягивается и сдавливает, и чужой член в руке, — в этом чувствовалось что-то неестественное и чудесное. А я хотел захлебнуться этой ненормальностью: когда всунул свой член в чужую задницу, я, чёрт возьми, был свободен от всего и от всех, особенно от этих, кто учит, как правильно жить. Дело ведь не в том, что учат и что учат все, кому не лень, а в том, что делают они это не отдав от себя ни капли, походя, требуя, чтобы ты отдался весь, без остатка, а сами-то даже вот на столечко от себя не оторвут, — Гарри сжал Северусу кончик пальца. — Мне было так хорошо, наверное, я даже был счастлив. Мне казалось, что это и есть жизнь, как она есть, без всяких там украшений — грязная и восхитительная одновременно. А ещё мне стало не так тоскливо. Я всё время был один, а такое дело очень опасное — Армандо вроде бы мне доверился, ну, тем, что в задницу дал по доброй воле. Меня и потом это привлекало: чужая слабость. Не потому, что я хотел ею воспользоваться, — добавил он торопливо, — мне нравилось его удовольствие. Я тоже научился ртом, а… тебе кто-нибудь здесь?.. — Гарри невесомо пробежал рукой по телу Северуса и скользнул рукой между его ягодиц. — Тебе понравится, — прошептал он, услышав отрицательный ответ. — Это жарко, и стыдно, и обалденно. После Армандо у меня чуть ли не крыша ехала — так я всё время секса хотел. Я постоянно искал кого-нибудь, даже в другие города мотался на ночь: в Палермо нельзя было быть беспечным. Хотел чего-то такого… ну… фантастического в постели. Девчонки, конечно, попадались, но как-то не то уже всё было. А когда я в Лондон прилетел, у меня аж свербело. Думал, здесь оторвусь по полной: гнездо разврата, и никто меня не знает. А тут, бац, ты… И я совсем с катушек слетел. Мне хотелось тебя, нас, чтобы ты стал только моим и ничьим больше. Как будто я злой дракон, а ты моё золото. Видишь, какой я эгоист, как я тащусь от власти, даже такой? А может, всё гораздо примитивнее, и я просто люблю вставлять член в красивый мужской зад. У тебя задница — просто вау, — прошептал Гарри возбуждённо, — когда её вижу, у меня внутри всё дрожит. Как подумаю, что я… что мы… ох… — Гарри торопливо погладил нежную кожу между его ягодиц и принялся покрывать живот поцелуями, спускаясь ниже. — Скажи, а ты… почему ты согласился?       — Потому что хочу.       — Ты всегда такой скрытный, — пробормотал Гарри. — Если бы у тебя не стоял, как бы я догадался? Я не знаю, правда, что тебе сказать. Мне больше никто не нравится. Я уже несколько месяцев думаю только о тебе. Я хочу тебя так, что… — вместо слов он положил руку любовника на свой вновь напряжённый член и запнулся, когда Северус сжал ладонь. — Ты можешь спрашивать у меня что хочешь, только у меня сразу встаёт.       — Я вообще-то спрашивал о девушках, но об этом я тоже хотел узнать. Почему ты не продолжал отношения с этим Армандо?       — А… Его убили. Да и вообще он не гей был.       Гарри ждал дальнейших расспросов, но Северус молчал.       — Он же с тобой спал, — сказал тот наконец.       — Ну да, а ещё сокрушался, что мне нельзя прикрутить сиськи третьего размера. Он собирался жениться после того, как его папахен от нашей конторы бабки получит. Он поэтому и трахнулся со мной, чтоб я ему денег нарешал. Его папаша должен был родителю той синьорины с третьим размером, никак они договориться не могли и бизнес слить, поэтому ни о каком браке и речи не шло. Армандо шулер был. Он думал картами заработать, но на такое ему лет десять пришлось бы шаманить. Ну, он и обратился ко мне. Мы встретились пару раз в казино, а потом вроде как немного подружились. Он видел, что я колеблюсь, и решил мне помочь, так сказать, принять решение.       — С помощью орального секса? — в голосе Северуса Гарри услышал что-то, похожее на раздражение.       — Ага. — Гарри встревоженно добавил: — Я его не заставлял. Наоборот, слегка обалдел. Думаю, он как-то просёк, что со мной замутить можно. Мы болтали, а он вдруг давай мне массаж делать. А у меня встал по стойке смирно и не падает. Армандо быстро сориентировался и цапнул меня за ширинку. Но он и сам потом во вкус вошёл. Мы однажды даже стол в казино своротили. Да у нас обычный договор был, ничего личного: он со мной трахается, а я ему жениться помогаю. Он эту грудастую дуру очень любил, но секс у нас был крутой.       — После его женитьбы вы тоже встречались?       Гарри замялся.       — Было пару раз. Он хотел от отца отделиться и своё казино открыть. Ну… он мне снова дал, а я… не возражал.       — И чем дело кончилось?       Гарри пожал плечами.       — Деньгами я его обеспечил. Целую махинацию провернул, чтобы дядя повёлся, и дал даже больше. Но Армандо через полгода после свадьбы грохнули. Наверняка обчистил кого-то, кому дорогу не стоило переходить.       — Ты не боялся, что он может тебя шантажировать вашей связью?       Гарри фыркнул, но слова его прозвучали устало:       — Я ему сразу популярно объяснил, кто из нас главный. Да ему выгодно было в жопу давать.       — Я так и понял, — отозвался Северус, и в голосе его на этот раз прозвучало неприкрытое отвращение. — Какое ничтожество.       — Брось, — вяло сказал Гарри. — Он не убил, не ограбил — всего лишь воспользовался удачной возможностью. Ты вообще представляешь, сколько народу готово отсосать за миллион-другой? Что же, их всех говном считать за то, что хотят кучу халявных денег и стать счастливее? Я для Армандо был счастливый билет. Не ждал я от него вечной любви. А что он потом жене со мной изменял… ну, ей в Ницце пожить хотелось, а он хотел её устроить получше, и со мной он ловил кайф. Все были довольны.       — И тебя действительно всё устраивало?       Гарри молчал.       — А как же, — сказал он бесцветно. — Я и не надеялся, что мне обломится. Я тоже не дурак — свой шанс упускать. Нам хорошо было. Опыта у обоих никакого, а он лёгкий такой, не стеснялся. Он мне прямо говорил, что не стал бы с парнем, если бы не деньги. Но он ласковый был и весёлый. Я с ним дышал свободно. Только это всё была, знаешь… возня котят. С тобой всё иначе, — добавил Гарри нервно, сжав Северусу руку. — Но с ним я распробовал. И научился целой куче развратностей.       — Ты не терзался из-за орального секса или римминга — что угодно, лишь бы не пассивная роль? Ты действительно считаешь, что распоряжается именно тот, кто, как ты выражаешься, сверху?       — Ну да… Кто засовывает…       — А если тот, кому «засовывают», руководит процессом сверху?       — Всё равно же он… ну, даёт… это не то… — Гарри сконфуженно замолчал. — С моей стороны не очень умно тебе такое говорить, учитывая, чем мы собираемся заняться.       Гарри с недоумением услышал, как Северус тихо хмыкнул, и ощутил на своей макушке поцелуй.       — Я всегда удивлялся тому, какими оборачиваются люди вблизи, — негромко сказал он, наклонившись к уху Гарри. — Как вроде бы честный, интеллигентный человек может оказаться мелким и лживым, а его показательная любовь к знанию — всего лишь тщеславием. На определённой дистанции приятные, ненавязчивые отношения, а в одном доме — ад из капризов, обид и непонимания, как будто при хорошем приближении человеческие черты характера из крошечных ростков превращаются в непроходимые джунгли. При первой встрече ты показался мне донельзя обнаглевшим, недалёким, твердолобым и жестоким мальчишкой. И надо же было за всем этим обнаружить ум, какую-то болезненную честность и способность к состраданию. Гарри, я намного тебя старше и в некоторых вопросах всё равно опытнее, даже если ты нашёл в сто раз больше любовников и кровавых приключений, потому что у меня уже было время, которого ещё не было у тебя. Тебе не нужно предостерегать меня от боли, которую ты можешь мне причинить. Все возможные последствия я хорошо вижу сам, и если я на что-то соглашаюсь, это значит — я уже как следует всё взвесил.       Гарри, слабо улыбаясь, накрылся одеялом с головой, чтобы спрятать в ещё большей темноте свои горячие щёки.       — Не надо так, — пробормотал он из-под одеяла. — Похвалишь меня такими словами ещё пару раз и получишь наглого и твердолобого болтуна. Я тебе всё как есть скажу. Ты знаешь, как я на самом деле люблю слова? Как восходитель свои горы: ненавидит, спотыкается, тонет в лавине, страдает и мёрзнет и всё-таки обожает, жить без них не может, снова и снова идёт за ними. Слова — и музыка, и магия. Я их в сундук складывал, — Гарри постучал себя по голове, — как золото копят, начищал, как серебряные кубки, я низал их, как жемчуг, и знаю я, что настоящая цена им — грош, только мне молчать невмоготу. Никто не любит трепачей. А я тебя люблю, — добавил он, и голос его сорвался. — Иногда кажется, если не смогу говорить тебе об этом, лопну: у меня внутри всё распирает, как будто бомба пульсирует. Потом сразу боюсь: ты послушаешь и решишь, что я прибыл из страны Балаболии и только и могу, что пустозвонить. Прости меня, — сказал он приглушённым голосом, — за то, что вынудил себя слушать. Это самый ценный подарок, который мне делали. Всем говорить охота, все умные, образованные… всем есть, что сказать, а слушать некому. — Рука Гарри показалась из-под одеяла и, нащупав лицо Северуса, легла ему на губы. — Северус… — Гарри произнёс его имя с задумчивой нежностью. — Я, как школьник, тебя хочу всё время за руку держать. Ты разделил со мной своё время, а что может быть дороже? Когда я встретил тебя, я выиграл джек-пот. Всё-таки я чертовски везучий... Ты очень мало говоришь, и, я уверен, кто-нибудь поэтому считает, что ты неинтересный или неумный, а я иногда думаю, что ты инопланетянин или волшебник, способный читать мысли, а может, в тебя вселился Мендельсон, который только музыкой разговаривает, и, знаешь… мне всё равно, даже если бы ты был какого-нибудь третьего пола или вообще крокодилом родился, я бы и тогда тебя любил.       Он рукой почувствовал, как губы Северуса шевельнулись и поцеловали её.       — Не думаю, что я научусь выражать свои собственные чувства словами так же, как ты.       — Не выражай, — сказал Гарри тихо. — Мне не надо. Если бывают поэмы из поцелуев, то я одну сегодня прочёл. Ты переступил через все свои принципы. Сказал мне «да». А то, что ты мне говорил… Зачем мне ещё слова? Я знаю, что ты меня любишь.       В ответ его руку сжали. Гарри вылез из-под одеяла и поцеловал Северуса в лоб.