Мой, ласковый и нежный...

Вечная ночь глубокого космоса упорно ползла к никогда не наступающему рассвету. Корабельное время стремилось туда же. Над пустой голоплатформой в столбе синеватого света висел старинный циферблат со стрелками: короткая указывала на пузатую шестерку, а длинная, судорожно подергиваясь, никак не могла перескочить на двенадцать. На «Космическом Мозгоеде» уже три четверти часа было без одной минуты шесть. Дэн сидел на розовом диване, облокотившись задом об подушку. Его острые коленки, которые высовывались из джинсов, были притянуты к ушам. Его голубые большие глаза упорно бегали за кошкой Котькой, которая махала хвостом, и двигались по лицу туда-сюда под тонкими рыжими домиком бровями. Эту ночь он провел здесь, в пультогостиной. Как когда-то, поджав ноги. Его собственная каюта после так много обещавшей, но так мало давшей ночи несостоявшейся любви была занята телом капитана. Спать у Михалыча было нельзя. Потому что там спал Михалыч. Дэн сам уложил его, укрыл лоскутным одеялом, тщательно подоткнув края, и долго смотрел, как тот, свернувшись клубком, тихо неразборчиво сопит во сне. Мешать утомленному приступом рвоты механику не хотелось. Если прилечь рядом, то рано или поздно Михалыч почувствует его. Может, он и не проснется, но точно накинется, и тогда киборгу с ним не совладать. Им обоим будет не до отдыха до самого утра. А отдых необходим, и прежде всего — самому Михалычу. К тому же чувство, которое почувствовал Дэн, было далеко от ставшего уже привычным, поднимающего торчком каждый волосок на теле, вожделения. При виде сопящего Михалыча у киборга заскребло в горле, защипало в глазах и запищало где-то в области поджелудочной железы. Захотелось делать глупости, например, завалить спящего розовыми зефирками и свежими пончиками… Кажется, это люди называют умилением… Зефира на корабле не было. Но умиление проходить не желало, вызывая непривычные ощущения где-то в районе двенадцатиперстной кишки, и чтобы его задобрить, киборг приготовил для Михалыча порцию какао — оно ждало пробуждения механика, налитое в самую большую термокружку. Дэн мог бы заночевать в капитанской каюте. Мог бы. Но не стал. Заглянул внутрь, окинув взглядом знакомый до последней детали пейзаж. Аскетичную строгость убранства не нарушала ни одна небрежность. Койка застелена «по ниточке» вытертым серым пледом с полинявшим, но еще читаемым инвентарным номерком — память о военной службе. На полу у койки расставлены аккуратно капитанские носки. На тумбочке ровной стопкой лежат друг на друге читалки — пять штук, все с классикой, никакой бульварщины! Тут же по линейке выложены лекарства, прописанные доктором: от головы, от нервов, от радикулита, от геморроя. Геморроя капитан до сих пор не нажил, но доктор был сторонником превентивных мер. Лучшее лечение — это профилактика. Поэтому капитан регулярно получал очередную упаковку ректальных суппозиториев, а чтобы он невзначай не перепутал медикаменты, на упаковке доступным капитану языком доктора было начертано: «Засунь себе в жопу». Станислав Федотович каждый раз ругался, мол, он что, похож на недоумка? Но доктор был по-родительски настойчив и не жалел времени на подробные и пространные объяснения: лучше сто раз объяснить, чем потом лечить старого друга, по ошибке наглотавшегося кусков глицерина. Край одного глаза сам собой совершил сканирование упаковки, и молодой организм непроизвольно отреагировал на рукописную надпись, особенно на «засунь» и «в жопу». Очень некстати! Дэн криво улыбнулся. Нет, ночевать в каюте капитана он не будет. Эта надпись будет постоянно маячить перед зрением, внутренним и внешним. А ходить по кораблю, цепляясь ногами за непроходящую упругую твердость в ушитых до предела штанах — крайне неудобно. Нет. И он задвинул дверь снаружи. Вот он и оказался снова в пультогостиной, где ждал розовый диван, его давний четвероногий друг. И спать ему этой ночью пришлось даже меньше трех часов — стандартного минимума киборгов. Долго бубнил в медотсеке неугомонный Вениамин Игнатьевич, напевал вполголоса, разговаривал — то ли сам с собой, то ли с монитором или с коньяком. Доктор всегда находил себе собеседника. Когда доктор в конце концов угомонился, из каюты выползла полусонная Полина во фланелевой пижамке с трогательным отстегивающимся клапаном на мягком месте и, так до конца и не проснувшись, добрела до кухни и начала шарить в навесных шкафчиках. Кошка перестала махать хвостом и затаилась. — Где-то тут… ну где же… было ведь, — бормотала девушка. — Не могла же я все съесть… Или могла? Дэн вздохнул совсем по-человечески. Полина следила за собой и очень старалась поддерживать форму. Регулярно садилась на диету — каждое утро. Посидит, посидит, и к ночи слезает. По всем углам кухни у нее были секретные закладки шоколада, и часто посреди ночного космоса раздавалось на весь корабль, будя экипаж, оглушительное шуршание оберток и упоенное чавканье. В результате такого режима питания фигура у девушки становилась все аппетитнее, особенно в некоторых местах. По крайней мере, клапан на фланелевой пижамке Полины, не выдерживая напора, все чаще отстегивался сам собой, не дожидаясь, пока в этом возникнет необходимость, выставляя самое аппетитное напоказ. Шоколадка все не находилась. Полина, пребывая в полусомнамбулическом трансе, обшарила все потайные закоулки. Вздохнула и полезла в шкаф, видимо, решив компенсировать шоколадную недостаточность чашкой горячего какао. Но и тут ее ждало разочарование. Последнюю порцию какао из открытой банки извел Дэн. За новой банкой нужно было идти в кладовку. Именно в этот момент Полина очень удачно заметила сидящего на диванчике Дэна. — Дэнечка, — ласково удивилась она. — А ты что тут делаешь? Тебе не спится? Киборг не ответил, но Полину это не смутило. Она слышала зов какао. — Дэнечка, — вкрадчиво начала девушка. — Раз уж ты не спишь… Может быть, ты принесешь из кладовки баночку какао? Полина зашла спереди, уселась на пол и смотрела умильно, изо всех сил хлопая ресницами. В пультогостиной поднялся небольшой ветер. — Полли, — сказал киборг, устало откинув спину на подлокотник, — прекрати. Не устраивай сквозняк. Если тебе нужно какао, ты можешь пойти и взять его сама. — Ну, Дэ-э-энечка! Но Дэн остался непреклонен. И девушка, поняв, что какао ей не светит, решила воспользоваться моментом для утоления другой своей пламенной страсти. Может быть, ей посветит тут? — Дэнечка, — умоляюще сказала Полина, — ну, если ты не хочешь какао, можно, я тебя расчешу? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Полина могла канючить бесконечно. Прикинув все «за» и «против», Дэн пришел к выводу, что проще уступить. Иначе она своими причитаниями разбудит Михалыча. К тому же процедура не была такой уж неприятной, чего скрывать. Можно ненадолго расслабиться и отдаться во власть приятных ощущений. Дэн прикрыл глаза и отдался. Полина орудовала расческой с усердием оголодавшего маньяка и бормотала что-то бессмысленное: «Какие же классные волосики… Просто ми-ми-ми какое-то!». Легкие касания умелых пальцев умиротворили. Хотелось думать о хорошем: о том, как звонко хрустит первый чипс из только что открытой, девственной пачки, которой еще не успела коснуться загребущая лапа Теда. О липкой белой нити, тянущейся с ложки в банку, полную сгущенки. О Михалыче, свернувшемся мохнатым клубком вокруг собственного животика на койке в каюте, трогательном в своей внезапной любви к нему, поюзанному армейскому киборгу шестой модели… В горле опять предательски защипало, а в животе почувствовалось неопределенное движение, словно там, потирая хитиновые лапки, роились какие-то насекомые. Возможно, бабочки. Нет, наверное, шмели. Дэн задышал чаще, представляя себе больших мохнатых шмелей, так похожих на механика в пропорции один к двадцати пяти… И тут в животе у него явственно что-то заурчало. Система отреагировала первой, он просто не успел вмешаться и остановить ее. — Фу-у! — Полина отскочила от дивана на середину пультогостиной. — Дэнька, ну ты совсем уже! Говорила же я — не стоит запивать ряженкой тушеную капусту! Гадость какая! Пришлось открыть глаза и оторваться от созерцания внутренних шмелей. — Что естественно, — сказал киборг, — то не безобразно. — Это просто отвратительно! — морщилась Полина. — Уж кто-кто, а ты-то, кажется, мог бы вести себя прилично! Тед совсем тебя испортил! Она говорила все громче, но Дэн уже ее не слушал. Он слышал, как в его собственной каюте пробудился капитан. Он посмотрел на голоплатформу с циферблатом. Длинная стрелка перестала дергаться и перескочила, наконец, на двенадцать. Циферблат пошел неуловимой волной и преобразился в девичье лицо, под которым определенно маячили две неприкрытые увесистые молочные железы. — Доброе утро, бельчонок! — проворковала Маша. Киборг встал. Пора было объясниться со Станиславом Федотовичем. — Погоди, — не отставала Полли, размахивая перед собой расческой. — Ты что, даже не извинишься? — Я? За что? — То есть, как это  — за что? А кто тут… воздух испортил? Вообще уже! Как это называется? —Это? — вмешалась Маша. — Это был непроизвольный мимимишечный спазм! Со всяким может случиться. — То есть как это? — Полина уже почти кричала. Отдохнувшие за два дня без Теда связки требовали работы. — Ты просто вот так и уйдешь? Новости какие — у нас на «Мозгоеде» появился киборг-хам! Ну всё. Ему это надоело. Дэн, не изменившись в лице, повернулся к девушке. — Да. Я извинюсь. Извини, Полина. Но ты сама напросилась. Попа с отстегивающимся клапаном не сразу прошла в дверной проем чулана, где хранились швабры — ее пришлось слегка подпихнуть коленом. Киборг тщательно запер дверь. Внутри загрохотало опрокинутое ведро. Не обращая внимания на приглушенные вопли, Дэн направился в свою каюту. Разговор с капитаном больше не ждал отлагательств. Кошка зевнула и вытянула когти.