Царь горы

      Поразмыслив, Гарри и правда решил отправиться к Гермионе. Отъезд Северуса заставил его почувствовать себя неожиданно беспомощным. Холод пробирал его до костей. Гарри шёл по ночному Лондону, закутавшись в куртку и замотавшись шарфом. Говорили, что февраль в этом году был особенно лютым, но день всё же становился длиннее, а в воздухе витало предвестие тепла. Гарри вёл носом по ветру и чуял запах приближавшегося марта. И в Лондоне, наверное, существовала весна, но уже многие недели на градуснике держался крепкий минус. Валил снег, и летящее мелкое крошево виднелось в свете многочисленных автомобильных фар. Гарри едва мог разлепить веки: холодные снежинки секли ему глаза. Он с силой сжимал руки и упрямо шёл вперёд, обеспокоенный и угрюмый. Северус вдруг словно очнулся. Увиденная смерть заставила его отдалиться так внезапно и стремительно, сразу накануне своего отъезда, и это волновало Гарри. Его нервная, текучая натура нуждалась в твёрдых заверениях, не словесных, но зрительных или, скорее, бессознательных. Он зачастую исподволь наблюдал за Северусом, чтобы лишний раз убеждаться в его чувствах. Тот умел продемонстрировать их без всяких слов. Его внимательность, отзывчивость, его спокойная нежность — всё это Гарри подмечал, следил, как хищник, ревниво оберегая чувства, которые вдруг ему достались. На самом деле Гарри был слишком мнителен, чтобы в искренней любви сохранять и свою обычную лёгкость, и своё самоуверенное превосходство. Отъезд Северуса на такой ноте заставил Гарри приписывать их расставанию то, чего не было, а чувствам Северуса — несвойственную им нестабильность. Поэтому уже спустя полчаса Гарри навоображал себе, что Северус, пусть и испытывая к нему какие-то чувства, возможно, передумал состоять с ним в отношениях, ведь их так много разделяло. Гарри терзался и перебирал в памяти весь вечер, ища подтверждение или опровержение своим догадкам, но Северус настолько редко демонстрировал эмоции, что, разумеется, Гарри не сделал ни одного однозначного вывода. Конечно, Северус всегда поступал по совести и никогда бы не вступил в такие отношения только ради прихоти, — слишком уж он был ответственным, — но ведь даже его чувства могли измениться, так? Сперва полюбил, потом разлюбил — такое сплошь и рядом происходит, а Гарри всё-таки был для Северуса слишком неподходящей парой. Будь его воля, Гарри бы уже бежал в аэропорт, чтобы напоследок удостовериться, что между ними вот то самое, которое так потрясло с самого начала. А ведь Северус простил ему смерть Стэнфорда, думал Гарри. Нет, не может быть, чтобы всё расстроилось. Гарри остановился на мгновение, оглянувшись. По Оксфорд-стрит подряд ехало несколько пустых такси, что редкость. Может?..       Однако Гарри волевым усилием заставил себя отвернуться и идти дальше. С обречённостью он думал, что теперь ему частенько придётся мучиться и сомневаться, что он не потеряет свою с таким трудом добытую любовь.       Гермиона выглядела обыкновенно сдержанной, но Гарри чувствовал, что она подавлена, если не сказать — разбита. Тем не менее, к его приходу она оправилась и на вопросы Гарри только отстранённо отмахнулась.       — Ляжешь на диване, — сказала она привычным сухим тоном, вынеся из спальни ещё одно тёплое одеяло. В квартире было холодно.       Гарри забрался под одеяло.       — Хочешь чего-нибудь? — спросил он, помолчав.       — Нет. — Она покачала головой, подошла и аккуратно подоткнула одеяло под голые ступни Гарри.       — Спасибо, — сказала она бесцветно.       Гарри взял её за руку.       Северус уехал, и Гарри думал, что стоит полностью уладить дела и исчезнуть, но вышло всё не так, как он ожидал. И в этот раз его спасла Гермиона.       Наутро, наспех выпив кофе, они разъехались. Гарри — в свою квартиру, а Гермиона — встретиться с Тонкс и принять новую партию оружия. Однако она вновь встретила его два часа спустя на выходе из пентхауса и уволокла Гарри за угол, не давая ему спуститься на парковку.       — Нельзя ехать! — отрезала она, вытаскивая из кармана что-то завёрнутое в тряпку. На ощупь Гарри сразу определил, что это полуавтоматический пистолет и пачка денег. — Вчера вечером вся верхушка, и Уизли, и твой крёстный получили фотографии и видео, — говорила она монотонно, рассовывая ещё несколько пачек по своим карманам. — Там ты со своим итальянским любовником занимаетесь сексом.       Гарри побледнел. Он засунул пистолет поглубже в куртку и схватил Гермиону за плечи.       — А Снейп? Про Снейпа там было?       — Я не знаю, Гарри, — прошептала она, закутываясь в своё чёрное пальто. — Я едва ноги унесла. Боялась, что не успею к тебе. Уезжай немедленно, иначе тебя убьют! Даже Локхарт, пидор хренов, и тот уже навострил на твоё место свои масленые глазки. Не иначе как собирается бороться за права геев среди британских мафиози.       — А Сириус?       Гермиона помолчала.       — Мне кажется, он сперва вообще не очень поверил. Может быть, он и на твоей стороне, но это пока он не опомнился. И он обратился к твоему дяде… И ещё… я слышала, как Чжоу Чанг и её узкоглазые сучки тут же сговорились с Кингсли, а тот позвонил в Нью-Йорк. Дженовезе уже послал сюда людей. И твой дядя тоже. Он хочет сохранить контроль, несмотря на то, что тебя уже свергли, а Дженовезе хочет Великобританию. Это передел, Гарри. Уезжай, пожалуйста!       Гарри поджал губы.       — Я должен знать, что им известно о Снейпе… — пробормотал он. — И мне нужно забрать поддельные документы… в казино, — он с надеждой взглянул на Гермиону, но та покачала головой.       — Нельзя туда идти, — повторила она. — И мне тоже нельзя. Они уже меня искали, но я успела сбежать через потайной ход.       Гарри кивнул. Гермиона всё это время была его ставленницей, правой рукой. Гарри обеспечил ей место в организации. Она была его человеком, и раз её тоже искали, значит, Гарри и подавно не следовало возвращаться. Но деньги и документы оставались в кабинете, в потайном ящике. Гарри уже потратил на всё около четверти миллиона, больше у него таких денег не было. Документы нужно было забрать.       — Куда ты отправишься? — спросил он озабоченно.       Гермиона молчала.       — В Дании у меня есть дом приёмного отца, — сказала она наконец. — Он мне оставил этот дом в наследство. Никто о нём не знает. А там… будет видно. Хочешь, поезжай со мной.       Гарри и рад был бы согласиться, но он чувствовал, что приглашение Гермионы продиктовано событиями прошлой ночи, а никак не её искренним желанием.       — А… Рон? — поинтересовался Гарри чуть более отстранённо.       — У всех Уизли теперь непростое положение, — ответила Гермиона с уклончивой улыбкой. — Ведь ты их защищал. Да ещё эти слухи о Перси… Вот только я думаю, что они тоже сейчас озабочены вопросом, кому достанется твоё место. И не забывай, — добавила она мягко, — что их поддерживает лично Дамблдор, а это значит, что именно Уизли были здесь твоими самыми сильными союзниками, но они же теперь самые сильные противники. У них сейчас лучшие шансы взять власть в свои руки.       Пока они разговаривали, тонированный внедорожник подъехал ко входу в небоскрёб. Гарри и Гермиона нырнули в узкий проход и остановились за углом, поглядывая на неизвестных людей, высыпавших из машины.       Гарри подумал о том, что раз уж всё стало известно с такой помпой, спецслужбы тоже уже рыли носом землю. Дамблдор довольно легко убрал Гарри с арены, не задумываясь; значит, у него точно есть свой кандидат на освободившуюся «должность». Гарри понял, что никто из них, оказывается, не относился к его руководству всерьёз. Видимо, все они чувствовали в нём эти колебания, которым он был подвержен, недостаточную твёрдость, которую Гарри не всегда умел проявить в должной мере. Только крёстный надеялся на возрождение родственных связей и дел былого масштаба. Возможно, для дяди, для Дамблдора, для Дженовезе Гарри всегда был слабаком. На самом деле именно теперь он чувствовал полновесную уверенность, что мог бы вступить в эту схватку и защитить себя, и остаться во главе организации, хотя и открылось, что он гей, вот только он не хотел этого делать. Больше того: забрезжила надежда, что в наступающей чехарде он сможет уйти незамеченным. Он всё-таки не был таким уж слабаком, потому что был жив и в какой-то степени счастлив и знал, что ему делать дальше, и даже Дамблдору так и не удалось заполучить своего. Но теперь, Гарри знал это точно, попадись он старику в лапы, никто не даст за его жизнь ни гроша. Дамблдор хотел его выебать и больше играть в «согласие» он не станет. По-видимому, он потерял надежду вытрясти из Гарри украденные Джеймсом Поттером миллиарды, ну, или решил, что опасность, которую стал представлять собой Гарри, весит немного поболее. Нет, он всё-таки не был слабаком. Возможно, он был чуть более сильным и решительным, чем ему казалось до этого дня.       Гарри взглянул в глаза Гермионе. И его взгляд встревожил её куда больше.       — Гарри, куда ты пойдёшь? — спросила она гораздо более сердечно. — Идём со мной? Я сейчас же выезжаю ночным поездом в Париж, а оттуда уеду автобусом или на попутках.       Но Гарри только ласково улыбнулся ей. Он сжал её хрупкую тоненькую ручку, так лихо справлявшуюся с оружием, и обнял, погладив по прилизанным волосам.       — Береги себя, — сказал он, сдержанно поцеловав её в тёмные от холода губы, и пошёл прочь от своего небоскрёба вдоль по улице, миновав вход на парковку. Гермиона, прижав ладонь к губам, молча смотрела ему вслед.       Вряд ли она сможет вернуться в Англию, размышлял Гарри. Теперь, когда он стал персоной нон-грата, пострадают все его сторонники. Возможно, кто-то всё же поддержит его в страхе, что лишится своих привилегий. Но Уизли вряд ли останутся на его стороне теперь. Конечно, Гермиона это понимала и ни на что не рассчитывала. В Лондоне Рон теперь устроится гораздо прочнее. Его чувства — дело десятое, когда на кону такие ставки. Возможно, и он, и его отец уже заинтересовали кого-то из людей Гарри своими предложениями. Последние месяцы семья Уизли совместно с Невиллом разрабатывала новые способы продажи наркотиков через интернет, и в этом им помогали люди Корнелиуса Фаджа. Как тут обойтись без крепкой поддержки спецслужб? Гарри был уверен, что не только Дамблдор мечтал заполучить себе весь этот куш. И теперь, когда в организации наступили такие трудные времена… Любой теперь воспользуется моментом, чтобы захватить власть. Гарри сплюнул. Все они были один крысиный король — все срослись между собой и одним комком восседали на троне и вершили судьбы крысиного царства. Гарри отстранённо думал об этом и всё ещё с небольшим удивлением ловил себя на полном равнодушии и нежелании вступать в эту борьбу. Он даже не хотел разбираться в этих интригах и выяснять, кто же на чьей был стороне и какие цели преследовал. В общем, ответы на эти вопросы были довольно скучными. Все были на своей стороне, целью была власть, а союзниками — те, кто выглядел сильнее и удачливее. Тех, кто обладал недостаточной хваткой, сожрут, перемелят. Он не мог ничего изменить в одиночку, думал Гарри, но кое-что он мог точно: уйти сам, уменьшить этот клубок ровно на одного. Даже на двух: ведь он вынудил покинуть синдикат и Гермиону — ей теперь не светит работа ни в одной серьёзной группировке.       Сгорбившийся под бременем этих размышлений Гарри шёл в утреннем тумане, и снег хлопьями падал ему на голову. Снег валил со вчерашнего дня, и пробираться сугробами было нелегко. Гарри поднял воротник куртки и, оглядевшись по сторонам, поймал такси.       Он назвал адрес того маленького отеля, где встречались они с Драко. Гарри достался тот же тихий номер с видом на заснеженный сад, но, войдя внутрь, он не узнал ни обстановку, ни себя самого. В зеркале у входа на него мимоходом взглянул усталый и хмурый молодой мужчина. Гарри, даже не сняв ботинок, опустился на кровать и принялся думать.       Денег у него было не так много. Правда, того, что сунула ему Гермиона, хватит, чтобы прожить в Лондоне хоть год, если скромно; этого даже хватило бы на отъезд куда-то на континент, но у Гарри не было с собой документов, а возвращаться домой он не рискнул. Конечно, пентхаус больше не был его домом. Да он и домом-то его стал считать, когда там появился Северус. Когда они вступили в связь, Гарри оставался у Снейпа, и тот ни разу не возразил, а однажды утром просто оставил ему второй ключ.       Мысль о Северусе резанула по сердцу. Гарри закрыл глаза и представлял, что он здесь, по-прежнему рассудительный и уверенный в себе.       — Что мне делать? — спросил он вслух. Но в комнате стояла тишина.       Не так он представлял себе свой отъезд из Лондона. Гарри опасался, что теперь-то Дамблдор с лёгкостью осуществит свои цели. Он изолировал Гарри от прежнего мира, заставил его бежать и защищаться. Нет, оставаться в Лондоне нельзя.       Придётся снять комнату у какой-нибудь хозяйки — деньги следовало экономить. Гарри издал сухой смешок и вытащил из кармана оставшиеся у него купюры. Пересчитав пачку, он понял, что из отеля действительно придётся съезжать.       Нужно было вернуться. В его кабинете, в казино, было спрятано решение всех его проблем. Он мог уехать хоть сейчас, начать новую жизнь, будь его тайник при нём. Он мог возвратиться в Италию, не на Сицилию, конечно, да и на юг Апеннинского полуострова ему путь был заказан, но, быть может, на север… куда-то в Тренто или во Флоренцию, уж там-то его не найдут. Северус точно оценит флорентийское искусство. У Гарри мелькнуло смутное воспоминание о Пьяцца-дель-дуомо и соборе Санта-Мария-дель-Фьоре, и он невольно улыбнулся. Уже несколько раз в музеях Лондона, и не только там, он слышал о шедеврах, находившихся в «Опера-дель-дуомо». Гарри был в городе несколько раз, но в глаза не видел ни одной картины и скульптуры, ему даже в голову не приходило, что в музее собора нашли приют скульптуры Микеланджело, а сами здания, которые он видел, были спроектированы Джотто. Да он и не слышал ни о каком Джотто или Микеланджело, это были неизвестные ему люди. Их работа была ему неинтересна, а слово «шедевр» набило оскомину ещё в школе, когда учителя наставительно твердили это слово, требуя восхищаться или умереть от осознания собственного ничтожества. Гарри смотрел на «шедевры» на картинках, даже вживую, но не видел ничего. Он не видел Микеланджело, навсегда застывшего в своей жажде совершенства и в стремлении самому стать богом. А ведь когда-то даже казалось смешным, что к этим людям и правда относились как к неким богам. Как если бы это была ещё одна религия, из всех многочисленных религий на планете, где высший синедрион приговорил этих смертных стать святыми. Но Гарри по-прежнему не был ясен их материальный эквивалент. Он чувствовал, что теперь хотел бы увидеть их снова, чтобы понять ещё чуть больше, как будто он копил и приумножал эту тайну прекрасного в своей памяти. Зачем — он всё ещё не понимал, но подсознательно знал, что идёт в верном направлении, что ему нужно их увидеть, как нужно было встретить людей, которых он уже встретил, и совершить всё то плохое и хорошее, что он уже совершил. Что-то могучее зрело в нём, готовилось лопнуть, как набухшее зерно. Что это было? Как будто он только-только начал ощущать жизнь во всей её полноте, её суровый ритм. И Гарри поглядывал в окно и с досадой видел там сумрак и холод. Нет, ему нужно было солнце, пылающее и жаркое, раскалявшее добела, — высечь искру из своего яростного сердца. Он отчаянно хотел покинуть Лондон и свою прежнюю жизнь.       — Видишь, Северус, каким я стал? — прошептал он.       Раскинувшись на кровати, Гарри чувствовал жар нетерпения. Он с удивлением перебирал в памяти прошлые события, пытаясь понять, почему он видел их именно так, а не иначе. Люди казались ему проще и стереотипнее, тогда как теперь он ясно чувствовал их сложные, узорные натуры, притом что стал гораздо более прозорливым. Теперь ему стало легче предугадывать их намерения и мотивы, только вот характеры их стали выглядеть сложнее. И как бы Гарри ни старался представить, что и раньше знал о том, что его нынешние подчинённые гнались за властью, оказалось, что он даже вполовину не чувствовал этого знания и не владел им. Оно только было, как музейный шедевр, как имя Микеланджело, но Гарри не видел его и не понимал. Словно он играл в «короля» и старательно выполнял свою роль, которую от него ждали, как ждали бы какие-нибудь другие, что он будет экономистом или дипломатом, учителем или спортсменом. Но всё это не был он. Кто же он?       Гарри спустился вниз. Поймав такси, он назвал шофёру адрес казино. Конечно, он не собирался гордо прошествовать мимо всех этих людей через парадную дверь. Осторожно отперев потайной ход, Гарри пробрался знакомыми подвалами в свой бывший кабинет. За дверью слышался шум и крики, даже звуки вроде бы потасовки, а затем всё стихло. В кабинете же никого не было, и Гарри был уверен, что справится быстро. Подставив стул и с трудом дотянувшись, он снял со стены «Прачку». В конце концов, она принадлежала ему, и Гарри не собирался оставлять её здесь. Он осторожно вынес картину через потайной ход и спрятал её в нише за пустыми трубами. Позже он за ней вернётся, когда не будет падать такой снег, а человека с картиной будет не так легко отследить. Вернувшись в кабинет, он бегло осмотрел свой стол. Ничего важного он там никогда не хранил, но меры предосторожности Гарри старался соблюдать всегда. Опустившись на колени, он вытащил из тайника за плинтусом фальшивые документы и пачки наличных.       Кабинет выглядел так же, как и в первый раз, когда он в него вошёл, и когда Северус стоял тут на пороге, уставший и бледный после бессонной ночи. Невидящими глазами Гарри смотрел на зелёный ковёр. Как будто анекдот, в котором он принял участие, потому что жизнь и правила игры казались ему понятными. Неужели прошло меньше полугода? В его душе теперь всё иначе. Он стал другим, думал не так, как тогда. И сейчас Гарри был так же далёк от этого кабинета и своего в нём места, как был далёк от Палермо и всей своей семьи.       Пока размышлял, Гарри ссыпал деньги на стол и спрятал документы в куртку, поглубже. Забрав наличные, он уже намеревался так же рассовать их по карманам, но тут ему послышался какой-то звук. Гарри замер. Замок щёлкнул. Дверь открылась. На пороге показался Сириус.       Опешив, Гарри стоял, глядя на крёстного отца широко раскрытыми глазами, словно застигнутый на месте преступления.       — В это время в кабинете никого не бывает, — наконец вымолвил он нарочито ровно.       — Не бывает, — ответил Сириус ему в тон и переступил порог. — Но Уизли по твоей же просьбе поставили здесь камеры с датчиками движения ещё три месяца назад.       — С этой электроникой никакой личной жизни.       Гарри всё ещё стоял у стола, напряженно наблюдая за крёстным и сжимая в руках пачки с деньгами.       — Твоя личная жизнь… — в голосе Сириуса послышалась едва сдерживаемая злость, а потом он словно снова взял себя в руки. — Гарри, объясни, что происходит.       Вот оно. Он мог оправдаться. Гарри понял, что Сириус изо всех сил готовился защищать его. И то, что им принадлежало. По-видимому, в синдикате пока ещё были только волнения. Гарри мог выступить, объявить всё подделкой. Конечно, пошатнувшееся положение пришлось бы спасать, это было бы не так легко, он потерял бы большую часть своего авторитета, и всё же он остался бы у власти.       Гарри опустил руки.       — Я гей, — сказал он спокойно.       Сириус выглядел настолько ошарашенным этим признанием, что не сразу подобрал слова.       — Ты с ума сошёл! — воскликнул он. — Что ты говоришь? Как же Джинни Уизли?       Гарри, несмотря на всю серьёзность ситуации, не смог удержаться от улыбки.       — Причём здесь Джинни? Я никогда не говорил, что люблю её.       — Но ведь ты любишь! Ты сам это подтвердил!       Гарри покачал головой.       — Не её.       Сириус смотрел на него, будто не мог узнать.       — Ты понимаешь, что происходит? — спросил он, пытаясь подавить гнев. — Я видел… видел эту мерзость!.. Где ты… и этот… Меня чуть не стошнило! Это доставили анонимно всем! Всем, Гарри!       — Это был Дамблдор, — ответил Гарри по-прежнему спокойно. — Он тоже гомосексуалист. У него от маразма крыша поехала. Мой дядя по его приказу всё время следил за мной из-за тех денег, которые спрятал мой отец. Зачем, по-твоему, Дамблдор его убил? Думаю, первое видео попало к нему случайно или он потребовал доказательств из любопытства, когда мой дядя сообщил ему про мои пидорские наклонности. С тех пор, похоже, старый пень хотел, помимо денег, ещё и мне впердолить, поэтому он так жаждал моего приезда в Англию и моего назначения. Он даже подослал на Сицилию своего человека, который стал моим любовником и специально для Дамблдора снимал наш секс на камеру. Дамблдор ведь не мог меня трахнуть, пока я не нашёл бы папины миллиарды и не получил бы доступ к этим долбаным счетам. Ну и ты ещё оставался, — добавил Гарри после паузы. — Ебля меня в жопу могла тебя немного рассердить, и для Дамблдора ты перестал бы быть удобным.       Сириус, онемев, слушал.       — Дамблдор не убивал твоих родителей, — возразил он. — Спецслужбам был отдан приказ живыми их не брать. На тот момент они считались опасными преступниками — их официально разыскивал Интерпол за вымогательство и хищения в особо крупных размерах. Целый отдел охотился за ними.       — Дамблдор не убивал твоих родителей, — повторил он.       Гарри закатил глаза.       — Конечно, Дамблдор их не убивал, — отозвался он отстранённым голосом. — Их грохнул какой-нибудь очень исполнительный товарищ, которому сунули денег или приказали убить, и ему было похер, кого убить, потому что он убивал «врага», «террориста» или ещё какого-нибудь «особо опасного» или просто «не нужного». Сириус, мне давно наплевать, кто лично или по чьему приказу их убил. Basta! — Гарри выругался по-итальянски. — Я знаю, что и тот, кто отдал приказ, и тот, кто спустил курок, считает, что сделал самое что ни на есть благородное дело, так же, как считает и сам Дамблдор, когда хочет выебать меня в жопу, так же, как считал ты, когда хотел женить меня на Джинни Уизли, так же, как считал я сам, когда… На этом благородном дерьме стоит хренов мир.       — Я не заставлял тебя жениться! Я не мог даже представить, что увижу тебя… — Сириус прикрыл глаза. — Ты трахал какого-то слащавого пидора в задницу! Меня сейчас стошнит… Ты сосал его член!       — Я делал это с удовольствием.       Сириус уставился на него. Ужас на его лице мешался с долей отвращения.       — Подумай, что говоришь! — закричал он. — Объявил мне об этой мерзости! Джеймс переворачивается в гробу! Ты лишился всего, что имел! Всё, чего добился для тебя твой отец! И твоя мать тоже! Они делали это для тебя!       Гарри нервно рассмеялся.       — Ты хочешь, чтобы я умер от чувства вины, думая о том, что совершил не только я, но ещё и мой отец? Да разве я их просил? Разве я хотел быть таким, как они?       — Но ты был!       Гарри замер. Его лицо исказилось. Он медленно кивнул.       — Был. И если я о чём по-настоящему и сожалел, так об этом.       Сириус смотрел на него недоверчиво.       — Ты не понимаешь, о чём говоришь! Ты оскорбляешь своих родителей и меня! Разве так уж плохо, что они желали лучшего для тебя? Зарабатывали для тебя капитал и положение? Твои дядя и тётя воспитывали тебя и обеспечили всем, чем только можно! Разве ты голодал? Разве ты жил впятером в одной комнате, был плохо одет? Мы с твоим отцом копили ради тебя! Для тебя мы выстроили империю! Всё, что мы делаем, мы делаем ради своих детей!       Гарри молчал, а потом произнёс:       — Ваши дети — не дети вам. И, хотя они принадлежат вам, вы не хозяева им. Вы можете дать им ваши слова, но не ваши мысли, ибо у них есть свои мысли. Вы можете дать дом их телам, но не их душам. Вы можете учиться у них, но не учить их, ибо их души обитают в долине Завтрашнего дня, где вы не можете побывать даже во снах, потому что жизнь не идет назад и не дожидается Вчера.       — Что ты несёшь?       Гарри пожал плечами.       — Цитирую Халиля Джебрана.       — Я не знаю, кто это.       — Ливанский поэт. Неужели ты не изучал его в университете? — уточнил Гарри с почти незаметной долей иронии.       Сириус хмурился.       — Мне кажется, ты не в себе. Ты не понимаешь, что происходит. Ты всё потерял, твоя жизнь в опасности, а ты говоришь мне о стихах? Гарри, ты всё разрушил!       — Да, мне уже говорили, что я склонен всё разрушать, — отозвался Гарри устало.       Он добавил безучастно:       — Что ты станешь делать? Убьёшь меня?       — Не говори глупостей. Я собираюсь тебя лечить, потому что ты болен!       Гарри смотрел на него с ещё большим спокойствием, отчего Сириус сердился ещё сильнее.       — Что ты думаешь об этих словах? — спросил Гарри. — Надеюсь, Халиль Джебран простит меня, если я назову его гением. Он видел так глубоко, куда немногим опуститься.       Сириус отшвырнул стул у него на пути. Он сделал шаг к Гарри, который напряжённо стоял, всё ещё сжимая пачки с наличными деньгами.       — Я знаю, ты совершил ошибку, — сказал Сириус напряжённо. — Ты боишься последствий. Запретный плод… Юношеские эксперименты… Гарри, давай забудем об этом! Мы сможем всех заткнуть! Если это правда, и, как ты говоришь, Дамблдор хочет с тобой… — Сириус на мгновение запнулся, побледнев. — Мы сможем ему противостоять! Я сам убью его голыми руками, — воскликнул он, — если он только посмеет до тебя дотронуться!       Гарри вздохнул.       — Я правда благодарен за это предложение, — отозвался он. — Сириус, ты не слышишь одного: я гей, и больше не собираюсь этого скрывать.       — Значит, есть кто-то… Кто-то, кто сбил тебя с толку? Ведь у тебя была масса девушек! Ты… — и тут Сириус внезапно надолго замолчал. — Тот, в кого ты якобы влюблён, — мужчина?       Гарри также молчал. Ему пришло в голову, что имя Северуса нужно держать в тайне.       — Я отказываюсь в это верить, — закончил Сириус беспомощно. — Всё-таки у тебя что-то с психикой. Тебя изнасиловали? — вдруг спросил он с ужасом. — Этот, в кого ты вроде как влюбился?       Гарри обречённо рассмеялся.       — Ты тоже не понимаешь, о чём говоришь, — пробормотал он. — Перестань.       Он не знал, что ещё сказать. Сириус упорно не желал его слышать, а Гарри не испытывал слишком уж горячего желания объяснять. Он хотел уйти отсюда. Видеть крёстного ему было неприятно, как неприятно встречать кого-то из своей прошлой жизни, о которой сожалеешь. Поэтому он не нашёл ничего лучше, чем сказать:       — Думаю, мне пора.       — Куда ты собрался?       — Я уезжаю из Лондона.       — Со своим любовником?       — Да.       Сириус побагровел.       — Пока я тут буду сходить с ума, ты будешь пялить кого-то в зад? Или это тебя… О боже!.. — Сириус взглянул на него, как будто в первый раз видел. — Ты соображаешь, что говоришь?       — Тебя не касается, каким способом и с кем я сплю. Мы оба делаем это по собственной воле и этим никому не причиняем зла.       — Да это же бред! — заорал Сириус. — Это отвратительно! Ненормально! Это позор для общества! И так вокруг полно извращенцев — развращают детей и всех вокруг! А ты… — Он замолчал, потому что Гарри решительно поднял руку, пытаясь его остановить.       — Не надо, — сказал он тихо. — Сириус, скажи мне только одно: ты знал о группировке, снимавшей детское порно? Почему мой отец убил этого профессора музыки, Джеральда Стэнфорда?       Он стиснул зубы, чуть опустив голову в ожидании ответа.       — Дамблдор просил его о помощи. Сказал, что просит его лично, потому что дело весьма деликатное. Взамен он обещал Джеймсу место в парламенте.       — Но отец решил, что парочка миллиардов лучше этого змеюшника?       — Я не знал, в чём было дело. Джеймс примчался сюда рано утром вместе со скрипкой и какими-то документами. Он сказал, что нашёл на Дамблдора убойный компромат, и теперь никто не подвинет нашу организацию, пока Дамблдор сидит в правительстве. Лили была с ним. Она была напугана, кричала на него, а полиция уже была внизу. Джеймс велел мне, Люпину и Петтигрю отправляться через тайный ход и забрать тебя. Я не видел документов и до сих пор не знаю, что в них было. Скрипку я забрал с собой. На теле твоего отца никаких документов не нашли. А о детской порнографии я вообще первый раз слышу.       Гарри помолчал, а потом спросил с трудом:       — Тебе составили полное досье на Гермиону и её девушку, Луну Лавгуд. Кто этим занимался?       — Седрик Диггори.       — Откуда он брал информацию?       — У него были свои каналы. Я не интересовался. Я дал ему указание, и он его выполнил.       Гарри кивнул и сделал шаг к двери. Сириус побледнел.       — Ты никуда не поедешь! Что ты будешь делать? Чем заниматься?       Гарри ответил, запнувшись:       — Я… не знаю пока. Ещё не придумал. Может, пойду учиться. Или стану работать.       — Кем? Смотрителем тира? Или дворником?       Гарри стиснул зубы и выпалил:       — Книги буду писать! О мафии и тупых родителях!       Крёстный всё-таки ударил его по живому: по его непониманию, кто он такой. Пока Гарри знал только, кем он точно не является.       Сириус фыркнул.       — Ты ничего не знаешь об этом. Для того чтобы писать, нужен талант. Знания. Ты даже не учился в университете.       Гарри пожал плечами. Его усталые зелёные глаза смотрели на крёстного отца с непонятным сожалением.       — Я не думаю, что для этого нужно учиться в университете.       — А как ещё ты собираешься стать… — боже, какая чушь!.. — писателем?       — Я думаю, это от бога.       — Какого ещё бога? Да ты же всегда игнорировал церковь! Когда ты стал верующим католиком? Или ты что, из этих… кто подался в какую-нибудь секту, потому что бог позвал тебя? — Сириус смотрел на него со всё возрастающим ужасом. Он всё ещё не мог поверить в услышанное. Как так вышло, что его крестник внезапно потерял голову? Перед Сириусом стоял будто совершенно чужой человек. Другой человек. Тот, кого Сириус встретил в Палермо, был холоден и далёк, но он был понятен. Этот же Гарри, казалось, лучился каким-то теплом, но при этом изрекал совершенно дикие, бредовые вещи. Цитировал какие-то книги — и когда он успел их прочесть? Как будто мальчика зомбировали, завлекли куда-то.       — Я не католик. И ни к сектам, ни к церкви никакого отношения не имею, — ответил Гарри, почему-то улыбнувшись. — И я не «верующий». По крайней мере, в том смысле, какой ты вкладываешь в это слово. Я просто знаю, что у всего есть смысл. Знаю, что всё взаимосвязано. Я это чувствую, как силу притяжения. Религия утверждает это догмой, физика пытается доказать экспериментально, но обе они говорят об одном и том же. Всё не просто так, — сказал Гарри серьёзно. — И поэтому я не хочу больше этого делать. — Он мазнул рукой принадлежавший ему раньше стол. — Я хочу делать другое.       — Что?       Сириус, казалось, потерял дар речи и слушал Гарри почти завороженно.       — Хочу понять.       — Что?!       — Это… Гарри огляделся. — Не знаю… Жизнь?       Сириус выдвинул один из стульев на середину комнаты и упал на него, оторопевший.       — Ушам своим не верю, — пробормотал он.       — Когда ты стал таким... — он поднял голову и внимательно вгляделся Гарри в лицо. — Ты не в себе, — закончил он, покачав головой. — И что ты намереваешься делать, на что жить? Гарри, прояви немного здравомыслия! Что за глупый романтизм? Или ты считаешь, что прислуга станет носить тебе еду, пока ты будешь кропать рукописи? Я не понимаю, как можно бросить работу, прекратить зарабатывать деньги и — что же? — усесться голодать? Или тебя станет содержать твой… — Сириус подавился следующим словом. — Представь, что я бы сейчас бросил бизнес и решил малевать картины, что тогда?       — Тебе пришлось бы нелегко, — согласился Гарри спокойно. — С Гогеном так и было. Но потребность писать была сильнее его. И я тоже не могу по-другому.       — Почему?       — Я должен понять. — Гарри помолчал. — Должен разобраться во всём, что вижу вокруг. Что-то зовёт меня, Сириус, — сказал он, с мольбой глядя на крёстного отца. — Что-то, что серьёзнее миллионов и желания вытирать ноги о других. Я должен увидеть. Должен встретиться с этим лицом к лицу не страшась. Мир казался мне слишком простым и плоским. Но оказалось, в нём есть что-то… Магия, — сказал он, посмотрев куда-то сквозь стену. — Бога может и не быть, это так, вот только я — я выбираю видеть в мире немного больше, пусть даже если этого большего и нет, понимаешь?       Он обернулся. Сириус смотрел на него вздёрнув брови.       — Гарри, нет никаких богов, — отозвался он негромко. — О чём ты?       — Это говорит человек, который хотел, чтобы я венчался в церкви!..       — Но это традиция! Твои родители тоже обвенчались. Причём здесь бог? Нет никаких богов! Их придумало первобытное человечество, чтобы объяснить то, чего не могло объяснить, а затем раздули священники, чтобы наживаться на тёмных, необразованных людях. Наука сейчас объясняет то, что было нам недоступно. Бог — это ловушка для уставших умов, для тех, кто отчаялся и кто надеется на счастье в загробной жизни, утешает себя подобной ерундой. Деньги делают нас счастливыми здесь и сейчас. Они могут дать нам удовольствие, счастье, любовь! Без денег ты не найдёшь настоящей любви, — сказал Сириус с жалостью. — Ты хорошо знаешь, чтобы привлечь внимание красивой девушки, нужно хорошо выглядеть, иметь статус и положение. Не потому, что она будет любить тебя за твой статус и твои деньги, — конечно нет! — воскликнул Сириус негодующе. — Это показатель твоего интеллекта и настойчивости, мужественности и силы! У твоей партнёрши тоже будут определённые требования, и если ты полюбишь умную, красивую девушку, она будет ждать равного, сильного — настоящего мужчину! А если ты будешь нищим оборванцем, социально проигравшим, тебе не видать любви! Мне кажется, что ты болен, — добавил он озабоченно. — Ты рассуждаешь как психически нестабильный человек. Ты не будешь счастлив!       Гарри покачал головой.       — Но я уже несчастлив, — возразил он. — И миллионы моей семьи тоже не сделали меня счастливым. Счастье… — Он замолчал, опустив голову. — Счастье — это глупое слово, потому что обладать им может только глупец. Ни один человек, который ходит по земле и смеет называть себя человеком, не может и не должен хвастаться этим глянцевым счастьем, о котором ты говоришь. Мне кажется, я умер бы от стыда, если бы утверждал, что счастлив, после того, что видел и сам делал. Потому что я чувствую и свою вину за всё, что происходит вокруг, потому что я — человек разумный — лгал и лицемерил, я не защитил беззащитных, молчал, когда нельзя было молчать, я не спасал тонувших. Пусть даже они сами не очень-то боролись за своё спасение, — язвительно добавил он. — Разве я могу быть счастлив, если я смотрю по сторонам и вижу? Или я должен быть счастлив, закрыв глаза и уши, отупев от собственного счастья как от героина? Я знаю, что ты меня не поймёшь. Ты хочешь видеть меня правильным, таким, как раньше были буржуа, а теперь — о нет! — уже не употребляют это слово. Белые воротнички, так? Золотой, розовощёкий яппи? За этим словом всё то же мещанское довольство! Довольство, а не счастье — вот, о чём ты говоришь, Сириус. Может, я и хотел бы быть таким! Я делал бы и дальше ошеломительную карьеру здесь или где-то ещё, потому что был бы самоуверен и решителен и думал бы, что я в своём праве. Что я прав всегда и потому должен занять своё место под солнцем. Но я не могу, — сказал он с лёгким сожалением. — Я не могу идти вперёд, зная, скольких оставил позади, сколько есть тех, кто не ест досыта и умирает от боли. И в то же время я счастлив, — добавил он внезапно, поглядев в непонимающее лицо Сириуса, — счастлив, как безумец, потому что я дышу и люблю, и это стоило мне ровно ноль долларов, ну, или четырнадцать миллионов и грузовик сожалений, — сказал он, усмехнувшись.       Сириус стукнул кулаком по столу.       — Это какой-то бред сумасшедшего… Ты как будто вообразил, что являешься идиотским супергероем. Нет, я слышал, как социологи утверждают, что альтруизм, в отличие от эгоизма, более высокоразвитое явление, потому что направлен на сохранение не одной особи, а всего вида, — пробормотал он. — Но я не понимаю, зачем тебе это нужно. Ты, что, собрался читать проповеди? Лечить бомжей? Думаешь, что, делая что-то для других, а не для себя, ты будешь делать мир лучше? Сколько кретинов повсюду! Идиотов, бездельников, завистников, маньяков, тупых ублюдков! Люди неблагодарны! Они умеют только брать. Если ты откажешься от всего, твоё место попросту займёт другой! Но ты лучше, чем другие! Ты мой сын, ты лучший!       Гарри снова вздохнул.       — Сириус, в том-то и дело, что я не считаю себя лучше других, — только и сказал он в ответ. — Я ничем не лучше. И не хуже. И всё-таки ты не понимаешь, о чём я говорю. На сегодняшний день работу дворника я считаю более полезной и благородной, чем всё, чем я занимался. Я решил уехать не из-за других, а из-за себя. Я знаю, что моё место займёт другой, такой же жадный, голодный и уверенный в своей правоте. — Он помолчал. — Мне уже говорил подобные слова Дамблдор. Но это не имеет значения. Это выбор того, кто придёт на это место. Я могу отвечать только за себя. Если я выйду из этого круговорота — не стану больше причинять зла — и смогу убедить в том же самом, увести за собой хотя бы ещё одного, можно считать, что я уже жил не зря, уже выполнил своё предназначение. Мы вскормили Гитлера насилием, как молоком, и вскормим ещё и ещё, ведь мы считаем, что вправе наводить порядок силой, оружием и мыслями о собственном превосходстве. Ведь мы лучше, умнее, сильнее! Мы всегда более правы, чем остальные! И мы снова станем убивать, — добавил он с болезненной улыбкой. — Как с этим бороться? Снова насилием против насилия? Новый крестовый поход во имя мира или мирного бога? Как доказать, что это не решение и не выход? Я должен позволить распять себя на кресте, чтобы хотя бы один из тех, кто узнал в лицо ненависть и заразился от других этой жаждой насилия, увидел, что нет смысла отвечать злом на зло. То, что я намерен делать, — читать проповеди или лечить бомжей, — это мой выбор, mein Kampf, — неожиданно произнёс Гарри по-немецки. — И я вступаю в неё не для других, а для себя, потому что не могу иначе, потому что я должен играть, — закончил он с нажимом, отстранённо глядя куда-то. Его глаза смягчились. Он перевёл взгляд на крёстного отца, и тот был поражён его уверенной твёрдостью и внутренним спокойствием, как будто сам Будда смотрел этими глазами.       Сириус нахмурился.       — Я ничего не понял. Ты считаешь, что все не правы, думаешь, что ты умней всех?.. Что прав именно ты? И причём вообще здесь Гитлер? А Иисус? О каком распятии ты говоришь?       — И Гитлер, и Иисус пользовались словом как оружием. В их руках было самое мирное и опасное оружие — пропаганда. Силой слова они вели за собой — могли убедить возглавить больницы или концлагеря. А я только хочу научиться причинять как можно меньше вреда. Я пытаюсь объяснить тебе, почему я хочу уйти. Если бы я считал себя правым, я снова взял бы в руки пистолет и пошёл убивать. Не ради зла, конечно нет. Наоборот, я спасал бы от зла мир — от врагов, неверных, евреев. Но я не хочу никем жертвовать даже ради доказательства собственной правоты.       — Но нам всем приходится чем-то или кем-то жертвовать, если мы хотим добиться своего. Никто из нас, кто не маньяк, не причиняет боль ради удовольствия. Мир устроен так, что мы вынуждены становиться сильнее остальных. Жертвовать кем-то и оставлять позади.       — Раз уж все так хотят кем-то пожертвовать, почему бы мне не пожертвовать мной? — спросил Гарри ровно.       — Ты всё-таки помешался, — прошептал Сириус. — Постоянно говоришь о каком-то чувстве вины… Но его лечат — антидепрессантами! Я уже замечал, что с тобой что-то происходит. Ты принимаешь наркотики? — спросил он настойчиво и в ответ на выпученные глаза Гарри добавил: — У тебя то депрессия, то эйфория. Ты то словно на отходняке, а потом несёшь абсурдные вещи, как будто под кайфом! Сейчас начнёшь плести чушь о загробной жизни…       Гарри фыркнул.       — Я не говорил, что верю в загробную жизнь. Я сказал, что вижу смысл во всём, что меня окружает. Великую систему, если хочешь. Думаю, наука сама когда-нибудь подтвердит интуитивные догадки религии. Наверное, называться это будет другим словом, но суть останется. И у меня нет депрессии, и я не принимаю наркотики. И не пытаюсь объяснить то, чего не понимаю, богом. И мне не нужна «умная, красивая девушка», — язвительно добавил Гарри. — Я гей, твою мать, ты не хочешь меня услышать? Твоя церковь посадила бы меня на кол, а мой любовник любит меня скорее вопреки моему «статусу» и «деньгам». Думаю, если бы не это, он был бы ко мне гораздо благосклоннее с самого начала.       Сириус побледнел.       — Ты встретил его здесь, в Лондоне?       Гарри осёкся. Он исподлобья взглянул на Сириуса.       — У меня нет шансов убедить тебя отказаться от управления Клеркенуэльским синдикатом? — спросил он.       Сириус поднялся со стула. Он подошёл к Гарри, внимательно разглядывая его лицо.       — Сейчас ты напомнил мне брата, — проговорил он задумчиво. — Он в твоём возрасте тоже говорил что-то подобное…       — Может быть, в этом бреде, как ты его называешь, есть смысл?       Сириус покачал головой.       — Ты нездоров. Нормальный человек не может так рассуждать.       — Я не понимаю, что значит «нормальный», — в голосе Гарри впервые послышалась едва сдерживаемая злость. — Объясни мне, что это за слово и что в него напихано.       — Вот если бы ты был нормальный, ты бы не задавал этих дурацких вопросов! Я не понимаю, как ты всё это придумал. Ты ходил в церковь?       Гарри закатил глаза.       — Опять ты про церковь… Да я с трудом помню, как она выглядит изнутри.       — Ну не знаю, читал религиозную литературу? Откуда-то же ты взял всю эту чушь! И твоя эта нелепая идея насчёт того, чтобы самому писать книги…       — Почему же она нелепая?       — Да потому что ты необразован! Да ты даже не отличаешь хай-тек от барокко! Ты вообще ничего не знаешь об искусстве!       — Но Шекспир тоже бы не отличил. Хотя бы потому, что модернизма на тот момент ещё не существовало. А Петрарка не читал ни Гёте, ни самого Шекспира, он не видел картин Ван Гога и не знал, кто такой Оскар Уайльд. Но это не помешало ему стать Петраркой. Разве Сервантес писал «Дон Кихота», любуясь на свой диплом? В любом случае, Сириус, — добавил Гарри серьёзно, — барокко почти двести лет считалось искусством недопустимым и нелепым, а мне по-прежнему не нравится в нём вычурность и излишняя склонность к отделке. Естественное казалось тогда диким, а я слишком вульгарный и необразованный, чтобы отвечать требованиям такого напудренного стиля.       — Когда ты успел всё это узнать?       — Мне было любопытно. Последние полгода я много слушал и наблюдал. Читал. Я хотел разобраться, что такое искусство.       — Этот ливанский поэт? Это, в твоём понимании, искусство? Его ведь никто не знает!       — Ты правда думаешь, что все настоящие и талантливые люди остались знаменитыми? Что те, кому посвятили в учебниках несколько строчек, и есть лучшие? Что ничто не сравнится с английской литературой и Шекспиром, её пророком? Известность — такая условность… Прославиться — это как попасть под поезд. Такая же нелепая и не очень приятная случайность.       — Ты говоришь об искусстве, как будто имеешь право рассуждать о творчестве, о славе, о гениальности. Это же смешно: для искусства ты никто! И твоих знаний недостаточно! Они разрозненны. Ты не можешь судить!       — Недостаточно, — согласился Гарри. — Их никогда не будет достаточно. Но я не искал и не ищу просто знаний. Я не хочу становиться искусствоведом, или учёным, или ходячей энциклопедией. Меня не интересует фасад здания под названием «Искусство», его лепнина и роспись. Я хочу людей! Дойти до самой сути их мыслей, узнать жизнь — это и значит постигать искусство. Но я не желаю искусство судить. Пусть эта дешёвая роль остаётся самоуверенным критикам. В мире всегда будет слишком много людей, убеждённых в своей правоте и в своей значимости. А я всего лишь буду делать что должен.       — О чём ты говоришь?       — О материальном проявлении духовного.       Последние слова Гарри окончательно сбили Сириуса с толку. Он помолчал.       — Гарри, мне кажется, ты до сих пор не пережил переходный возраст. Тебе всего двадцать два. Юноши иногда пытаются протестовать против жизненных законов, считая, будто сами живут на другой планете. Это у тебя пройдёт. Думаю, ты устал. Я помогу избавиться от Дамблдора, а тебя мы отправим отдохнуть. Хочешь, я оплачу тебе квартиру где-нибудь в центре с видом на парк? Ты попробуешь свои силы, попробуешь что-то написать, а потом, когда отдохнёшь, вернёшься к работе? Врачи понаблюдают за тобой, только чтобы убедиться, что ты в порядке. Ну? Как тебе моё предложение?       Гарри, усмехнувшись, махнул рукой.       — Ты меня не слышишь, — повторил он с горечью.       На протяжении разговора он всё ещё держал пачки с деньгами в руках, не желая привлекать к ним внимание. Руки его сжались. Он почувствовал, как от долгого держания вспотели его ладони. От денег шёл запах, а бумажные обёртки покоробились и немного размякли от пота. Гарри устал от этого бесполезного разговора, во время которого ему не удалось объяснить ни своих чувств, ни своих стремлений. Сириусу всё ещё казалось, что он говорит несерьёзно, что его слова не то блажь, не то болезнь.       — Я ухожу, — отрезал Гарри и сделал шаг в сторону двери, но Сириус ухватил его за плечи.       — Куда ты собрался? — закричал он, разгневанно тряхнув крестника. — Куда? Ты намерен от всего отказаться? Потому что если ты сейчас уйдёшь, я не приму тебя назад! Я лишу тебя наследства! И как ты помнишь, деньги твоих родителей тоже принадлежат семье! Ты не сможешь забрать их! И если ты думаешь, что я позволю тебе бездельничать!.. Ты сильно ошибаешься! Я не дам тебе ни пенса! Ты собрался бросить всё и нищенствовать? Заниматься сексом с извращенцами и кропать стишки? Если бы Джеймс и Лили тебя слышали!.. Да у тебя с головой не всё в порядке! Ради чего это? Возомнил себя вторым этим… Халилем… как его?.. А если ты бездарность? Ты согласен подыхать в нищете?       — Да! Ты так и не понял, что есть вещи, которые не делают ради денег!       Крёстный больно стиснул ему плечи.       — А ради чего?       — Ради ответа.       — Какого ещё ответа? — снова закричал Сириус. — Господи, какое несчастье! Нужно вызвать врача! Ты не в себе! Взгляни на себя! Как ты выглядишь! Ты уже как оборванец! Куртка как у бродяги… На голове чёрт знает что! А это?       Он вдруг заметил пачки денег, которые Гарри держал.       — Так вот оно что! Ты уже всё провернул… — Сириус с довольной усмешкой отпустил его. — Не так уж и весело остаться без денег, верно? Ты вовсе не собирался побираться! Что же так мало? — Гарри поморщился от яда в его голосе. — А ведь это те самые мерзкие деньги, которые ты здесь делал! Это деньги от шлюх, от продажи кокаина на улицах! Весь лондонский бизнес здесь! — закричал он, указав на деньги. — Платит тебе за право на жизнь! Что же эти деньги — не пахнут, да, Гарри? Ты совсем не брезгуешь взять их, жить на них и учить других, что такое твой нематериальный бог?       Гарри смотрел на него без всякого выражения. Он сделал несколько шагов назад к задней стене, где раньше висела «Прачка», и молчал. Гнев клокотал где-то у него глубоко внутри.       — Ответь! — воскликнул Сириус. — Я тоже хочу ответа! Ты взял поганые деньги, как это вяжется с твоей новой бесценной философией?       Безмятежность наполнила Гарри целиком. Чем больше неистовствовал Сириус, тем больше спокойствия Гарри ощущал. Как будто он уже ушёл дальше, гораздо дальше. Как будто драконы в его душе улеглись и уснули до новой борьбы, но далёкий крик Сириуса уже не мог их разбудить. Не потому, что Гарри теперь посчитал себя выше или умнее, а по другой, совсем простой причине: он знал все аргументы Сириуса. Он сам когда-то сказал себе те же слова и задал себе те же вопросы. Он понимал и ощущал ход мыслей своего крёстного отца, как если бы когда-то был им самим, но Сириус не понимал его. Он уже переступил порог двери, которой его крёстный даже не видел.       Гарри бросил деньги на пол.       — Забирай.       Деньги разлетелись как бабочки. Расклеившиеся от пота бумажки не удержали купюр, и те порхнули и рассыпались по зелёному ковру.       Гарри с улыбкой смотрел на смолкшего Сириуса, затем прошагал мокрыми, грязными ботинками прямо по деньгам и, не оглянувшись, вышел из кабинета.