Нежность роз

В мозгу вертелись классические фразы вроде: эта сторона жизни для него больше, увы, не существует. Фрэнсис Скотт Фицджеральд

В последнее время Антонио не покидало странное ощущение, будто вот-вот должно было случиться что-то важное. Возможно, это было связано с тем, что Вольфганг практически целую неделю не появлялся в его особняке, а ведь раньше, еще неделю назад, музыканты не могли провести друг без друга и дня. Сальери никак не мог найти повод, чтобы наведаться к нему домой и лично спросить маэстро о его здоровье и об их отношениях. Мужчина предпочитал думать, что Амадей, осознав, насколько чудовищны и несправедливы обвинения в сторону Антонио, в скором времени сам придет к нему за прощением, и, зная горделивый характер австрийца, торопить его не стоило. Все же капельмейстер не мог не признать того, что скучает по Вольфгангу. Мужчина занялся музыкой, чтобы отвлечь себя от тягостных мыслей. Он как раз работал над одной из последних арий Джульетты, как в дверь его кабинета негромко постучался слуга и доложил, что придворного капельмейстера желает видеть одна дама. Антонио встал со своего места и приказал слуге пропустить её, раздумывая над тем, кто же это мог быть. Услышав тихий стук каблучков, Антонио поднял взгляд на пришедшую к нему фрау и замер, с плохо скрываемым удивлением. Это была та, у которой он украл счастье - Констанция Моцарт. На миг его сердце пропустило несколько ударов. Мужчина решил, что эта девушка всё знает и пришла за тем, чтобы раз и навсегда отнять у него Вольфи. Но вид у неё был скорее усталый, нежели злой, поэтому Сальери подумал, что все может и обойтись. - Прошу, присаживайтесь, - негромко проговорил музыкант и, найдя взглядом прислугу, распорядился: - Принесите фрау горячего чая. Девушка опустилась в кресло у камина, и Сальери позволил присесть и себе. Констанция была бледной и выглядела отчего-то сильно взволнованной. Это волнение, казалось, передалось и Сальери. Он молча рассматривал её усталое, изможденное лицо, тонкие черты которого были, несомненно, привлекательны, и мужчина понимал, почему Моцарт выбрал именно её в свои жены. И все же, находиться в комнате с Констанцией, которой принадлежал его возлюбленный, было невыносимо. После нескольких минут тишины - очевидно, она не знала, с чего начать, первым молчание решил нарушить музыкант. - Я могу вам чем-нибудь помочь, фрау Моцарт? - негромко произнес капельмейстер и опустил взгляд, не в силах больше смотреть на неё. - Я думала, что застану Вольфганга у вас, герр, - тихо произнесла девушка и поблагодарила прислугу, что принесла ей чашку с горячим напитком. После того, как слуга удалился, вновь оставив их наедине, она продолжила: - Он так увлечен вашей совместной оперой, что дома почти не появляется. А если и приходит, то он всегда пьян. - Вольфганг не появляется дома? - спросил Антонио, резко вскинув голову и впившись взглядом в девицу. - Я не понимаю… Мы не виделись с ним на этой неделе, и я предполагал, что он сейчас с вами. - Боже, но где же тогда он может быть? Знаете, мне неловко обсуждать с вами эту тему, но… - девушка умолкла, сжимая в руках чашку, и закусила губу. - Вы стали с ним очень близки, и я хотела попросить вас об одной услуге. Вы добрый человек, герр Сальери, и я знаю, что вы не откажете мне. Антонио похолодел, замирая, и пытаясь понять - знает ли Констанция об их связи с Моцартом, или же это упоминание о близости у неё вышло случайно. Неизвестность пугала, и мужчина не знал - стоил ли ему просить у девушки прощения за содеянное, либо сделать вид, что он ничего не знает. - Да, фрау, продолжайте, - тихо молвил он, сцепив пальцы в замок, и застыл в нервном напряжении. - Мне кажется, что у него появилась другая женщина. И осознание того, что я ничего не могу с этим поделать убивает меня! - Констанция всхлипнула и прижала узкую ладошку к своим губам, но она быстро взяла себя в руки и замолчала, собираясь с силами. Услышав про "другую женщину", музыкант тихо выдохнул, прекрасно понимая, что он и является предметом увлечения Амадея. Капельмейстер даже расслабленно откинулся назад на спинку кресла и опустил ладони на подлокотники, ласково улыбнувшись девушке. - Но дорогая моя, разве я могу сделать что-либо с этим? Я не Господь, чтобы управлять чужими судьбами, и заставить его полюбить вас не в моих силах. - Я знаю, герр, но вы единственный, кого он слушает. О, если бы его отец был бы жив, он смог бы повлиять на Амадея! Я заметила, что к вашим словам он прислушивается так же, как и к словам почившего герра Моцарта. Поговорите с ним, умоляю. Заставьте его одуматься. Тот образ жизни, что он ведет, недопустим. Особенно сейчас, когда… Девушка смутилась и опустила взгляд, рассматривая остывающий напиток в своей кружке. Предчувствуя какой-то подвох и, уже готовый отказать фрау в этой просьбе, Антонио подался вперед, с интересом глядя на хорошенькое личико соперницы. - Когда - что? - нетерпеливо спросил он, весь превращаясь в слух, и стараясь не улыбнуться, ощущая себя полным властелином сердца Моцарта. - Я жду ребенка от Вольфганга. Антонио показалось, что весь мир обрушился у него перед глазами. В комнате наступила зловещая тишина, и девушка, заметив, как омрачилось лицо музыканта, испуганно замерла, опасаясь неизвестно чего. Сальери не сводил с неё тяжелого взгляда вмиг потемневших глаз. Мужчина сжал резные подлокотники кресла так, что костяшки пальцев музыканта побелели, и сам он не мог произнести ни слова от страшного удара в самое сердце, что нанесла ему эта хорошенькая девица словами. - Вы… уверены? - хрипло спросил он, облизнув пересохшие губы, и не меняя позы. - Как давно? - Почти месяц, - пролепетала Констанция, прижимая ладонь к своему животу. Музыкант сдерживался из последних сил, пытаясь дать объяснение всей гамме эмоций, вспыхнувшей в его душе. Ревность, казалось, вцепилась ему в глотку, не позволяя лишний раз вдохнуть. Боль и разочарование сдавили его сердце, но он понимал, что не имеет права отказать этой женщине. «Нет ничего страшнее, чем вырасти сиротой» - музыкант ухватился за эту мысль, как за спасательную соломинку, чтобы не сорваться. И если он и дальше будет бороться за своего Амадея, его, еще не рожденный ребенок вырастет несчастным человеком. Фрау Моцарт поднялась с кресла и медленно подошла к Антонио, а затем едва ощутимо коснулась его щеки. - Герр Сальери, с вами все в порядке? - тихо спросила она. - Я… - Сальери дернулся от её прикосновения, будто это было не мимолетное касание, а сильная пощечина, - я поговорю с ним. - Вы - наш ангел хранитель, герр, - её светлое, по-детски невинное личико озарилось счастьем, и она сделала шаг назад. - Вы столько раз помогали нам, вы - святой человек, герр Сальери… Он прервал её тихий лепет одним коротким жестом и прижал ладонь к своей груди, где так отчаянно билось сердце. Его живое страстное молодое сердце приняло на себя такой удар, что мужчине казалось, что ничего хуже не может быть. И капельмейстер приложил титанические усилия, чтобы не сорваться на эту бедную, ни в чем не повинную девушку, с ребенком от его возлюбленного под сердцем. Констанция, не понимающая, что происходит, покинула комнату, чтобы сообщить прислуге, что герру Сальери вдруг стало плохо. Услышав затихающий цокот её каблучков по паркету, мужчина медленно сполз с кресла на колени и упал на четвереньки, опустив голову вниз и тихо всхлипнул. Его мальчик, его возлюбленный Вольфи, божество, которому он поклонялся столько времени, в одночасье превратился в лжеца, который разбил его сердце на мелкие кусочки. И сейчас музыканту казалось, что эти мелкие осколки впиваются в его грудную клетку, отчего он не мог даже вздохнуть. Сальери и не думал, что душевная боль может быть настолько сильной, хуже любой физической, что он испытывал ранее. Все клятвы в верности и любви, красивые слова о вечности и единстве их душ, - все это было ничем, и сам Моцарт в его глазах оказался ненавистным врагом. Месяц назад они были так счастливы, их души, сердца и таланты слились в единое, нечто большее, нежели одно чувство. Но тогда почему?! Антонио с трудом поднялся на ноги и закрыл дверь в свой кабинет, после чего кинулся к своему столу и принялся рыться в своих вещах. Под руку ему попадались потрепанные гусиные перья, чернильницы, исписанные нотные листы. Он и сам не понимал, что искал, пока не ощутил легкий укол. Заметив каплю крови на пальце, Сальери замер и приподнял лист, под которым оказался тонкий длинный ножик для бумаги. Музыкант обхватил тонкими пальцами ручку ножа и медленно взял его, не сводя взгляда с длинного блестящего лезвия. Спасение от боли, наполнившей его душу, было найдено. Он, словно в бреду, отошел от письменного стола, сжимая нож в руке, и осмотрелся. Взгляд его упал на большое зеркало, висящее на стене. Капельмейстер подошел к нему и, помедлив, посмотрел на своё отражение. То, что он увидел, ужаснуло его. Лицо его было белее снега, челка спала на лоб, покрытый испариной; полные, красиво очерченные губы дрожали, а радужка глаз странно и страшно почернела, влажно блестя. В глазах читалась боль и тоска от бессилия, ведь мужчина ничего не мог исправить, как бы он ни хотел этого. Антонио поднял дрожащую руку с ножом и приставил его острием к своей груди, прицельно направляя его левее, к сердцу. Взявшись пальцами второй руки за рукоять ножа, он закрыл глаза и затаил дыхание. Последний рывок, и всем его мучениям, носящим имя «Вольфганг», и длившимся столько времени, придет конец… Тишина в комнате, прерываемая лишь тихим, едва слышным потрескиванием дров в камине, давила на барабанные перепонки сильнее, нежели звуки грандиозного оркестра. Сальери слышал своё учащенное дыхание и бешеный ритм сердца в груди. Тонкие струны его души были натянуты настолько сильно, что в любой момент могли оборваться, и Антонио вдруг осознал, что он не может обрезать их сейчас. Трус… Пальцы его ослабли, и тонкий ножик, бывший опасным оружием в руках музыканта еще несколько секунд назад, с тихим стуком упал на пол. Антонио прижался лбом к поверхности зеркала, тихо всхлипнув. - Я твой ангел, Вольфи? - прошептал мужчина, глядя в глаза своему отражению, в которых билась, пойманной птицей, отчаянная боль. - Но что бывает с ангелами, когда им обрезают крылья? Сальери сжал пальцами пышный бант, что так любил завязывать ему Амадей, сильно сминая его пальцами, будто желая сорвать. Чувство боли и унижения не покидало мужчину ни на секунду. Он повернулся спиной к зеркалу, не в силах больше видеть свою слабость и медленно сполз по нему вниз. Оказавшись на полу, мужчина запустил пальцы в свои густые волосы и застонал от отчаяния. Ладони его соскользнули на виски и щеки, а после капельмейстер сцепил свои пальцы в замок и взмолился: - Господи… Прошу, дай мне знак. Скажи, за что Ты посылаешь мне столько страданий? Всю свою жизнь я был честен и добропорядочен. Я помогал обездоленным и страждущим. На моей совести нет ни единого преступления, за которое Ты мог бы так страшно карать меня, - он прижался губами к своим пальцам, замирая. - Я никогда не смел роптать на Тебя. Ни после смерти родителей, ни во время тех страшных времен, когда я только приехал в Вену и у меня не было денег даже на кусок хлеба. Восхваляя тебя, о, Всевышний, я знал, я верил, что если быть честным и достойным человеком, Ты вознаградишь меня по делам моим. Неужели я оказался недостойным сыном Твоим? Дай мне знак, чего же Ты хочешь от меня? Я оказался недостоин простого человеческого счастья? Но ответа не последовало. В глубине души мужчина догадывался о том, что на его мольбы и просьбы Всевышний не желал обращать внимания. Все, чего он добился, было достигнуто им самим с превеликим трудом, хотя для окружающих могло показаться, что герр придворный капельмейстер был баловнем судьбы. Музыкант закрыл глаза, надеясь на чудо. Ему казалось, что вот-вот должно было произойти что-то важное, что спасет его. Как же хотелось Антонио, чтобы это был лишь дурной сон, но время шло и ничего не происходило. Сколько он молился так, смиренно встав на колени и глядя на распятие, что висело над камином, Сальери не знал. Но ответа все не было, и мужчина понял, что Господь оставил его. Тихие молитвы музыканта прервал стук в дверь, и Антонио резко поднялся на ноги. - Да? - дрогнувшим голосом произнес он, наклоняясь, и поднимая ножик с пола. - Герр Сальери, - раздался взволнованный голос камердинера за дверью, - к вам пришел герр Моцарт. Он страшно пьян и желает видеть вас. - М-Моцарт? - тихо прошептал Антонио, стиснув рукоять ножа тонкими пальцами, и подошел к двери, опустив на ручку свободную ладонь. Где-то недалеко раздался веселый радостный смех Амадея, а затем его громкий крик: «Антонио-о-о! Я соскучился!» Мужчина усмехнулся, откинув длинную челку со лба, и поднял взгляд на распятие. Пренебрежение и фривольность в голосе Моцарта всколыхнули в капельмейстере совсем другие чувства, неведомые раньше. Злость и гнев лавиной обрушились на его душу и заполнили собой кровоточащие тоской и безысходностью раны в сердце. - Значит, вот каков Твой ответ, - тихо и жестко проговорил мужчина, сквозь плотно стиснутые зубы. - С этого дня в моем сердце не будет места ни для Тебя, ни для Моцарта. Сальери подошел к двери кабинета и распахнул её, пряча правую руку с ножиком за спиной. Он уничтожит этого маленького лжеца. Растопчет так, как он растоптал его душу, смешав с грязью. Сердце Антонио было переполнено дикой злобой и ненавистью к этому человечку, что заставил его отречься от всего, что музыканту было дорого. И сейчас мужчина понимал, как чертовски прав был Гассман. Он быстро спустился вниз, где у дверей стоял Моцарт, покачивающийся из стороны в сторону, пьяно смеясь и бормоча что-то под нос. Антонио хищно прижал его к стене и приставил нож к его горлу, уже понимая, что если он не смог убить себя, то не сможет сделать это и с тем, кого так страстно любил. Моцарт испуганно затих, глядя на него расширившимися от ужаса глазами и приоткрыв рот, дрожа, как осиновый лист на ветру. - Антонио... - Вон из моего дома, - хрипло, но жестко произнес Сальери сквозь зубы. Распахнув дверь и схватив юношу за шкирку, он с силой вышвырнул его, с неким сладким удовлетворением замечая, что музыкант пересчитал носом все ступеньки на крыльце. - Вон из моей жизни! – с этими словами мужчина захлопнул дверь и, на глазах изумленной прислуги, пошел к себе в кабинет. Всё кончено.