Царь горы

      Несмотря на свой широкий жест, Гарри не чувствовал себя легко. Как только он вышел, улыбка исчезла с его лица. Он отнюдь не воображал, что начнёт новую жизнь святым духом. Гарри прошёл суровую, жестокую школу и знал: люди — звери. Без денег ему не выжить. Он отказался от власти. Остался без защиты, один в огромном городе, где любой из его прежних коллег или Дамблдор могли выследить его. Оставался крохотный шанс, что теперь, будучи даже не пешкой, а нулём, он больше никого не интересовал. Но, конечно, это было не так. Он больше не противник и не соперник. Но у него в голове оставалась информация. И эту информацию захотят получить.       В кармане лежало две сотни фунтов, которые он сунул отдельно ото всех денег, потому что те, что дала ему Гермиона, в кабинете Гарри успел переложить к остальным. Теперь они тоже покоились на полу казино. Ему было необходимо купить билет на любой поезд и выехать из Лондона как можно скорее.       Он огляделся. На знакомой парковке стояло всего несколько автомобилей. Казино пустовало. Никого из бывших коллег тоже здесь не было. Только охрана и люди Грюма. Гарри сдержанно улыбнулся. Грюм наверняка ещё преподнесёт сюрпризы его преемнику. Но он, Гарри, будет молчать.       Не поворачивая головы, он бросил мимолётный, но цепкий взгляд влево, вправо, оценивая. Пусто. Скорее отсюда. Скорее прочь.       Он вышел с парковки, оказавшись на внутреннем дворе казино, где часто встречались их агенты. Двор был тоже пуст, и только ржавая дверь в подвал была приоткрыта. Оттуда показался диковатый пёс. Это была помесь немецкой овчарки и кого-то вроде ротвейлера. Заметив Гарри, он взлетел по лестнице, зарычал, прижав уши, а потом залаял, мешая Гарри уйти с территории.       Гарри остановился. Он узнал собаку. Это была одна из дрессированных собак Хагрида. Сжав кулаки, Гарри не отрывал свинцового взгляда от злобных глаз пса. Слюна пенилась у челюстей. Пёс захлёбывался лаем, прижимаясь к земле, скрёб лапой и, Гарри видел, собирался броситься вперёд.       «Ну же, успокойся», — думал Гарри, глядя на него в упор. Яростные, ошалевшие глаза пса не видели его. Гарри нащупал в кармане куртки нож и неуловимым движением вытащил. Встряхнул рукой. Нож раскрылся. Гарри был спокоен.       Он стоял неподвижно. Пёс замолкал. Не потому, что успокаивался, а потому, что набирал силу для прыжка. Он только яростно порыкивал, и сильные мускулы его задних лап напрягались всё сильнее. Пора. Гарри чуть склонился, согнув руки в локтях и прикрывая ими грудную клетку и живот, пряча горло. В тот же миг пёс рванулся к нему. Мгновение — и раздался жалкий скулёж. Пёс обнял Гарри лапами, обмяк, и Гарри опустил его на землю. Рыжие подпалины на шерсти приобрели красно-бурый оттенок. Гарри молча смотрел на собаку, сжимая окровавленный нож. Поскуливая, пёс в агонии дрыгал лапами. Его глаза были мутными от боли и тускнели.       Гарри наклонился и, стремительным движением обтерев лезвие о грязный сугроб, спрятал нож обратно. В это время металлическая дверь подвала лязгнула, и внезапно высокая фигура человека выросла перед Гарри. Он поднял глаза и увидел Рона. За младшим Уизли Гарри заметил его выстроившихся братьев. Рон смотрел на него так же, как и сам Гарри: холодно и внимательно.       — Отвезите собаку в клинику, — велел Гарри.       Кто-то из стоявших сбоку подошёл и, наклонившись, одним движением перерезал собаке горло. Скулёж утих. Гарри стоял не двигаясь, стиснув кулаки. Потом он произнёс неприязненно:       — Прежде чем ты сделаешь что-то ещё, вспомни, что это я поднял вашу семью из грязи.       — Помню, — ответил Рон. — Я твой человек. Мы делали одно дело.       Гарри не отводил взгляда.       — Но?.. — уточнил он напряжённо.       — Ты теперь никто. Уходи.       Рон замолчал. Он смотрел тяжело, не моргая.       — Ты предлагаешь мне уйти?       — Да.       — Потому что ты был на моей стороне?       — Потому что я был на твоей стороне. Ты уже нам подгадил этой историей.       — Может, вы сами себе подгадили историей с Перси?       Чарли выступил вперёд. Встав рядом с братом, он хмуро заметил:       — Вали отсюда, пидор.       Стиснув зубы, Гарри молчал. Взглянув на радостное здание казино, он молча побрёл со двора.       Рон догнал его спустя пару минут.       — Она уехала, — сказал он, идя быстрым, пружинистым шагом. — Ты знаешь куда?       — Нет.       — Она вернётся?       — Нет.       Они остановились. Поглядели друг другу в глаза.       — Было весело, — только и сказал Рон.       — Нет, — снова ответил Гарри хмуро.       Он развернулся и пошёл в другую сторону. Рон, как и Гермиона, остались в прошлом. Крепкой дружбы Гарри давно не искал: слишком он был разочарован и недоверчив.       Его другом был Северус, подумал Гарри, смягчившись. Он испытал привычное чувство тоски, но к нему примешивалось сильное желание увидеть Северуса поскорее. Вот как, оказывается, можно скучать? Гарри перебрал в памяти спокойные жесты Северуса, его привычку молчать перед концертами и по утрам, пока он не выпьет кофе. Гарри улыбнулся и пошёл увереннее. Что-то подсказывало, что Северус тоже думал о нём, в своеобразной манере, конечно. Не слишком эмоционально, как-то так… мимоходом, но образ Гарри, наверное, был у него в голове, как руки и пальцы, которым он не стал бы горячо признаваться в любви, но без которых не смог бы жить.       Направление мыслей поменялось. Вероятно, кто-то из Уизли сядет наверх вместо него. Дамблдору это выгодно: люди свои, проверенные. А главное — понятные. Слишком умных стараются отстранять. Слишком умные не сидят вторыми и даже третьими не сидят. Либо первыми, либо долго скрываются где-то в середине, а потом взлетают. Тот, кто дышит тебе в спину: твой заместитель, твой помощник — тот и есть твой главный враг. Если упадёшь, именно он получит твоё. Но Северус был прав: не было никаких пирамид. По крайней мере, для Гарри. Они существовали только для тех, кто их видел. Люди сами выстроили их как памятник жажде власти. А он… Он был свободен, понял Гарри. Ему нечего было терять, кроме Северуса, конечно. Пожалуй, в глазах дяди, Сириуса, Дамблдора и всех своих бывших соратников он стал самым настоящим неудачником. И эта мысль неожиданно привела его в восторг.       Чуть ли не лопаясь от радости, он прошёл всего несколько десятков шагов, как на его пути выросли несколько крепких парней, небритых и довольно-таки чумазых. Гарри внезапно опомнился. Оглянувшись, он понял, что забрёл в окрестности ткацкой фабрики. Именно здесь обычно прятались любители выпить или ширнуться в поисках лёгкого заработка, когда у Грюма, Люпина или других капо появлялись незначительные поручения.       — Слышь, пацан, закурить дай!       Попал, мрачно подумал Гарри. Возможно, это даже не было случайностью и этих мудаков послал кто-то из его бывших людей. Он сунул руку за пазуху куртки, но двое из банды уже стояли сбоку, и Гарри не успел вытащить пистолет. Его сбили с ног сильным ударом бревна сзади. Гарри упал на колени. В голове зазвенело, а остальные уже налетели со всех сторон, принимаясь избивать его ногами. Гарри дёрнулся и застонал, когда особенно сильный удар пришёлся ему в живот, вбивая туда пистолет. Оружие, к счастью, было на предохранителе. Спустя несколько секунд гопники содрали с него куртку, обнаружив пистолет.       — Валим, — крикнул один из них остальным и, пнув Гарри напоследок, зажав под мышкой его куртку и пистолет, дал дёру в проулок. Остальные бросились врассыпную, а Гарри остался лежать в куче грязного снега, местами красного.       Спустя несколько секунд Гарри пошевелился. Он с трудом поднял голову и сплюнул кровь. Зубы во рту шатались, а на языке был густой металлический привкус. Гарри осторожно нажал на ребра. Похоже, ему повезло, и ничего не сломано. Со стоном он снова упал лицом в снег. Как можно было так глупо попасться? С трудом поднявшись на четвереньки, он попытался встать на ноги. Его шатало. Гарри сделал несколько шагов вдоль стены, расписанной граффити, и опёрся о неё плечом. Идти было трудно, но это было ничего. Это можно было и потерпеть. Но всё было гораздо, гораздо хуже. Его поддельные документы и остатки денег лежали в кармане куртки.       Гарри заставил себя двигаться быстрее. Вдалеке снова показались очередные подозрительные типы, и Гарри ещё ускорил шаг. Наконец он выбрался на узкую улицу, где находился канализационный люк-выход из лабиринта казино. Гарри на мгновение остановился в смятении. Куда ему идти? Он мог повернуть и спуститься вниз… И найти помощь хотя бы у Сириуса… Мысль о непременном унижении обожгла его как огнём, и Гарри заставил себя пройти мимо. С усмешкой он вспомнил, с каким пафосом его отвезли в частную клинику всего пару месяцев назад.       Редкие прохожие отшатывались от него, и Гарри этому не удивлялся. Избитый и грязный, одетый только в тонкий свитер, без денег и документов, он, стиснув зубы, брёл вперёд. Возможно, был шанс получить какую-то медицинскую помощь в ближайшем госпитале. Гарри вышел на дорогу, собираясь проголосовать, и чуть не упал под колёса. Из машины раздался отборный мат, и автомобиль взвизгнул шинами, обдав Гарри брызгами раскисшего снега. Однако следующая машина остановилась прямо перед Гарри.       Мужчина лет сорока помог ему подняться и довёз до знакомого госпиталя неподалёку, где Северусу делали рентген. Гарри неловко сообщил, что у него нет денег, но его спаситель только махнул рукой и пожелал выздоравливать.       В приёмном покое он обнаружил, что без паспорта, страховки, водительских прав или хотя бы банковской карточки человеком он не являлся. Растерянный, Гарри стоял, держась за стойку и не зная, куда ему теперь идти. Нужно было что-то придумать, но боль туманила мозг.       — А если я здесь окочурюсь, вы тоже не будете меня замечать? — поинтересовался Гарри у деловитой девушки за стойкой. Но та и бровью не повела.       — Будете записаны как неизвестный труп, — отрезала она. — Без документов вас не примут. Назовите номер страховки, позвоните родственникам…       — Нет у меня родственников, я сирота, — угрюмо сообщил Гарри.       — Значит, друзьям. Пусть привезут ваши документы.       Гарри молчал. Ну не объяснять же ей, что нет у него теперь никаких документов. Под именем Гарри Поттера он больше не существовал. Назваться им, вызвонить свои документы скорее всего означало теперь неминуемую смерть.       Не сказав ни слова, Гарри развернулся прочь. В глазах темнело, и в дверях он столкнулся с кем-то. Скорчившись от боли, он не сразу услышал слова извинения.       Подняв голову, Гарри с трудом, но узнал ту самую француженку, которой отослал цветы в благодарность за внеочередной рентген. Как же её звали? «Аннетт!» — молнией пронеслось у него в голове. Девушка в халатике медсестры тоже узнала его.       — А, бедный студент… — протянула она.       Он собирался уже было уболтать её снова помочь, но внезапно ему стало совестно, и Гарри молчал. На её лице отчётливо читалось любопытство.       — Кто это тебя так разукрасил?       Гарри только махнул рукой и двинулся к двери.       — Эй, ты куда?       — У меня нет документов, — ответил Гарри огрубелым от боли голосом.       — А где они?       — На том свете.       Аннетт вздёрнула тонкие брови. Опередив Гарри, она остановила его у двери.       — Идём… Студент.       Медсестра отвела его в свой кубрик, где обработала раны и осмотрела его рёбра.       — Думаю, не сломано, — подтвердила она догадки Гарри, когда он хрипло поинтересовался, можно ли его подлатать. — Пойдём, у профессора Клауса класс практикантов, я попрошу их использовать тебя в качестве наглядного пособия.       Спустя пару часов Гарри был всё ещё жив и даже туго перебинтован. Шишка на голове была не опасной, а ушибы должны были полностью сойти на нет через неделю или две.       — Спасибо, — сказал Гарри суховато. Он не знал, как поблагодарить её. Его широкий жест с цветами теперь казался ему жалким.       Поднявшись с кушетки, он побрёл к выходу. Ему нужно было место, где он мог бы осесть на несколько дней. Гарри подумал о квартире Северуса. Ключи от его квартиры тоже пропали. Он мог бы вскрыть дверь, но… Гарри не отпускала беспокойная мысль, что Сириус будет искать его любовника. Опасался он и того, что имя Северуса разгласит Дамблдор. Нет, ему не только был заказан путь на Виллоу-стрит, но, Гарри опасался, придётся охранять Северуса по его возвращении с гастролей.       — Эй, — позвала она его снова, — так где твои документы?       — Дома, — ответил Гарри мрачно.       Оглядев его окровавленную рубашку и порванный свитер, Аннетт молчала. Потом отперла вторую дверь комнаты отдыха.       — Можешь пока лечь здесь. Я снимаю квартиру недалеко отсюда и сдаю смену в семь.       Гарри смотрел на неё. У девушки были худенькие пальчики и выжженные краской светлые, тонкие волосы. Её серые глаза глядели на него немного холодно. Он обидел её, догадался Гарри, тем, что, считай, продинамил. Но идти было некуда. Не сказав ни слова, Гарри повернул в комнату и лёг на кушетку. Аннетт вынесла ему шерстяное одеяло. Уже уходя, она спросила, стоя в дверях:       — Как тебя хоть зовут, Студент?       — Гарри.       — Гарри… — а дальше?       — Просто Гарри.       Аннетт хмыкнула, пожала плечами.       — Спи, просто Гарри.       Сон к нему долго не шёл. Гарри раздумывал о том, что делать и как теперь обходиться без документов. Кроме того, несмотря на анальгетики, болело избитое лицо и рёбра, по которым пришлось несколько отменных ударов ботинками. За помощью идти было некуда. Северус оставил ему расписание своих гастролей с адресами отелей, но они тоже остались в украденной куртке. Да даже если бы у него и был адрес или номер телефона, Гарри ни за что бы не стал звонить и жаловаться на судьбу, впутывать в свои проблемы Северуса. Как-то придётся справляться.       Аннетт вернулась вечером и разбудила его, уже одетая в простую невзрачную курточку и джинсы. В руках она держала грязновато-красный казённый пуховик.       — В них работают фельдшеры, — сообщила она, — завтра надо его вернуть.       Гарри кивнул, с трудом натягивая рукава.       — Ну что, идти сможешь?       Гарри, пошатываясь, встал с кушетки, чувствуя, что у него всё распухло и ныло.       — Угу, — буркнул он, поджав губы и сделав несколько шагов к двери.       Спустившись на парковку, Аннетт неожиданно поманила его к одной из машин неотложки.       — Салют, Брэд, — махнула она крепкому небритому парню, торопливо курившему сигарету. — Как смена?       — Нормально, — ответил тот, скользнув безразличным взглядом по синякам на лице Гарри. — Аварий много. Один вышиб себе мозги из охотничьего ружья. Какая-то дура пыталась устроить себе тайный аборт. Сварилась заживо в ванной. Видно, кто-то трепанул или в сети прочла, что в горячей воде будет выкидыш.       — Почему же она в больницу не пошла? — спросил Гарри.       Парамедик взглянул на него чуть внимательнее.       — Несовершеннолетняя. Боялась, предки узнают, ругать будут. Сидела почти в кипятке — когда мы приехали, уже откинулась. Родители вопили, надеялись, живая ещё. То ещё зрелище… — он скривился.       Из кармана донеслось трещание. Парень вытащил рацию, откуда донеслось что-то неразборчивое.       — Поехали, — велел он. Ленивое выражение исчезло с его лица, он нахмурился и полез в автомобиль.       Аннетт открыла для Гарри заднюю дверь скорой. Гарри увидел, что в фургоне, оказывается, всё это время сидел водитель.       — Я живу отсюда по прямой, — пояснила она, — машины выезжают по моей улице, ребята меня иногда подбрасывают.       Район, где жила Аннетт, выглядел уродливо. Панельные дома пяти-шести этажей, лишённые балконов и какого бы то ни было разнообразия, наводили ещё более унылый вид на серые окрестности.       Квартирка оказалась ещё более бедной и крохотной, чем у Луны Лавгуд. Старая мебель и облупившаяся краска на стенах произвела на Гарри тягостное впечатление. Скрипучие деревянные балки пола ходили ходуном. Он остановился, разглядывая обстановку. Из окна виднелся ещё один, такой же дом.       — Ну да, не очень, — неловко сказала Аннетт, заметив взгляд Гарри. — Зато дёшево. Я тут уже три года. Но в Лондоне ипотеку даже на такую рухлядь выплачивать не удастся с моей зарплаты.       — Нет, — пробормотал Гарри, — у тебя красивые вещи. — Его взгляд остановился на дешёвой стеклянной вазе с высушенным букетиком. На полках лежало несколько книг о медицине, а рядом — с откинутой крышкой деревянная шкатулка с простенькими колечками. Аннетт проследила за его взглядом, вдруг подошла и захлопнула крышку.       Гарри вспыхнул.       — Я не вор.       Аннетт смутилась, и Гарри тоже. Вообще-то на самом деле он владел большинством навыков хорошего домушника — немало неожиданных знаний он приобрёл за свою бурную молодость — и при желании мог вскрыть и обчистить подобную квартиру в пять минут.       Ковыляя, он сделал несколько шагов, чтобы скрыть смущение, а потом обернулся. Аннетт выглядела слегка пристыженной. Её смущение показалось ему глупым, ведь её страх, по сути, был гораздо более здравым. Теперь она смотрела на него более доверчивым взглядом, и в глубине души Гарри испытал что-то вроде сдерживаемого раздражения. Нет, ну нельзя же, право, так доверять людям. Он ничего не сказал сперва, чтобы не провоцировать ссору, но потом не удержался и заметил:       — Не стоит приводить в дом кого попало.       Она пожала плечами и прошла на кухню.       — Наверное, — ответила она чуть более безмятежно. — Но вообще-то взять у меня особо нечего.       — На тебя могут напасть, — возразил он.       Она вдруг рассмеялась.       — Жить и постоянно оглядываться — это не по мне. Значит, суждено так.       — Ты веришь в судьбу? — спросил Гарри с интересом, наблюдая, как она ставит на плиту чайник и достаёт из холодильника банку с джемом и хлеб.       Она снова пожала плечами.       — Не знаю. Может быть.       — Как это?       — Я слишком глупая, чтобы рассуждать о таких вещах, — проговорила она весело.       Она замолчала. Намазала джем на хлеб и поставила перед Гарри.       — Ешь, — сказала она с сочувствием в голосе. Гарри действительно был ужасно голоден. Набросившись на подсохший хлеб с вареньем, он запивал его горячим чаем, чувствуя, как становилось теплее.       Опершись тонкой рукой о стол, она подливала ему чай, улыбаясь и поглядывая на него из-под ресниц. Он был ей всё-таки интересен, чувствовал Гарри.       — Давно работаешь в больнице?       — Четыре года. Переехала сюда из Дувра. Думала: Лондон… Стану врачом.       — И что? Ты учишься?       — Нет, — она улыбнулась. — Год проучилась в университете. Трудно было, учить много. Да и денег… Учиться дорого, а кредит мне не дали. Ну и на стипендию я, конечно, не наработала. А в больнице работать хотелось. Пошла сперва санитаркой, потом медсестрой. Выучилась на вечернем. Мне нравится.       — И ты просто бросила учёбу?       — Ага.       С некоторым недоумением Гарри слушал.       — А как же мечта? Быть врачом — здорово.       Она рассмеялась.       — Ну не такая уж мечта. Конечно, было бы неплохо, но раз нет, значит, нет. Не всем же быть врачами. Медсёстры тоже нужны. Подработку найти нетрудно. Медсёстры прилично зарабатывают, особенно если кому-то с перепоя капельница тайком нужна или родителей в дом престарелых сдавать не хотят.       — И ты больше ничего не хочешь?.. ни о чём не мечтаешь? — уточнил он недоверчиво.       Она почему-то снова рассмеялась и села рядом за стол, тоже намазывая себе бутерброд.       — Ты очень чуткий, — сказала она с улыбкой. — И говоришь так... Очень мило услышать из уст парня слово «мечта». Я его редко слышу, а ты за вечер уже два раза сказал.       Аннетт склонила голову и смотрела на него с любопытством. Гарри покраснел. Только Мадди дразнила его романтиком, на что Гарри непременно злился и стремился пополнить свой список любовных побед и настоящих мужских приключений в банде. Кто смел, тот и два съел, — вот как он считал. Он искал в себе храбрость и силу, право быть лучшим. Пусть за самоуверенностью Гарри тщательно прятал мучительную застенчивость, никто не должен был считать его слюнтяем. И вот почти незнакомая ему девушка называет его «чутким» после всего, что с ним приключилось.       Гарри помрачнел и покачал головой.       — Ты ошибаешься, — сказал он, взглянув на неё тяжёлым, но спокойным взглядом. — Я не тот, кто ты думаешь.       — А ты знаешь, что я думаю?       Вдруг Гарри сделалось смешно. Он вспомнил свою досаду на то, что не умел читать чужие мысли. Он несмело улыбнулся ей, и она тоже улыбнулась — ободряюще.       — Ты счастлива? — спросил он неожиданно.       — Ну да.       Гарри поднялся и принялся убирать посуду, споласкивать чашки и тарелку из-под бутербродов. Аннетт наблюдала за ним с интересом.       — Как там твой дядя?       Гарри дёрнул плечом, не оборачиваясь.       — Он мне не дядя. Он мой… я люблю его.       В кухне стало тихо. Гарри выключил воду. Он смотрел в стену, крепко сжимая в руке мыльную чашку.       — Вы хорошо смотрелись вместе, — услышал он.       Гарри повернулся. Аннетт задумчиво смотрела в окно.       — Прости, — сказал он неловко. — И за цветы тоже.       Она снова рассмеялась. Гарри почему-то и полегчало, и в то же время появилось неприятное ощущение. Почему она постоянно смеётся? Он говорит глупые, смешные вещи? Или смешно выглядит? Гарри быстро ополоснул чашку и поставил в сушилку.       — У меня нет дивана, — только и ответила она, продолжая улыбаться. — Тебе придётся спать со мной в кровати. На полу очень холодно. Если узнает, он станет ревновать?       — Он уехал.       — От тебя?       — Нет. По работе.       Аннетт пригласила его в спальню, где принялась стелить постель. У зеркала, висевшего на стене, была прибита полочка, где валялось немного побрякушек, тюбиков и других женских штучек. Гарри спросил осторожно:       — А у тебя есть кто-нибудь?       Она покачала головой и выпрямилась.       — Был. Может, ещё кто-нибудь будет. Ну а нет…       — Значит, нет? — уточнил Гарри.       — Ага.       Он подошёл и сел на кровать. Аннетт села рядом с ним.       — Я чуть не убил его, — сказал Гарри равнодушно. — Хотел, чтобы он любил меня.       — Всё так сложно? — спросила она со своей привычной улыбкой, повернувшись к нему.       Гарри кивнул.       — Сложно.       — Расскажи.       Он сидел сложа руки на коленях и смотрел в тёмное окно.       — Ещё когда увидел, сразу понял, какой он необыкновенный человек. Я и не надеялся, что он и правда посмотрит на меня, вдобавок он считал себя натуралом. Мне было страшно сказать себе, что между нами никогда ничего не случится. Я хотел всё разломать, чтобы сразу уж конец, чтобы и правда не было ничего, даже мыслей «а если». С самого начала думал, — да и сейчас думаю, — что по-настоящему я никогда не был достоин его по многим причинам, но главная — он тот, кем я, возможно, хотел бы и мог стать, но не стал, потому что я не был достаточно храбрым, настойчивым или сильным. Не верю, что можно любить того, кто сам до тебя не дотянулся, поэтому не могу понять, почему он согласился быть со мной.       Он замолчал. Аннетт вдруг встала и вытащила из шкафа что-то.       — У меня нет мужских вещей, кроме папиной рубашки, — сказала она. — Ночью замёрзнешь.       Она протянула ему рубашку и снова села рядом.       — Вы давно знакомы?       — Полгода.       — Я не очень понимаю, почему ты считаешь себя менее достойным или сильным. А где вот это вот «дотянулся»? Что решает, что вы равны? Или кто-то выше?       Гарри усмехнулся.       — Раньше я думал, что это власть, — ответил он. — Сейчас я склонен считать, что дело, опять же, во власти, только другой. В силе характера, но ведь и власть может удержать только сильный человек. Я не знаю… — пробормотал он. — Может, я имею в виду психическую устойчивость? Самообладание? Но это та же власть, только власть над самим собой. Он вроде бы не позволял обстоятельствам влиять на его убеждения. А я позволял. Легко принижать других, это я просто вдруг сам понял, что гораздо ниже его, и с этой-то стороны всё выглядит совсем по-другому. Ну разве это не пакостное рассуждение фашиста и мерзавца? — спросил он, криво улыбнувшись. — Но я не спрашиваю его об этом, потому что права не имею. Ведь тогда я вроде бы равняю нас с ним, меряю одной меркой, считаю, что он видит людей так же, как вижу их я, а ведь он гораздо умнее и справедливее меня. Я не очень-то верю людям, не верю ни в равенство, ни в братство. Я верю в эволюцию, в право сильного, в умение приспосабливаться к окружающей среде, вроде бы так сказал Дарвин. Люди не созданы равными. Родись я лет семьдесят назад, я первый стал бы фашистом, последователем Ницше и его армии белокурых бестий. Ведь я рассуждаю так, будто те, кто ниже меня умом или силой, не заслуживают ни внимания, ни любви.       Гарри замолчал.       — Он всегда считал меня равным. Не выше и не ниже. Человеком, таким же, как он сам, как другие. Но ведь если я не прав!.. — воскликнул Гарри. — Значит, всё, что я могу и что я должен, — тоже драться за тех, кто слабее, кто не может за себя бороться? — Он повернулся к Аннетт и горячо продолжил: — Разве не в этом тогда смысл существования человека, отличие его от животного? Выходит, я жил по закону динозавров: жрать больше, думать меньше, разорять всё, что меня окружает?       — Сложная философия, — заметила Аннетт, пожав плечиками. — Наверное, тебе нелегко жить.       Гарри отозвался с досадой:       — Ты считаешь иначе?       — Можно жить ради удовольствия, — сказала она просто. — Или чтобы делать что-то хорошее.       Она внимательно взглянула на него и принялась раздеваться, снова улыбаясь.       — Глупой меня считаешь.       — Просто я вижу всё более сложным, — пробормотал Гарри.       — А зачем усложнять?       — Я хочу разобраться в том, что меня окружает, — возразил Гарри серьёзно, — а ты плывёшь по течению.       — Течение несёт нас куда-то, — засмеялась она, — значит, так нужно. И если я должна понять куда, надо быть частью потока, ты так не считаешь?       Она глядела, как он, морщась, переодевался.       — Помочь? — спросила она участливо.       Гарри покачал головой.       — Я должен идти наперекор. Не могу по-другому.       Аннетт кивнула. Она больше не смеялась.       — Мы все разные. И ответ ищем по-разному.       Поглядев друг на друга, оба ощутили глубокое взаимопонимание.       — Но ответ всё равно один?       — Конечно.       — Я думаю, всё, о чём ты рассуждаешь, не глупо и очень важно, — добавила она спокойно. — Должен быть кто-то, кто сможет встать на защиту слабых и тот, кто плывёт против течения, тоже необходим. Думаю, все важны.       Гарри фыркнул.       — Убийцы? Наркоманы и пьяницы? Террористы?       — А как же. Они тоже рассуждают и считают, что нашли тот верный и единственный ответ, ведь так?       Она села на кровать, одетая во фланелевую пижаму в синих зайцах. Гарри поглазел на зайцев, и ему снова стало смешно.       — Мне нравятся твои зайцы, — сказал он, усаживаясь рядом и улыбаясь.       Ему дышалось легко. Он тоже улёгся, глубоко вздохнул и принялся говорить. Он рассказал, как увидел Северуса впервые. Рассказал, что говорил и что делал, как пытался унизить его и заставить заниматься сексом, как поселил в своей квартире, не выпуская оттуда, как провоцировал и приставал, лез, трогал, насмехался, ждал ненависти, отвращения, мести, драки, а Северус всё вытерпел и даже успевал о нём заботиться. Поведал, как Северус оставил его, и Гарри захотел умереть.       — Я знал, что так будет, — говорил он монотонно. — Знал, что не выдержу. Влюбился в него до смерти с первой же секунды, а может, я им заболел — это я так себе говорил. Что я — девчонка какая-то — вздыхать и сопли развозить? Только я знал, что пропал. Увидел и… меня как подстрелили. Но после всего… Он был всегда спокойный, никогда не кричал, — только пару раз, когда я уж совсем его допёк, — и даже если я гадости ему делал, он… Будто я ему не враг. Я его оскорблял, гадости говорил, лапал, хотел, чтобы он, наконец, уже облил меня дерьмом и успокоился, а я тоже… знаешь… сказал бы себе, что он только на словах правильный, а на деле… такой же, как все. А когда один остался… — Гарри замолчал.       — Как же вы оказались вместе?       — Я… не знаю... Видишь ли, он и о женщинах-то никогда не беспокоился, не то что о мужчинах. Он поцеловал меня. Может быть… может быть, я любил так сильно, что оживил бы и камень. На какую-то минуту я почувствовал себя богом, — добавил Гарри, прикрыв глаза и едва заметно улыбнувшись. — Как будто вдохнул жизнь в чистый лист.       Гарри словно заново пережил их встречу в театре и всё, что за этим последовало. Закинув руки за голову, он лежал и продолжал рассказывать, обнажая душу как на исповеди, ничего не утаивая и не скрывая, беспощадно искренне рисуя и Северуса, и себя. Аннетт слушала, изредка задавая вопросы. Гарри охрип и смолк только несколько часов спустя, когда на часах было уже около одиннадцати.       Опустошённый, он лежал на кровати без сил, как после яростного секса.       — Тебе легче? — спросила она почти шёпотом.       Они потушили свет. Гарри ещё какое-то время ждал, чтобы она крепко уснула. Потом он поднялся и бесшумно взял свою одежду, которую стопкой сложил на стуле. Он выскользнул из спальни, прикрыв дверь. В гостиной он быстро оделся, натянул ботинки и несколько секунд смотрел на висевшую на крючке куртку, красную, с большим светоотражающим крестом на спине. Как быть без куртки? А в такой небезопасно идти по улицам — слишком много внимания. И Аннетт обязала вернуть куртку утром. Он мог бы подбросить куртку в отделение скорой, подумал Гарри, как только найдёт подходящую одежду. Решившись, он снял куртку с крючка и тихо повернул ключ в замке.       На улице стоял смертельный холод и глубокая ночь. Гарри, нахмурившись, шёл по улице. Ещё накануне возле госпиталя он приметил палатку, в которую приносили и сдавали ненужные вещи для бездомных. Палатка не охранялась. Любой мог прийти и взять оттуда одежду. Гарри рассчитывал найти там пальто или куртку.       Ему и правда полегчало. Гарри болезненно улыбнулся, кутаясь в куртку — холод пронизывал до костей, — всё-таки он говорил чистую правду, как бы ни старался приписать своим словам некоторую долю цинизма. Жаль, что нельзя было остаться у неё. Теперь Аннетт и правда ему нравилась. Вероятно, она умела быть хорошим другом, обладала незамутнённым взглядом на мир. Но оставаться в непосредственной близости от его бывших людей, за две улицы, было слишком опасно. Опасался он и за Аннетт. А Сириус наверняка уже знает имя Северуса, а если нет, то очень скоро узнает. В курсе и Дамблдор. А ему найти Гарри — пара пустяков. Гарри хмуро взглянул по сторонам. Худо не самому попасться в лапы старого ублюдка, а рисковать шеей Северуса, ведь это его будут разыскивать теперь абсолютно все, кому Гарри хоть для чего-то мог понадобиться. Зачем тратить деньги, силы, чтобы найти того, кто тщательно скрывается? Достаточно упечь в какой-нибудь подвальчик его любовника, и Гарри будет тут как тут, ясен пень.       Конечно, пока Северус на гастролях, можно не беспокоиться. Никто не станет похищать его в чужой стране, даже Дамблдор или кто-то из синдиката. Неплохо было бы уехать из Лондона на это время и ему, Гарри, но отсутствие денег и документов всерьёз озадачило.       Палатка одиноко белела на территории больницы. Внутри стояли огромные картонные коробки, набитые вещами. В одном из них Гарри обнаружил вязаные шарфы, варежки и даже тапочки. Из другого он выудил рваные дамские колготки и женские же трусы.       — Лучше бы сюда владелицу этих трусов, — проворчал он, поддевая кончиком пальца кружевную тряпочку и поглядев на картонную табличку над ящиками: «Мёрзнешь? Согрейся».       Выбросив трусы, он наклонился и зарылся в ящик почти с головой. Женские сапоги… рваные ботинки… дырявый свитер… линялый свитер… неплохой свитер… Гарри вытащил чёрный мужской свитер крупной вязки, правда порядком растянутый.       — Сойдёт, — пробормотал он, натягивая на свой тонкий джемпер ещё и свитер.       В третьем блоке таки нашлось одно единственное пальто. Размер был чересчур большим, не только на высокого, но и на очень полного мужчину. Плечи оказались перекособочены, но Гарри было всё равно. Хлястик был оторван, а рукава лоснились. Гарри намотал на шею один из длиннющих шарфов, взял пару толстых рукавиц и в конце концов отыскал на дне единственную шапку-чулок грязно-сероватого цвета.       Натянув шапку до самых бровей, Гарри засунул куртку фельдшера под пальто и отправился через шумный даже ночью, главный вход на территорию госпиталя. Его вид не очень-то соответствовал обстановке, и Гарри шёл осторожно, легко, опустив голову и надвинув шапку на глаза, никого не задевая и мгновенно скрываясь за поворотами, как только кто-то обращал на него внимание.       Из кубрика, где Аннетт уложила Гарри спать, вышел один из санитаров. Перед собой он катил тележку с пробирками.       — Вам куда?       Гарри остановился. Глупая улыбка появилась на его лице. Он переминался с ноги на ногу. Громко шморгая носом, он сказал:       — Дык, я временным уборщиком тут должен был заступить в ночную, а меня эта… придурошная… как её… продинамила, сказала: чеши отсюда, лентяй, опоздал. Да полчаса, бля, чё ей неймётся...       — Сьюзен, что ли?       — Ага, ну да, Сьюзен, вот курва, — пробубнил Гарри, — ладно, пошёл я.       Сделав шаг вперёд, он споткнулся и упал прямо на санитара. Ухватив его за халат, другой рукой он задел пробирки. Те зазвенели. Несколько упало на пол.       — Да что ж ты за придурок?.. — с досадой крикнул санитар, принимаясь собирать то, что не разбилось. — Пошёл вон, имбецил хренов!       — Да что я… — промычал Гарри, продолжая улыбаться. — Давай помогу… Уберу…       — Иди, я сказал!       Санитар укатил куда-то тележку, ругаясь под нос и заглядывая в повороты в поисках штатных уборщиков, чтобы те убрали стёкла. Как только он скрылся в одном из пролётов, Гарри тут же встряхнул рукой. Из рукава показалась связка ключей, которую он вытащил у санитара из кармана. Вскрыв дверь, а потом и шкаф, Гарри повесил куртку на вешалку. Заперев все замки, он быстро двинулся по коридору. Сняв шапку, шарф и повесив пальто на руку, он выпрямился, зачесал пальцами волосы на лоб и решительно двинулся обратно, уверенно хлопая дверьми, пока не вышел в холл. Сверкнув белозубой улыбкой, ничуть не скрывая синяков на лице, он подошёл прямо к охраннику.       — Кто-то потерял ключи в отделении терапии, — сообщил он и протянул ему связку.       Спустя пару минут из госпиталя его и след простыл.       Гарри свернул прочь и пошёл в сторону фабричных кварталов. В центре города делать было нечего. Нужно было найти ночлег и деньги. Деньги оставались, пожалуй, первостепенной задачей. Гарри хмурился. Не так уж хорошо он знал город. Конечно, пара злачных мест была ему знакома, но туда идти было нельзя. Прятаться придётся на самом дне.       Гарри колебался. Он мог кого-то обчистить. Ограбить, вытащить бумажник или вскрыть чей-то дом. Возможно, раньше он поступил бы так, но он сказал Сириусу, что сознательно отказывался от своего прошлого, и не лгал. Значит, оставались альтернативные способы заработка. Возможно, и правда придётся где-то подработать.       Шальная мысль забраться в дом своих родителей мелькнула на мгновение и тут же исчезла. Там уж его точно будут ждать. Может, даже установят наблюдение. Хотя бы плохонькую камеру, но повесят. Гарри пригорюнился. На улице стоял трескучий мороз, и он начинал замерзать. Он остановился. Один, ночью, посреди высоких и тёмных коробок какой-то фабрики, он понятия не имел куда податься. Ни фонарей, ни какого-либо иного освещения здесь не было.       Пройдя ещё немного вперёд, он понял, что даже не представляет, где находится. Впотьмах он тыкался в какие-то заборы и сетки, зацепился за что-то и надорвал рукав. Наконец, чуть не свалившись в канаву у одного из заборов, он присел на толстую двойную трубу, обмотанную чем-то толстым и мягким, перевязанным проволокой. Гарри с удивлением заметил, что сидел на чём-то тёплом. «Теплотрасса!» — догадался он, испытав облегчение. В нескольких местах, где прохудилась изоляция, от трубы валил пар, а Гарри уже начинал бить озноб. Он опустился всем телом на трубу, обняв её, как друга, и прижался щекой. Спине и ногам тут же стало холодно, особенно после того, как Гарри согрел их. Сердце болезненно сжалось от страха, от мороза и от неумолимого чувства беспомощности. Мир был огромен, холоден и пуст. Темнота довершила картину. Гарри крепко сжимал руками трубу, не зная, удастся ли ему спать или спать на таком холоде было нельзя. Может, с рассветом всё станет не таким пугающим? Ради своих убеждений он не взошёл на костёр и вообще не совершил никакого видимого подвига, которым можно было бы козырять. Вот только, похоже, он попросту оказался в том самом аду, где оставались только холод и темнота. Гарри хотел было усмехнуться — в каких только переделках ему не доводилось побывать, — но у него не очень-то вышло. Так вот как выглядит испытание? То, что потом другие, возможно, называют чем-то вроде подвига. Лицом к лицу с неизвестностью и с темнотой. Лицом к лицу с собственным страхом. И уж точно никакого чувства подвига — только страх и боль, потому что по-настоящему мёрзнуть, оказывается, и правда больно. Пока идёшь, теплее в сто раз, но лежать на таком морозе, даже на отопительной трубе, было очень холодно. Гарри повернулся, грея на этот раз спину. Лицо тут же начало леденеть. Он весь трясся с ног до головы крупной дрожью. Он готов был отказаться от своих слов и вернуться назад. Идти к Аннетт и рисковать её головой или вернуться к Сириусу тем, кого ждал его крёстный отец: самоуверенным гетеросексуальным карьеристом, только бы избавиться от этого холода, который впивался в щёки, колени, живот. Ноги да и руки, несмотря на рукавицы, не ощущали почти ничего. Гарри шевелил ими и прижимал сильнее к тёплой трубе.       Он никуда не пойдёт. В нём говорили холод, голод и страх — примитивные нужды животного. Он взглянул на часы, которые надел взамен платиновых: простые, на батарейке, но со светящимися в темноте стрелками. Половина второго. А рассвет не раньше семи. Гарри снова перевернулся и тяжело, хрипло дыша зарычал. Он измучился и хотел побыстрей покончить с этой пыткой. Но идти куда-то в такой темноте не имело смысла.       Пошёл снег. Сперва слабый, потом всё сильнее, и к трём ночи началась пурга. Гарри сглатывал вязкую слюну лёжа лицом вниз и размышлял, была ли в его жизни ночь страшнее этой, потому что все его чувства, терзания и любовь отступили перед холодом. Опустив голову на грубую оплётку трубы, Гарри закрыл глаза и, сцепив зубы, стискивал руками трубу изо всех сил — напряжение мышц давало обманчивое ощущение тепла.       По социальным понятиям падать ниже было некуда, думал Гарри с усмешкой. Он вступил в касту неприкасаемых — тех, от кого отводят взгляды на улицах или игнорируют у помоек, кого обвиняют в их собственном падении, в неумении жить по социальным законам. У Гарри больше не было денег, не было документов, не было дома и семьи, куда он мог вернуться. У него не было имущества и не было вещей. Он не являлся гражданином Италии, но теперь и не был гражданином Англии. У него не осталось даже имени. Гарри Поттера больше не существовало — он был житель Земли.