Осколочное

Никогда прежде Лондон не звучал так, как сегодня. Вибрирующий в затылке гул автомобилей, сладко-бодрые голоса реклам, бесплотный шорох извечной толпы — все смешивалось друг с другом и переплеталось, и наслаивалось, и… умирало. Джон стоял, уткнувшись носом в крохотную ложбинку меж пульсирующей шеей и холодным розовым ухом, и чувствовал, как медленно стекает с пальцев кровь растерзанного в лохмотья «вчера». Оно лежало у их ног, жалкое и бездыханное, это Джоново прошлое. Пустой чемодан, куртка да пара книг, обвязанных шнурком. Целая жизнь в одном квадратном полуметре. Такая настоящая, до болезненного трогательная когда-то и совершенно ненужная теперь, в его комнате, перед ледяным скальпелем серых глаз. Шерлок молчал. Не отстранившись, но и не сделав ни одного шага навстречу, сжимая кулаки. Гордый, спокойный, неизменный Шерлок, вечный и недосягаемый, как статуя языческого бога. Прикасаться к нему было все равно что обнимать банку со ртутью и, вдыхая ядовитые пары, каждую секунду терять сознание. — Эта глупая свадьба… Мэри… ты… Слова застревали в горле. Джон шептал и сбивался, и снова шептал, и раз за разом просил прощения, не слыша собственного голоса. Дрожащие руки скользили по плечам, спине, путались в волосах, искали, требовали ответа, малейшего отклика пьяняще близкого тела. — Шерлок, Шерлок, Шерлок… Захлебываясь пронзительной, горькой нежностью, Джон комкал до хруста выглаженную ткань рубашки, прижимая Шерлока к себе как можно ближе. Шея, висок, подбородок — каждое «прости» оставляло на белой коже теплый и влажный след. — Прости меня. И вот — губы. Ломаная упругая линия, за которой точно тянешься в небо, приподнимаясь над полом. Джон закрыл глаза. — Я люблю тебя. — Не утверждение, но просьба. Я люблю тебя. Я л ю б л ю . Ведь можно? Пожалуйста, можно?.. Джон слепо подался вперед.

И проснулся, целуя стену.

Его дочери было семь.