Осколочное

Фальшиво-сумрачное зимнее утро. Маленькая кухня наполнена сизым маревом, точно мыльный пузырь, в который вдохнули дыма. Шерлок молчит, склонившись над реактивами, и его влажные волосы белеют пеплом и известью, как сединой. Он сосредоточен, собран, расталкивая по своим Чертогам новые кипы сведений и улик, не замечая ничего вокруг, кроме звенящих под пальцами колб. Чай в его изъеденной реактивами чашке давно остыл. Джон стоит у окна, к нему спиной, и уже в третий раз за этот час меняет повязку на правой ладони. Длинный косой порез, протянувшийся от мизинца до самого запястья, едва-едва подернулся бурой пленкой, а бинтов уже почти не осталось — стоит только слишком сильно сжать пальцы, как кровь заливает брюки. Кружится голова. Измученно Джон озирается по сторонам, точно пытаясь поймать чей-то взгляд. И вновь натыкается на стеклянную стену. Выдыхает измученно и заведомо безнадежно. — Я устал, Шерлок. Устал молчать. Детектив поднимает голову, стряхивая с ресниц осевшую пыль. Джон глотает слова, как свинцовые пули, и их густое эхо, кажется, отражается от стен. — Скажи, почему ты не подтвердил мои показания? — Вдох. — Почему солгал, что не видел меня в тот вечер? Или это не в твоей кровати я спал, пока тело Мэри пускали вниз по Темзе? — Я не хочу терять драгоценное время, отсиживая зад на допросах, Джон. Моя задача — найти отравителя как можно скорее. Замолчи и дай свою руку. Джон давится воздухом и горло его сводит от нахлынувшей злобы. Во рту — сухо и солоно. — А может все дело в том, что ты боишься признаться им? Боишься признаться самому себе?! — хрипит он, не замечая, как первые тяжелые капли сбегают по серой коже и с отвратительными шлепками и брызгами разбиваются о ботинки. Равнодушный прищур в ответ. — Прекрати орать и дай сюда свою руку. Мне нужно немного твоей крови. Тело звенит, точно полая жестяная фигурка, и каждое движение отдается болезненным гулом в висках. Джон, спотыкаясь, делает нетвердый шаг к столу. Вытягивает окровавленную руку, опухшую, пульсирующую и саднящую, орошая багровыми пятнами скатерть. С трудом удерживает ее на весу, ища глаза Шерлока под ворохом грязных волос. Дрожащим рывком притягивает его к себе, цепляясь за ворот, и сжимает словно и не свои уже пальцы так, что трещат оторванные пуговицы. По молочно-белому хлопку шерлоковой рубашки в мгновение ока расползается кровавая тень. Нагретый до предела воздух пахнет железом и потом. От боли и отчаяния темнеет в глазах. — Бери… всю.