Осколочное

Остывающее плоское солнце освещало шумную мостовую неверным, пурпурно-малиновым своим сиянием; изрядно поредевшие, золотящиеся трескучим ворохом крон деревья замерли в отсутствие малейшего дуновения воздуха. Последний вечер уходящего сентября был терпким, как настоящий глинтвейн, и звенящим, как тонкая корка льда на застывшей луже. Джон шел медленно, осторожно, точно боясь порезаться о кристально-чистый воздух. Ноздри его чутко подрагивали, улавливая сотни полузабытых запахов Лондона одновременно: прелой листвы, влажной и скользкой брусчатки, горьковатых вод медлительной Темзы, и — особенно — запах идущего рядом Шерлока, воспользовавшегося своим парфюмом впервые за этот месяц. Он шагал рядом, щурясь и ловя белыми, гладко выбритыми щеками закатные блики. Собранный, непривычно бодрый, в своем извечном пальто — будто и не было всех этих дней вынужденного их затворничества, когда оно жалкой бесформенной кучей валялось в тесной прихожей. Единственным, что было не так — единственным, что выдавало в нем другого, нового Шерлока — оказался левый рукав, безжизненно-пустая манжета которого ненужной тряпицей была заправлена прямо в карман. Здоровую руку, красноватую от холода и даже чуть более костлявую, чем прежде, Шерлок то и дело сжимал в кулак, будто желая удостовериться, что она все еще подчиняется ему. Дрожащие нервно пальцы и острая их необходимость чувствовать что угодно, кроме сосущей пустоты на месте левой кисти, заставляли Шерлока идти еще быстрее. Умело маскируя тревогу надменностью взгляда и твердым шагом, он все же часто заваливался чуть в сторону, теряя равновесие. В такие моменты Джон, забывшись, хватал его за руку, ощущая ладонью сухую обветренную бумагу вместо кожи. — Пойдем домой? Ты совершенно замерз, — тихо просил он, поймав в очередной раз, но так и не выпустив его пальцы. — Я в порядке. — Шерлок… — Я. В полном. Порядке. — Надень перчатки, прошу тебя. Острое «и» резануло слух. — ПРЕКРАТИ СТРОИТЬ ИЗ СЕБЯ ЧЕРТОВУ СИДЕЛКУ, ДЖОН. — Я пытаюсь о тебе заботиться! Рывок. Шерлок вцепился в его запястье, стискивая сухожилия. Озлобленно, безумно скрипя зубами, намеренно причиняя боль. Хрустнули суставы. От прокушенного языка во рту стало солоно — Джон заставил себя выдохнуть, не издав ни звука. — Уходи. Мне не нужна твоя забота. И жалость твоя не нужна, слышишь? — прошипел ему в ухо Шерлок и сжал пальцы так, что заныли кости. — Проваливай, чертов доктор. Джон поднял голову, столкнувшись с его обезумевшим взглядом. Сквозь холодную пелену застывших глаз, казалось, просвечивало небо. Джон сомкнул ресницы, не в силах вынести более двух язв суженных до точек зрачков. — Тогда отпусти меня, Шерлок. Сплетенные намертво руки пульсировали болью. Скрученные пальцы нащупали бечевку вен. Шерлок задыхался от ярости. — Ну же. Давай. Шерлок выплевывал слова, как пушечные ядра, и сам же давился ими. Дыхание его сбилось на хрип, плечи сотрясались от ярости — он выкручивал Джону пальцы, упиваясь его покорностью и болью. Зубами вгрызался в запястье, в подвернувшийся подбородок, в шею… — Вали к черту, Ватсон! Ненавижу! Ненавижу тебя! Он давился собственной ненавистью, проклиная Джона за слабость. И с каждой секундой прижимал его к себе все сильнее.