Другая жизнь, или Нет повести печальнее на свете

…У ног Марка — единственного законного сына Юлия Цезаря — была вся империя, множество людей, готовых служить ему также преданно, как и его отцу, и множество женщин, готовых с радостью отдать ему свое сердце. Отец сильно любил его, но к этой любви примешивалась толика печали и горечи. Когда отец обнимал его, еще ребенка, и прижимал к себе, Марк ясно видел это, и ему самому становилось грустно. Он знал, что стоил жизни своей матери. Знал и то, как страстно любил ее отец. Тот ведь так и не утешился с того черного дня, когда она ушла от него туда, откуда не возвращаются. Цезарь часто вызывал в памяти облик Алти и мысленно говорил с ней, делясь своими радостями и горестями, как с живой. Больше он не женился, и другой императрицы у Рима не было. Что до Зены, то о ней старались не говорить и не вспоминать. Цезарь слышал молву, что та странствует вместе с бывшей афинской писательницей и еще какой-то девушкой, но не чинил ей никаких препятствий или преследований. Было видно, что и она сама не желает пересекаться с ним или как-то мстить ему. Оба будто старались думать друг о друге, как о мертвых… А вот Алти-Сервилия, казалось, была все еще жива. В кабинете императора стоял бюст покойной императрицы, а в спальне — прелестный ее портрет. На нем она была счастливой невестой, с чуть задумчивым или мечтательным выражением лица. Польстил ли ей художник или любовь и ожидание материнства сделали ее красивее и одухотвореннее — неизвестно, но на этом портрете Алти казалась молодой девушкой. Лицо ее здесь было зеркалом души, избавившейся от всего грубого, низменного, жестокого или порочного, что отличало ее раньше. Сам Цезарь больше не помнил того, что иногда отпугивало его в ней при ее жизни… помнил только хитромудрую, очаровательную подругу и убедил себя, что любил ее больше всех женщин — и из этой, и из другой жизни. Любил и до сих пор любит… «Умерла, подарив мне счастье… — думал он, глядя на ее портрет. — Да нет же, нет, ты и теперь жива… в моем сердце.» — Это должен был быть и твой триумф! — это было первое, что он произнес, когда была одержана окончательная победа над Китаем, отныне становившимся частью Римской империи. Ведь через время после рождения наследника они должны были вместе отправиться в поход на Восток. Но вышло иначе… Алти ушла, но господствовала теперь над его памятью. Ее он любил и в сыне, которого она ему подарила. Ребенок заполнил пустоту, оставшуюся после ее смерти в его душе. С ним же, как с наследником, были связаны и самые большие надежды Цезаря. И в самом деле, Марк был умен, отважен и наделен талантами, но… было нечто, в последнее время тревожившее его отца. Юноша был из тех мечтателей, о которых говорят «он не от мира сего». Пока он был ребенком, это не так бросалось в глаза, но чем старше он становился, тем становилось понятнее, что власть и слава ему не нужны. Большой любовью к женщинам, являвшейся одной из слабостей отца в прошлом, Марк тоже не отличался. Однако, заподозрить юношу в любви к собственному полу тоже никому не пришло бы в голову. Это был фантазер, придумавший себе образ идеальной женщины-девушки, но еще не встретивший такой в жизни. Ведь, может, такой и не существовало… А еще он часто страдал от одиночества и завидовал тем счастливцам, у которых были братья и сестры. Особенно, ему хотелось иметь сестренку… он любил бы ее и защищал от всего и всех. *** Ева росла нежной, чуткой и вместе с тем отнюдь не робкой девочкой, обещавшей превратиться в настоящую красавицу. В этой жизни она не была ни блиставшей, словно кровавая звезда, воительницей Ливией, ни амебообразной сектанткой. Всю свою жизнь, почти с самого рождения она провела в путешествиях, находясь вместе с Зеной и Габриэль, боровшимися с разными монстрами и разбойниками. Это закалило характер девочки, но не ожесточило ее. Отца у Евы не было, но зато были две матери вместо одной. Родившую ее Зену она звала мамой, а ее подругу — мамой Габби. Порой ей доводилось слышать, как люди делали грязные намеки об истинной природе дружбы двух ее матерей, но сначала девочка была слишком мала, чтобы понимать о чем говорят, а потом, повзрослев, стала относиться к сплетням философски. Мама Габби научила ее любить людей и принимать их такими, какие они есть. Так Ева и делала, хоть ей порой и было грустно и обидно. Однажды, будучи еще ребенком, она спросила мать об отце. Та помрачнела и какое-то время молчала, чем испугала девочку, а потом сказала ей: «Твой отец умер». Ева была очень опечалена. Ей хотелось плакать, но она сдерживалась, чтобы не расстроить маму еще больше. С тех пор она больше не говорила с ней на эту тему, но часто представляла себе отца и то, каким он мог быть. Девочка нарисовала себе образ прекрасного незнакомца и почти что влюбилась в него. Ей казалось, что она сможет полюбить только того, кто будет на него похож. Она мечтала о рыцаре… Меж тем, время шло, и Еве исполнилось восемнадцать лет. Столько же было и брату, которого она не знала… На Еву, превратившуюся в очаровательную брюнетку с материнскими небесно-голубыми глазами и личиком сердечком, стали заглядываться парни, но ни один из них не привлекал ее. Если к ней приставали с предложением руки и сердца, она тут же переводила все в шутку, либо отмахивалась. Это начинало немного пугать ее мать, и та однажды спросила у дочери, отчего та на парней волком смотрит. Ева улыбнулась и ответила ей: «Да зачем они мне такие? Вон у тебя же есть мама Габби, и вам вполне друг друга хватает. Авось и я себе такую же славную подругу найду, будем уже вместе по белу свету бродить.» Услыхав такие дочкины слова, Зена приподняла одну бровь и как-то странно посмотрела на нее. «Отчасти я шучу», — прыснув, тут же успокоила ее дочь. Известно, что земля круглая. Известно и то, что все дороги ведут в Рим. Именно туда вновь предстояло отправиться Зене вместе с Габриэль и дочерью, чтобы помочь в одном деле некой весталке по имени Каллисто. Ева никогда еще не была в Вечном городе, если, конечно, не считать неосознанного возраста, когда она была совсем мала. Сейчас она с раскрытым ртом восхищалась красотой и великолепием Рима. Ей казалось, что в таком прекрасном городе должны быть и прекрасные люди. Величественные храмы, здания, стадионы, Форум, являвшийся тамошним центром общественной жизни… все это будто опьянило Еву. Она буквально влюбилась в этот город, ей хотелось быть его дочерью… Мать угрюмо наблюдала за растущим восхищением Евы городом, с давних пор сделавшимся ей ненавистным. Если бы судьба не свела ее с Габриэль, которая смогла спасти ее от самой себя, Зена объявила бы Риму войну… Они попали аккурат на праздник Сатурналий, и улицы города сейчас были запружены веселыми толпами народа. Повсюду раздавались восклицания Jo Saturnalia, и это было так заразительно, что Еве самой хотелось также покричать. Девушка видела, как люди обмениваются подарками, среди которых были восковые свечи и фигурки из теста. Ей показалась забавной эта традиция. Она весело рассмеялась, и ее звонкий, похожий на колокольчик смех привлек внимание одного юноши, одетого кельтским друидом. На улицах сейчас вообще было много ряженых. В честь праздника каждый хотел стать кем-то отличным от себя настоящего. Впрочем, в реальной жизни люди часто являются не теми, кем должны быть. Может, именно маскарад все расставляет на свои места. — Не знаешь, кто эти женщины? — спросил молодой человек у находившегося с ним друга или родственника, показывая в сторону Зены, Габриэль и Евы. На самом-то деле, из всех троих дам его интересовала только одна, и это была Ева. Ему казалось, что ее сияние затмило факелы. — Не знаю, — отвечал его спутник. — Я их раньше не видел. Должно быть, из приезжих. Хотя… — он на минутку умолк и стал присматриваться к Зене, носившей сейчас маску. — Одну из них я, кажется, где-то уже видел, но не припомню где… А что? — Ничего… — смущенно отвечал юноша. — Ничего. Сейчас он во все глаза смотрел на Еву, и она казалась ему краше солнца. В ее облике ему виделась и душевная чистота. Среди сотни лиц, казавшихся ему сейчас бесцветными, он видел ее прелестное лицо, и она казалась ему нежной голубкой среди вороньей стаи. «Какая замечательная девушка! — думал он, глядя на нее. — Ни одна из признанных красавиц не сравнится с ней. Рядом с ней они были бы, словно смертные рядом с Венерой! Ложные богини!.. Странно, мне чудится в ней что-то родное. Наверное, это родство душ… Я должен пробиться к ней, чтоб заглянуть в ее глаза…» Тут навстречу ему пошла сама судьба. Зена и Габриэль увидели Каллисто и направились к ней. Помощь Евы им была сейчас не нужна, и она осталась любоваться праздником, чего ей сейчас больше всего хотелось. Вскоре одетый друидом юноша протиснулся сквозь толпу, чтобы быть поближе к ней. — Кто вы, прекрасная незнакомка? — пылко спросил он у нее, очутившись рядом. — Меня зовут Ева, — чуточку смущенно ответила она, залюбовавшись им в свою очередь. Он был высоким и стройным брюнетом со смуглой кожей, красивыми бровями, зеленовато-карими глазами, орлиным носом и полными губами. Странно… несмотря на то, что сходства между ними не было, Еве казалось, что она смотрит на брата… брата, губ которого ей хотелось бы коснуться своими губами. В этом было что-то запретное, но такое притягательное и непреодолимое… — Красивое имя и очень необычное, — ответил он ей своим мелодичным голосом. — Вы не иудейка? — Нет, — улыбнулась Ева слегка, — я гречанка. Мы с мамой и ее подругой приехали сюда на праздник. — С минутку помолчав, она спросила: — Могу я узнать и ваше имя? — Зовите меня Марк, — улыбнулся он ей в ответ. — У вас тоже необычное имя… для кельта. Вы же кельт? — чуть игриво проговорила девушка, заглядывая в его глаза своими сказочно красивыми сапфировыми глазками. — Да, сегодня я кельт… кельтский друид, — ответил Марк, и в его глазах запрыгали чертики. — А вы знаете, что кельты умеют предсказывать судьбу? — А… что есть судьба? — серьезно спросила Ева. — Это наша кровь, или душа, или страсти, или горе, или все вместе… — также серьезно, проникновенным голосом сказал ей Марк. — Вот что мы зовем судьбой. — И… какая же судьба меня ждет? — Дай руку. Ева протянула Марку руку, и он взял ее в свою, став разглядывать ладонь так, будто изучал линии. — Я вижу, что тебя ждет любовь, — сказал он и поднес ее руку к губам, прежде чем она отняла ее у него, хоть и сама того не больно желая. — Я коснулся ваших рук своей грубой рукой, о прекрасная незнакомка! — полусерьезно-полушутливо воскликнул мнимый друид. — Позвольте мне искупить свою вину поцелуем. Мои губы зацелуют след этого греха. Не дав Еве опомниться, Марк прильнул к ее сладким губам своими. Этот внезапный поцелуй был нежным и медленным. Для Евы он был первым, а первый поцелуй никогда не забудется. Девушка почувствовала, как сладко заныло ее сердце. Ей хотелось, чтобы этот миг длился вечно. О том же мечтал сейчас и Марк. — Ну вот и все, я сцеловал тот грех со своих губ, — нежно сказал юноша, когда они наконец разомкнули свои уста. — Зато мои впервые им покрылись, — произнесла темноволосая девушка, и тон ее голоса говорил о том, что об этом грехе она отнюдь не жалеет. — Тогда ты можешь вернуть его мне назад, — пылко проговорил Марк. Ева и вправду вернула ему поцелуй, делая это также медленно, но и невинно, застенчиво и робко… так, будто подражала ему. Марк наслаждался этим поцелуем. Ева была хорошей ученицей, а губы ее были слаще меда. — Ты быстро учишься, — похвалил ее «учитель». — А где учился этому ты сам? — лукаво улыбнувшись, спросила Ева. Он не успел ответить, потому что Зена и Габриэль уже вернулись и стали звать ее к себе. — Я должна бежать, — быстро сказала Ева Марку. — Меня зовет мама. — А кто она? — поинтересовался Марк, бросив взгляд в сторону моложавой статной брюнетки, чьи глаза напоминали глаза Евы. — О! Она — настоящая героиня, а зовут ее Зена! — крикнула Ева, убегая и посылая ему прощальный нежный взгляд. Марк долго смотрел вслед девушке, даже не сразу осознав сказанное ею. «Зена…» — повторил он потом мысленно, вернувшись на землю, названное ею имя матери. Ему доводилось уже слышать это имя, и он знал, что принадлежало оно бывшей жене его отца. Знал и то, что она была воительницей и искательницей приключений. Знал и кое-что другое: отцу были неприятны любые разговоры о ней. Раньше это удивляло Марка и вызывало у него легкое любопытство, но он ни о чем не расспрашивал отца, боясь разворошить печальные для того воспоминания. Как отреагировал бы отец, узнай он, что сын любит дочь его первой жены? А ведь Марк полюбил Еву… с той самой минуты, как только увидел. — Что задумался? — окликнул Марка неожиданно подошедший к нему спутник. — Что ты знаешь о Зене, Октавиан? — спросил у него молодой человек. Да, то был тот самый Октавиан — племянник Цезаря. Если бы и в этой жизни у императора не было законного сына, его наследником мог бы стать он. В другой жизни все произошло именно так, и Октавиан стал императором Августом. Хитрый и умный, обладавший немного сволочным характером, он был еще и хорошим актером и любил прикидываться наивным идеалистом. Марк поверил этому его образу и в последнее время сильно сблизился с ним, видя в нем родственную душу… — О Зене? — переспросил он. — Наверное, не больше, чем ты. Это бывшая жена Цезаря и его императрица, потом ставшая странствующим воином. Но одно могу сказать тебе точно: можешь быть уверенным в одном — в их взаимной ненависти друг к другу. А почему ты спросил? — Та девушка… — Марк на мгновение умолк, представив себе прекрасный образ Евы. — Зена — ее мать. И если та научила ее ненавидеть отца так же, как она сама, мое сердце в руках врага! Октавиан немного призадумался над тем, что станет делать со всем, что ему довелось сейчас узнать. Какую выгоду сможет он из этого извлечь? Пойти и обо всем рассказать дяде-императору? Авось тот разгневается на своего сына… Нет, примитивно… У него есть идея получше. — Значит, ты любишь эту красавицу? — спросил он вслух. — Да, я полюбил ее с первого взгляда, как только увидел. Видно, это судьба… — отвечал юноша. Октавиан мысленно посмеялся над ним, а вслух сказал полуфальшиво-полуискренне: — Любовь с первого взгляда, судьба… как все это возвышенно и романтично. Знаешь… я тебе завидую. Мне хотелось бы испытать подобное. — Ты еще найдешь свою любовь, брат, — сказал ему Марк. «Вряд ли», — подумал тот. Он не знал, что в другой жизни должен был взять в жены ту самую Еву-Ливию и даже по-своему любил ее. — Ты, надеюсь, пригласил свою красавицу на свидание? — с напускной веселостью спросил Октавиан после небольшой паузы. — Не успел, — с грустью отвечал юноша. — Мать позвала ее с собой, и она упорхнула от меня, словно бабочка. — Эх ты, простофиля, — покачал головой Октавиан. — За свою любовь нужно сражаться, как гладиатор или легионер. Узнай, где она живет, а дальше действуй… лови фортуну за хвост! — Спасибо, брат, — радостно ответил ему Марк. Влюбленному и в голову не пришло, что друг и родственник дает ему эти советы отнюдь не для того, чтобы устроить его счастье. Вскоре с помощью верных людей Марк узнал, что Ева вместе с матерью и их спутницей остановились в доме, принадлежавшем родственникам Каллисто. Юный сын Цезаря стал дожидаться вечернего часа… Тем временем, Зена устроила своей дочери настоящий допрос. Она успела разглядеть лицо юноши, с которым говорила ее дочь. Не желая признаваться самой себе в том, что узнает эти черты, женщина с трепетом задавала себе вопрос: на кого похож этот молодой человек? Она обязательно спросит о том же у Габби, но пока расспросит Еву… — Тот парень, с которым ты говорила… — так начала она. — Кто это был? — Мне бы самой хотелось об этом знать, — с милой улыбкой отвечала ей Ева. — Но я знаю только то, что его зовут Марк. Он такой забавный — друида-предсказателя изображал. А еще он очень красиво говорил о судьбе… — О судьбе? — мрачно переспросила Зена. — Да, — сказала Ева и мечтательно прикрыла глаза, вспоминая свою встречу с молодым римлянином. Вспомнились ей и его рассуждения о судьбе, и она повторила их своей матери: — Он сказал так: «…наша кровь, или душа, или страсти, или горе, или все вместе… Вот что мы зовем судьбой.» Лицо Зены сделалось восково-бледным. Ей вспомнились другая жизнь и другой юноша, сказавший ей однажды те же слова. Ее Юлий… ее единственный, любимый враг. В ту пору еще такой молодой, дерзкий, полный честолюбивых надежд… Он умел говорить с женщинами и умел убеждать. Этот, так похожий на него лицом мальчишка мог услышать эти слова только от него. Это его сын… его и Алти! Проклятая ведьма подарила ему свои глаза, но взгляд у него другой — мягче. Ева встретилась со своим братом!.. Нет, нет, никакой он ей не брат… Ева только ее дочь, и Цезарь ей никакой не отец! Ничего, еще пару дней, и они уберутся из этого проклятого города и никогда больше сюда не вернутся! — Что с тобой, мама? — испуганно спросила у нее Ева, увидев, как она изменилась в лице. — Обещай мне никогда не встречаться с этим юношей, — наконец вымолвила ее мать. — Но… почему, мама? — расстроенно спросила дочь. — Не спрашивай меня… Просто пообещай, если только любишь свою мать! Ева видела отчаяние в глазах матери, и оно начинало передаваться ей. Но девушка совершенно не могла понять его причину. — Я могу пообещать тебе что угодно, мама, но только не это! — сказала она. — Я люблю Марка! — Да что ты знаешь про любовь-то?! — вскричала, всплеснув руками, ее мать. — Ты видела его всего один раз! — И что? — с болью в голосе спросила Ева. — Я полюбила его, как только увидела… Так иногда бывает, мама! Ты столько раз корила меня за то, что я сторонюсь парней, а теперь… — Неожиданно ей пришло в голову одно ужасное для нее подозрение: — Он что, женат? — Много хуже, — отвечала Зена. — Что может быть хуже этого?! Зена уже хотела крикнуть ей: «Это твой брат!», но эти слова будто жгли ей губы. Наконец, она решилась сказать ей правду, но не всю: — Он — сын императора Рима… моего заклятого врага! Этот человек — мерзавец! И Зена рассказала дочери историю о том, как в другой жизни отец Марка завоевал ее сердце, а потом оставил свой след на ее ногах и душе… рассказала, сгущая краски, об их тайной войне. А потом рассказала о том, как он переписал судьбы других и свою, создав ту реальность, в которой они жили. — Но этот человек как был, так и остался мерзавцем! — выпалила она. — Этого никакая судьба не изменит! Он снова предал меня… в этот раз ради колдуньи Алти, также бывшей моим врагом в той, другой судьбе. А в этой судьбе она едва не убила Габриэль! Она и родила Цезарю Марка. — С таким лицом и сын такого змея! — воскликнула Ева с тоской. — Но, может, он другой — не такой, как его отец и мать? — Яблоко от яблони далеко не падает, — покачала головой Зена. — Но ничего, девочка моя, это будет тебе наукой. К тому же через пару дней мы уедем отсюда, и ты быстро забудешь его. — Наверное, ты права, мама, — сказала девушка, соглашавшаяся со словами матери лишь умом, но не сердцем. — А сейчас мне хочется побыть одной. Прости меня, мама! — Все хорошо, доченька, ты просто запуталась, — ласково сказала ей мать и, поцеловав Еву в лоб, вышла из комнаты. Ей было грустно оттого, что первая любовь оказалась для ее Евы и первой драмой. Зене, как и любой матери, хотелось, чтобы в жизни дочери не было ни облачка и чтобы та не повторила ошибок, сделанных ею самой. Сейчас она вздыхала с облегчением при мысли о том, что ей удалось «спасти» свою дочь от сына «этого мерзавца» и заодно предотвратить кровосмешение. «Отчего моя судьба так печальна? — с грустью думала в это время Ева. — Почему я полюбила именно врага? Почему так увлечена им? Почему он такой… особенный, не похожий на тех, кого я встречала до сих пор? Боги! Что ждет меня в будущем, если начало моей жизни так печально? Я ведь не смогу его забыть никогда-никогда!» С этими невеселыми мыслями она вышла на балкон. Ей казалось, что звезды и взошедшая луна поймут ее лучше, чем люди. Декабрь в Риме был теплым, и зима была похожей на весну. Ева немного скучала по снежинкам. Ее с детства забавляло, когда снежинки запутывались в ее волосах. Но сейчас ее темными кудрями играл вечерний ветерок, будто успокаивая ее. Она невольно задумалась о том, где этим вечером мог находиться ее милый, о чем он думал. Милый? Нет, сын врага и враг! Так она хотела себя заставить о нем думать, но не могла… Ева не догадывалась, что милый враг совсем рядом. Он прокрался в сад, окружавший дом, и увидел на балконе свет. Там была та, что для затмевала для него своим сиянием луну. «Моя любовь! Моя жизнь! Моя радость! — послал ей Марк всю свою нежность. — Что она делает? Что-то шепчет, губами шевелит. Наверное, мечтает и о своих мечтах рассказывает звездам. Они сверкают, как ее глаза. Хотя нет… перед ее глазами звезды меркнут! А луна и вовсе побелела от зависти…» Тут Ева вновь принялась сокрушаться о своей судьбе и о том, что не может быть с тем, кого любит. Марк прислушался, но смог услышать лишь обрывки фраз. Тогда он подошел к ней ближе, еще ближе… — Марк, ты?! — вскричала Ева, его увидев. Ей хотелось осыпать его упреками и бежать без оглядки от него и от себя. Но этого она не сделала и, простерши руки к нему, сказала: — Марк… ну почему ты Марк? Почему ты зовешься именно так? И почему ты сын императора, а не крестьянина? Был бы ты сыном кого-угодно, даже самого последнего человека, и мы смогли бы быть вместе! Но теперь… — Так ты все знаешь? — с печалью в голосе спросил Марк. — Но пусть даже так… знай, что я готов отказаться от своего имени и назваться любым другим, лишь бы быть с тобой! Ради тебя я отказался бы даже от своего бедного отца… Ты — моя судьба! — Марк… — вздохнула Ева. — Не называй меня так. Раз ты не хочешь, чтобы я был Марком, я им и не буду. Теперь это имя запретное. — Зачем ты сюда пришел? — стала ругать его девушка, делая вид, что рассержена, но ей это плоховато удавалось. — Моя мать ненавидит тебя не меньше, чем твоего отца. Она убьет тебя, если увидит здесь! Уходи! — Не уйду! — сказал ей юноша. — И что мне твоя мать? Я никогда не был трусом, тем более, я не боялся женщин. Меня привела сюда любовь, и я здесь ради тебя! — Тогда ради меня уйди! Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится! — заклинала его Ева. В ответ Марк влез к милой на балкон и запечатал ей рот нежным поцелуем. Ева хотела оттолкнуть его, но вместо этого прижалась к нему сильнее и обвила руками его шею. Еве казалось, что ее душа улетела в небеса, словно птица. Это было похоже на чудесный сон, и ей совсем не хотелось пробуждения. Но время шло, а самый близкий человек — мать — сейчас внушал ей страх. — А теперь уходи, уходи! — громким шепотом сказала она Марку, когда их поцелуй наконец прервался. — Уйду, но я еще вернусь, — сказал ей Марк. — Вот увидишь, я поговорю с отцом и расскажу ему о нашей любви. Он не захочет видеть своего сына несчастным. Но мы все равно будем вместе… с его согласием или без. — Не знаю, — снова загрустила Ева. — Мама говорила, что через пару дней нас не будет в Риме… — Пусть даже так, я тебя везде найду! Мы поженимся, и ты со мной будешь счастлива… клянусь всеми богами! — обещал ей пылкий юноша. — Не надо клятв, я и без них верю тебе! — ответила ему Ева и поцеловала его на прощанье. Вскоре он исчез в ночи. Девушка постояла еще немного у балкона, вглядываясь в темноту, а потом не спеша разделась и легла, но сон долго не шел к ней. Вместо него был целый рой мыслей — то радостных, то тревожных — и мечты, мечты… Но сон все же настиг девушку, и она заснула, очутившись в мире сновидений. Там она встретилась со своим Марком, и они стали мужем и женой. *** …Марк собирался рассказать отцу о том, что у него наконец появилась возлюбленная, а еще о том, кем та является. Этот разговор обещал быть тяжелым и прежде чем начинать его, Марк решил встретиться с Октавианом. Юноша хотел и поделиться с ним своей радостью, и, может, услышать от него дельный совет. Октавиан с приторной улыбкой слушал излияния влюбленного. — Ну так… за ручку и к алтарю! — сказал он, послушав уже в десятый раз о том, какие у Евы сладкие поцелуи и до чего прекрасны ее глаза. — Если бы все было так просто… — протянул Марк. — Ее мать меня ненавидит и хочет побыстрей увезти ее из Рима. Но я поговорю с отцом. Уверен, что для него счастье сына будет важнее глупой вражды. Если же нет, я тайком сбегу и последую за милой. — Марк, это неразумно, — покачал головой Октавиан. — Я знаю, но ради Евы я готов на безумства! Прямо сейчас я пойду к отцу! Прощай, брат! Глаза Марка заблестели, и он уже двинулся было к двери, как вдруг Октавиан окликнул его: — Погоди, Марк! Не ходи к нему! Кажется, я могу помочь вам с Евой быть вместе… — Ты, Октавиан? — изумился Марк. — Да, я, — кивнул его кузен. — Скажи, на что бы ты пошел ради своей любви к этой Еве? — На что угодно, даже на смерть! — воскликнул юноша, и его слова были полностью искренни. — Тогда я тебе предлагаю средство вроде смерти… — загадочно проговорил Октавиан. — Пошли, я тебя кое с кем познакомлю. Говоря так, он подмигнул Марку и направился к выходу, жестом приглашая его следовать за собой. Удивленный Марк послушно пошел за своим старшим родственником… ему было не из чего выбирать. Вместе молодые люди спустились в подвал. Там глазам Марка предстало странное и вначале ужаснувшее его зрелище: в подвале оказалась закованная в цепи девушка в белом. Она была молода и довольно красива, но имела излишне худощавый и бледный вид. — Октавиан! — накинулся на кузена Марк. — Ты похитил эту девушку, чтобы надругаться над ней?! Не ожидал от тебя такой низости! Октавиан и бровью не повел. Зевнув, он спокойно проговорил: — Вот она, благодарность!.. Марк, братец, ты всегда был слишком импульсивен, успокойся и послушай, что я тебе скажу. Эта, как ты говоришь, бедная девушка — богиня смерти Селеста. С помощью кузнецов мне удалось пленить ее, а сделал я это именно для того, чтобы устроить счастье одного неблагодарного мальчишки… Тут глаза прикованной богини сверкнули, и она гневно произнесла: — Это все наглая ложь. Просто для тебя пришло время умирать, но тебе вспомнился пример царя Сизифа, и ты решился сыграть со мной злую шутку. Но ты, похоже, не помнишь, чем закончилась для Сизифа его проделка со мной. Марк ошеломленно переводил взгляд с одного на другую. Он чувствовал, что у него голова идет кругом. — Пусть даже так, — промолвил Октавиан, поймав вопросительный взгляд своего родственника. — То, что говорит богиня — правда лишь наполовину. Ты хорошо знаешь, брат, что мое здоровье с детства было слабым, а мне, как и всем, хотелось быть здоровым и сильным. Судьбы решили иначе, и за мной явилась Смерть, но помирать мне вовсе не хотелось, а еще я знал, что ты влюблен и готов на все, чтобы соединиться с любимой. Так вот, пленение Селесты поможет нам обоим. — Какое-то безумие… — протянул Марк, который все еще не мог придти в себя от увиденного и услышанного. — Но даже если все это правда, а передо мной действительно Смерть… чем она может мне помочь? С каких пор богиня смерти стала помощницей в любви? — Сейчас узнаешь… — усмехнувшись, отвечал Октавиан. — Просто расскажи ей о своей любви, о том, как любишь Еву… да не в двух словах. — Что ж, будь по-твоему, я тебе верю, брат, — промолвил Марк. — Богиня, — обратился он почти с мольбой к Селесте, — любовь, наверное, неведома твоей природе, хотя ведь у тебя есть братья, сестры, и ты не можешь не любить их… Так или иначе, знай: я встретил девушку, которую люблю всем сердцем с тех пор, как только лишь увидел. Ее волосы черны, как ночь, а глаза цвета небесной синевы, подобных которым нет на свете. Ее губы — спелая вишня, и мне хочется целовать их снова и снова. Да я бы целовал ее всю вечность, неустанно, и это было бы слаще, чем пить медовое вино! А еще она столь же добра и светла, сколь и красива! Мне бы хотелось стать ее судьбой и быть с ней вместе вечно, но ее мать ненавидит моего отца, а тот платит ей тем же… Их вражда длится уже давно, а за нее теперь расплачиваемся мы — их дети. Разве это справедливо? Почему два любящих сердца не могут быть вместе, а их любовь не может победить чужую ненависть? Слова Марка что-то всколыхнули в доселе бесстрастной богине. Восковое личико Селесты стало грустным, а сама она почувствовала, что готова заплакать. Это испугало ее саму, ведь она никогда не ощущала подобного. Октавиан уловил в ней эту перемену и, стараясь говорить задушевнее, сказал ей: — Селеста, вспомни о любви своего брата Аида-Плутона и его жены Прозерпины! Вспомни, как им хотелось быть вместе, несмотря на то, что ее мать была против! Представь, что это были бы они… Тут лицо богини омрачилось еще больше, и из ее глаз начали катиться слезы. Увидев это, Октавиан тут же достал спрятанную им в складках одежды склянку и поднес к ее лицу… — Вот, — протянул он ее брату, — теперь у нас есть слезы Смерти. Выпей их вдвоем со своей подругой, и вас сразу же скует внезапный холод. В ваших жилах застынет кровь, а с ваших щек сойдет румянец. Вы уснете сном, неотличимым от смерти. Но это будет не смерть, а именно сон… Через сорок два часа наступит пробуждение. Тогда вы, мертвые для всех, уедете из Рима и поженитесь где-нибудь тайком. Главное, ничего не бойтесь! Умерев для всех, вы не умрете для меня, и я позабочусь, чтобы ваши тела подольше не сжигали. Со слезами радости на глазах Марк расцеловал и обнял брата. Он думал, что тот и вправду затеял все это ради их с Евой счастья… наивный. Октавиан улыбался украдкой. К счастью для него и к несчастью для себя, Марк не мог прочитать его мыслей. Тем вечером Ева вновь ждала любимого на балконе. Несмотря на боязнь прихода матери, она хотела снова наслаждаться его поцелуями, а пока его не было позволяла целовать себя звездам. Но ярче звезд сияли ее голубые глаза. Днем ее мать видела, как она была весела и беззаботна, даже напевала песенки, и это радовало ее. Она думала, что Ева уже начинает забывать Марка. Габриэль она так ничего и не рассказала и думала, что теперь и подавно не стоит. Это уже перевернутая страница. Как же она ошибалась… Вот Ева, наконец, увидела возлюбленного, и ее сердце забилось от счастья. До сих пор ей казалось, что нельзя любить сильней, но сейчас она чувствовала, что влюбляется в Марка с новой силой — пылко и отчаянно. — Скучала? — нежно спросил он ее. Вместо ответа она протянула к нему руки. Еще мгновение, и они опять дарили друг другу горячие поцелуи и еще совсем невинные ласки. При этом они почти ничего не говорили — за них говорили их глаза, а еще… касания губ и рук. — Ты поговорил с отцом? — спросила в промежутке между поцелуями Ева. — Нет, но мы и без этого совсем скоро будем вместе, — со смеющимися глазами отвечал Марк. — Ты не представляешь, что для нас сделал мой кузен и друг Октавиан! — И что же он сделал? — с живостью спросила Ева, ловя каждое его слово. И тут Марк рассказал ей о плененной хитрецом-Октавианом Селесте и о том, как той впервые довелось проливать слезы. Не было счета похвалам кузену, который решился устроить их счастье, не требуя при этом ничего взамен… Любовь часто эгоистична, особенно, любовь юных сердец, и сейчас Ева и Марк думали только о том, как, обманув всех, тайно поженятся и будут вместе. О своих родных, которые могли сойти с ума от горя, они сейчас и не помышляли. — Так давай сделаем это скорее! Давай выпьем ее слезы! — захлопала в ладоши, радуясь, как дитя, Ева. — Давай! — ответил Марк, доставая заветную склянку. — Пьем за любовь! Поцеловавшись на счастье, влюбленные выпили слезы Смерти, испробовав их вкус и на губах друг друга. Вскоре они действительно уснули… сном, глубоким, как сама смерть. Тот, кто увидел бы их сейчас, с легкостью принял бы их за мертвых и был бы прав… почти. Их лица были смертельно бледны, а сердца, казалось, больше не бились. На губах обоих застыли счастливые улыбки… …Высчитав время, когда Марк и его любимая должны были уснуть похожим на смертельный сном, Октавиан отправился к своему дяде-императору. Лицо его приняло печальное и взволнованное выражение, подходящее для вести, которую он должен был ему принести. В это время Цезарь говорил со своей навеки потерянной женой, не подозревая о том, что мог так же потерять и их сына. — Та, что ушла… — тихо говорил он, глядя на бюст Алти-Сервилии. — Где ты теперь? В Тартаре или на Елисейских полях? Или… души амазонок, пусть и бывших, попадают после смерти в другое место? Юлию казалось, что мраморные губы хотят что-то сказать ему, но не могут. Мрамор не может ожить… И все же он слышит голос — не тот резкий и насмешливый или, наоборот, вкрадчивый голос, каким говорила Алти при жизни, а другой — грустный и прерывающийся. «Мне холодно, милый… мне надо согреться… отпить твоего огня… обнять твое сердце — любимый, впусти меня!» — Ты хочешь восстать, чтобы испить моей крови? — дрогнувшим голосом говорит ей Юлий. — Давай, пусть хоть так я увижу тебя опять! Я выплакал бремя, Пытаясь тебя забыть, И долгое время Хотел я себя убить. — Но у меня оставался наш сын… и оставался Рим, а Рим — это и есть я. Потому я и живу без тебя… Когда скрипнула дверь, сердце Юлия дало перебой, но вместо мертвой он увидел живого — своего племянника Октавиана. В глазах императора промелькнуло разочарование, но Октавиану было некогда задаваться вопросом о причинах этого. «Вот так, наверное, сходят с ума», — сказал себе, прижав руку ко лбу, император. — Какое несчастье, дядюшка! — возвел очи в потолок Октавиан. — Какое несчастье? Ты о чем?! — вскинулся Цезарь, только теперь заметив, что у племянника такой вид, будто кто-то умер. — Марк… боги, надо спешить… быть может, он еще жив? — Да говори же, что случилось?! — вскричал в душевном смятении Юлий, чье лицо покрылось бледностью. — Он… он полюбил девушку — дочь твоей врагини Зены. Марк решил, что ты будешь препятствовать их любви и решил уйти из жизни вместе со своей невестой! Наверное, они хотят отравиться! — Что?! Тем временем, в доме, где сейчас жила вместе со своими подругой и дочерью Зена, происходила другая сцена. Габриэль зачем-то решила зайти в комнату Евы и увидела ее лежащей на балконе вместе с каким-то парнем. Характер у бывшей афинской писательницы с годами немного испортился, и иногда она могла быть сварливой. Не заподозрив вначале ничего дурного, вернее, почти ничего, она собиралась накинуться на незнакомца и выдворить его вон, после чего хорошенько отчитать Еву. — Ну, погоди, бесстыдник! — закричала она. — Сейчас я тебе задам! Будешь знать, как лазить в окна к молоденьким дурочкам! Но тут Габриэль увидела, что и Ева, и незваный гость никак не реагируют ни на ее появление, ни на ее слова. Это удивило женщину, но она не верила, просто не хотела верить, что с ее названной дочерью могло произойти несчастье. — Какой крепкий сон! — изумилась Габ. — Но сейчас я их разбужу и тогда точно им задам! А ну-ка, — хотела она растормошить парня, но тут… поняла одну вещь. — Боги! Не может быть! Да он мертв… они оба мертвы! О боги! Зена, кто-нибудь, сюда… на помощь! На крик подруги вбежала Зена и, увидев безжизненно лежавших Еву и Марка, испустила полный муки крик. Так кричала она в другой жизни, когда дочь Габриэль убила ее сына. Она не думала, что и в этой жизни может пережить потерю своего ребенка… — Мое родное дитя! Моя жизнь! — сквозь слезы прокричала она, падая на колени перед телом Евы. — Проснись, моя девочка! Ты ведь просто спишь, правда? Ты не можешь умереть и бросить свою мать, иначе я умру с тобой! Надеясь непонятно на что, она стала трогать ее руки, но напрасно — они были холодны, как лед. Габриэль молча обняла ее и прижала ее все еще чернявую голову к своей груди. Плакали уже вместе… Почему ужасная судьба не пощадила ИХ дочь?! Поглощенные своим горем женщины больше не видели того, что происходило вокруг них, не слышали уличного шума. Они даже не обернулись, когда в комнату вошло двое мужчин. Имя одного из них всегда приводило Зену в трепет. Раздался голос, в другое время заставивший бы Зену вздрогнуть: — Жестокие судьбы разлучили меня с женой… Неужели теперь они разлучают меня и с сыном? Подойдя к телу Марка, Юлий — а это, конечно, был он — точно так же, как до этого Зена перед Евой, опустился перед ним на колени. Теперь двое врагов были рядом. — Почему же ты решил отправиться в гости к маме без меня, мой мальчик? — вымолвил он, взяв ледяную руку сына в свою. — Нехорошо это… Юлий не плакал… Не из-за черствости сердца, нет. Просто удар был слишком силен, чтобы он мог плакать. Октавиан холодно наблюдал за происходящим, но на него сейчас никто не обращал внимания. — Неужели ты настолько любил дочь Зены, что она была тебе дороже старого отца, Марк? — вопрошал Юлий, будто надеясь, что Марк ответит. Ответ он получил, но от Зены… — Цезарь… — начала, подняв на него свое заплаканное лицо, Зена. — Это была и твоя дочь тоже! Она полюбила твоего сына не зная, что это ее брат! — Что? — спросил одними губами Юлий. Он думал, что не испытает большей скорби, чем уже испытал. Похоже, он ошибался… — Ева — плод любви, увы, неразделенной. Она была зачата в нежной страсти ее матери к мужчине, который никогда ее не любил, а рождена в печали. Она могла бы расти в ненависти, но рядом с ее матерью была та, что не дала ей копить ненависть в себе… — поведала ему Зена. — Это правда, Цезарь, — сказала Габриэль. — У Евы был один отец, но матерей было две. Юлий некоторое время молчал, раздавленный ударом и смотрел на своих умерших детей. Всей его власти было недостаточно, чтобы вернуть их к жизни. — Ну что же, Зена, — смог вымолвить он наконец, — мы с тобой оба получили урок… любовь побеждает ненависть. Но нашим детям пришлось умереть для того, чтобы победить наши ненависть и вражду. Давай же оставим все обиды в прошлом и прекратим это бессмысленное сведение счетов. — Пусть будет так, — сказала ему Зена. Тут неожиданно подал голос Октавиан: — Дядюшка, нужно побыстрее предать их тела огню. Я сам займусь этим. Я ведь так любил беднягу Марка… Октавиан тяжко вздохнул, и Цезарь ответил ему: — Да, спасибо, племянник. Ты — верный друг. — Октавиан, являвшийся таким же верным другом, как Брут, даже покраснел… от удовольствия. Юлий, тем временем, опять заговорил с Зеной: — Я велю воздвигнуть золотую статую в память о наших детях. — Зачем это все, если их самих не вернуть? — отвечала безутешная мать. Октавиан же в своих мечтах уже видел себя новым императором, как вдруг вспыхнул яркий свет, и появился бог войны… да не один, а с богиней Селестой! Оков на богине смерти больше не было, а взгляд, брошенный ею в сторону Октавиана, не сулил последнему ничего хорошего… Октавиан от страха вжался в стену. — Мой бог Марс? — бросил вопрошающий взгляд на бога войны Цезарь. — Он самый! — криво усмехнувшись и, обведя взглядом всем присутствующих, проговорил тот. Прошло много времени с тех пор, как Зена и Габриэль видели его в последний раз, но он был все также красив и… нахален, ведь боги не стареют. — Я смотрю, вы тут траур устроили… Погодите со статуями, похоронами и прочим! Ваши дети не умерли — они спят! — Что?! — в один голос вскричали отец и две матери, а Октавиан стал беспокойно оглядываться, думая как бы улизнуть. — То, что слышали! Этот зас… молодой человек доставил нам множество хлопот. Во-первых, он с помощью хитрости пленил Селесту, отчего люди перестали умирать. Вместо этого они теперь только рождались, а так ведь и до перенаселения планеты недалеко! Во-вторых, этот негодник довел бедную Селесту до слез, а потом присоветовал Марку их выпить вместе с Евой. Так он им якобы помочь хотел. Он сказал Марку, что они лишь временно уснут, но все будут считать их мертвыми. Через несколько часов «мертвые» должны были ожить, уехать из города и устроить свое счастье. Могло бы быть и так, но у добрейшей души Октавиана был свой собственный план. Остальное, думаю, объяснять не нужно… — Я… я все объясню! — пролепетал Октавиан, но тут он увидел, что к нему приближается Смерть и совсем сник. — Мы… мы можем договориться! — промямлил он, но взгляд Селесты говорил, что договориться вряд ли получится. А родные Марка и Евы были просто повержены услышанным. Неужели дети, которых они любили больше всего на свете, могли поступить с ними так жестоко? Юлий предавался невеселым мыслям и о том, что Октавиан оказался таким же предателем, как и Брут. Наверное, в том была и его вина, и оба просто унаследовали худшие его черты, возведя их в квадрат… Но Юлий, Зена и Габриэль утешали себя тем, что их дети были живы, а это главное. — Как только они проснутся, я им покажу, где раки зимуют! — первой заговорила Габ. — Ух, какая я сердитая! Щеки у нее раскраснелись, а маленькие руки сжались в кулаки. Вид у нее был такой забавный, что Зена и Юлий заулыбались, а Арес окинул взглядом знатока ее пышную фигуру и проговорил: — А ты все еще ничего, Габ! Смотри, вот эти двое чего доброго помирятся, и останешься ты с носом! Вспомни тогда, что есть молодой и холостой бог войны, которому в его храме не хватает женской руки… В ответ Габриэль изволила надуть губки, а потом пробурчала: — Кажется, сейчас я еще кому-то покажу, где раки зимуют! — Все-все-все! — примиряюще заговорил Арес, отступая к двери. — Я уже у двери, сейчас я исчезну… — Арес, ты и без всяких дверей можешь исчезнуть, — топнула ножкой Габби. — Сейчас-сейчас… Вот дверь уже открылась и… — Арес дразнил Габби, растягивая удовольствие. — Тэк-с… чем бы запустить в тебя? — Все-все, теперь я точно исчез! — крикнул, скрывшись за дверью, незадачливый бог войны. Сейчас ему захотелось побродить по городу, подобно простому смертному, и поискать приключений на свою божественную задницу. Бедняга Арес! Может, и тебе повезет… когда-нибудь. А Цезарь с Зеной стали ждать пробуждения своих детей и, дожидаясь его, решили поговорить обо всем… повспоминать о том, как жили друг без друга. Может, оба еще будут счастливы… А их детей ждут пробуждение, свадьба и общие родители, ведь Зена была согласна назвать Марка своим сыном… …Вскоре после этих событий Габ решила опять писательством заняться, и первая пьеса, которую она написала, была о любви парня и девушки из двух враждующих семей. Называлась она «Роман и Юлия»…