Ошибки, которые мы совершили

Воспоминания прошлого поглотили его. Он всё не мог понять, как же так вышло, что они просто забыли друг о друге? Как будто, так и надо. Как будто им обоим не было больно. Как будто они не сломались внутри. Мишель уехал, не оставив даже адреса, он сам закрылся в себе и не подпускал никого — два дурака убегающие от проблем. Скрипнула входная дверь. Минки медленно обернулся, чувствуя внезапную неловкость, и пристально всмотрелся в вошедшего. Бастьен выглядел ужасно: ещё бледнее чем раньше, усталый и будто готовый прямо сейчас разлечься на полу, но со своей неизменной улыбкой, приклеенной к губам и защищающей его от самого себя. — Привет, — он первым нарушил тишину, не зная с чего начать. — Привет. Они замолчали. Неловкость повисла в воздухе, смешалась с болью и сдавила сердце. Теперь в них не чувствовалось того родства, той искры и эмоций, того взаимопонимания. Они будто были дальними родственниками — родными, но абсолютно далёкими, чужими друг другу. В них больше не было тех привычек, тех черт, какие каждый помнил. Как-будто чистый лист предстал перед глазами. Мишель задумался, топчась на месте. Он не знал, как подступить к этому взрослому юноше, так не похожему на того ребёнка, которого он помнил. Отбросив все навязчиво крутящиеся в голове варианты, он решил начать разговор на равных, не как учитель и ученик или старший и младший. Целитель подошёл к книжной полке и достал из тайника бутылку хорошего красного вина, припасённую для особых случаев. — Будешь? — Не откажусь, — пожал плечами Санву, даже не пытаясь скрыть свой любопытный взгляд. С ловкостью фокусника достав откуда-то два бокала, Бастьен присел рядом и, откупорив бутылку, аккуратно разлил вино. В тишине был отчётливо слышен каждый звук, но Минки всё равно вздрогнул, когда ему протянули бокал. — Раньше ты бы и попробовать не разрешил. Тот в ответ лишь покачал головой, тихо хмыкнув. Сделав небольшой глоток, Мишель поморщился от горечи алкоголя на языке и произнёс, посмотрев прямо на него: — Ты ведь уже взрослый. Даже выше меня вымахал. Так изменился… Санву было больно смотреть на такого друга: сломленного, в одиночку борющегося со своей виной и страхом. Почему-то они оба любили играть в сильных и стойких, когда на самом деле были слабы и разбиты. Ему захотелось как-то утешить, поддержать его, как он делал это раньше. Тогда всё было так легко, даже те чувства казались правильными и единственно верными. — Мишель, — Минки по привычке коснулся тонкой ладони, но тут же отдёрнул, почему-то испугавшись, — я… Бастьен выжидающе посмотрел в ответ, но Санву так и не нашёл, что сказать. Он не мог подобрать верных слов, мысли роились в голове и были просто неуловимы. Парень привык действовать спонтанно, доверяясь моменту, однако вот пришло время думать головой, и он медлил. — Прости меня, Минки, — первым начал Мишель, больше не в силах сдерживать рвущиеся наружу слова. — В тот день я и вправду наговорил лишнего. Перешёл черту, и-и… — Ты не должен извиняться! — перебил его Санву, затем понизив голос до шёпота, и наклонился ближе. — Я тоже виноват. Ты был вне себя, а я всё принял близко к сердцу. Даже не пытался что-то понять! Сбежал, как мальчишка. — Ты и был мальчишкой. — Но должен был быть лучше. Может тогда бы этого не случилось… Бастьен промолчал, не зная, что ответить на такое. Было ли в его силах переубедить этого упрямца? Покачав головой, он постарался перевести тему в другое русло. — Я давно хотел извиниться. Ещё до того, как попал к королю, я приезжал в приют, думал встретиться и… — Ты был там? Но-но я этого не помню, — юноша напряг память, пытаясь вспомнить то, что точно не смог бы забыть, и перевёл вопросительный взгляд на Мишеля. Найдя это сбитое с толку выражение лица странно милым, Бастьен не сдержал искренней улыбки. Всегда сложно признаваться в своих слабостях, но рядом со старым другом это давалось в несколько раз легче. — Я не смог подойти. Следил за тобой издалека, — он издал тихий смешок, будто насмехаясь над прежним собой и теми страхами. — В тот день было снежно. Ты играл с парнями в снежки, и я… Ты выглядел таким счастливым, что я просто не смог заставить себя подойти. Не хотел портить веселье. — Какой же ты глупый… Минки почувствовал, как в глазах защипало и спешно отвёл взгляд, пытаясь прогнать слёзы. Ему было обидно. Просто обидно за то, как они оба упустили тот мизерный и, наверно, единственный шанс. Ведь сейчас всё было бы по-другому. Абсолютно. Мишель же в удивлении замер, а затем тихо рассмеялся, откинувшись на спинку дивана и, наконец, позволив себе немного расслабиться. Оглянувшись, Санву сразу забыл обо всём и уже не мог отвести взгляд. Наверно это были остатки прошлых чувств или выпитый бокал вина, но, смотря сейчас на него, такого красивого и искреннего, юноша едва мог вздохнуть. Сердце сделало кульбит и учащенно забилось, а по телу пробежал табун мурашек, заставив вздрогнуть от тянущего изнутри чувства. — Меня глупым не называли уже несколько лет. Всё гений, да мастер. — Значит не зря я вернулся. А то захвалили тебя, вот ты глупости и творишь, — смущённо пробурчал Минки, отводя взгляд, и тяжело вздохнул. — Я бы уже тогда тебя простил. Я всё хотел встретиться, когда прознал из газет о твоём назначении, крутился у ворот дворца, так что дозорные уже принимали за своего и хотели как-нибудь помочь, но… Я так и не смог. Каждому хотелось что-то сказать, но что, как подобрать верные слова, как утешить, ни один не знал. Эта тишина была неожиданно знакомой и уютной. Бутылка с вином постепенно пустела, к щекам прилило тепло и растеклось по телу. Движения, как и мысли стали заторможены, но зато появились смелость и решимость. Минки облокотился на спинку, так чтобы ещё лучше видеть Мишеля и его длинные пальцы, вертящие в руках бокал. Иногда тот поднимал взгляд, и они весело переглядывались, зеркаля улыбки. — Расскажи мне, что тогда случилось, — наконец, решился спросить Санву. — Почему ты вёл себя так странно? Едва заметив нахмурившиеся брови и тоску, спрятанную в очередном стакане вина, парень пожалел, что как на духу выложил этот вопрос. Не хватало, чтобы Бастьен опять оттолкнул и замкнулся в себе. Однако на вопрос последовал неожиданный ответ. — Это долгая и не очень приятная история, — тихо начал он, то и дело поворачиваясь к Минки в поисках поддержки. Как-то неожиданно они оказались плечом к плечу и сейчас крепко держались за руки, больше не чувствуя за этим неловкости и скованности. — Ты ведь помнишь, что в то время я проходил практику в одном из королевских госпиталей. Там я встретил мальчика, Робби, лет десяти наверно. Он обожал рисовать и мечтал стать известным художником, когда вырастет. Как ни приду к нему в палату, а он весь в красках и смотрит так преданно, что хочешь, не хочешь, а злиться не можешь. И понимаешь, этот мальчишка, которого любили все вокруг, который давал нам надежду на лучшее, был смертельно болен. А я почему-то решил, что способен на то, чего не смогли сделать первоклассные целители, — Мишель рассмеялся так горько, иронично, со стойкой ненавистью к себе, что Санву стало не по себе. — Я не спас его. Сделал только хуже, и он умер через неделю. Может, это и сломало меня тогда? Ведь все так упорно твердили, какой я сильный, гениальный, всемогущий, а я и поверил. Тогда я так ненавидел себя, боялся навредить кому-нибудь ещё… Слушая эту маленькую исповедь, Минки мягко гладил ладонь друга, успокаивая и давая ему своё тепло и уверенность. Парень пытался уложить эту историю в своей голове. Мог ли он злиться на какого-то тяжело больного мальчика за то, что тот стал причиной их ссоры? Конечно, нет. Сваливать вину на мертвых детей было глупо даже для него. — Минки. — Да? — Можно я тебя обниму? Мишель выглядел таким смущенным, будто сказал несусветную глупость и уже жалел о сказанном. Даже его веснушчатые щеки залил мягкий румянец, и он склонил голову, пряча его. Санву не смог устоять, наверно, алкоголь всё же вдарил в голову, но он просто сгреб его в медвежьи объятья. Было так странно понимать, что теперь он с легкостью может укрыть того собой. Мишель был таким маленьким и хрупким, приятно пах какими-то травами, знакомой ноткой жасмина и лимона. Притянув его ближе к себе, Минки, под тихий смех и горячее дыхание на коже, взлохматил светлые кудри и оставил руки на талии, греясь знакомым теплом. Кажется, теперь он, наконец-то, вернулся домой.