For the love of God

"I can see your true colors Shining through I can see your true colors That's why I love you So don't be afraid To let them show Your true colors True colors Beauteful like a rainbow" Билли Стейнберг и Том Келди "Дыши, дыши, я сам нажму все клапаны" Сергей Бабкин "You may say I'm a dreamer but I'm not the only one" John Lennon - Эй! Фьюить! Ребятки! Сюда! – Мэгги свистнула и к ней, радостно виляя хвостами, подбежали: Анубис, громадный чёрный английский дог и весёлый косматый самоед Фенрир. Они тут же принялись ластиться к девочке. Собаки были подарком повелителя на семилетие близнецов. Первый сам раздобыл их где-то. Привёл и сказал: - Вот. Теперь они ваши. Брат с сестрой сперва недоверчиво покосились на животных – им прежде не доводилось видеть живых собак – после на родителей. Но они смотрели с одобрением. И дети потянулись к псам, а те, неожиданно с визгом кинулись на них, повалили и облизали с ног до головы. Близнецы хохотали и уворачивались. - Мы их будем дрессировать? Да? – Спросила Мэг. Она знала, что собак дрессируют. Эн Сабах Нур покачал головой: - Они уже всему обучены. Я, - он коснулся ладонью виска, поясняя, - их научил. - У-у-у-у… - разочарованно проныл Джеймс. – Я думал, мы сами. - Погодите, - продолжал Апокалипсис, - найду вам подходящую самку, и станете воспитывать щенков. Пока – так. Эти псы уже познали невзгоды, скитания по развалинам в поисках насущного куска, могли озлобиться и потерять доверие. Они способны были покусать, способны были напасть. Никакого риска. Я этого не допущу. Желаете иметь живые игрушки – пожалуйста, но вы – моя будущая охрана, и вы – неприкосновенны. Ребята разыгрались с собаками и Джим, не удержавшись, мечтая увидеть, что из этого получится, резко дёрнул самоеда за вертящийся пропеллером хвост. Тот заскулил отчаянно, но никаких попыток тяпнуть нахалёнка не предпринял. В ту же секунду Эн Сабах Нур, ни говоря ни слова, шагнул к мальчику и сильными ловкими своими пальцами крепко ухватил того за ухо. Джеймс зашипел, задышал часто, но не заверещал, устыдился. - Представь, что это твой хвост. Ну как? Приятные ощущения? Апокалипсис уничтожил цивилизацию, выбраковывал слабых, казнил в своё время агрессоров, периодически карал и избавлялся от совершенно никчёмных рабов, но делал это отрешённо, он не издевался – он устранял, отсекал лишнее, и никогда не измывался над людьми, никогда не мучил животных. Джеймс терпеливо ждал, пока наказание закончится, демонстрировал выдержку. Наконец Эн Сабах Нур выпустил его. Мальчонка потёр пострадавшее место. И спросил, без обиды, но несколько насуплено: - Повелитель! А когда ты был маленький, тебя таскали за уши? Первый ухмыльнулся и, отведя в сторону один из концов немеса, продемонстрировал тому нетипичное закрытое строение наружного уха. - Круто! – Позавидовал Джеймс. – Не потаскаешь. И под шлемом не жмёт. Дети снова принялись трепать за холки собак. - Не жмёт. – Согласился Эн Сабах Нур. – Но я больше не надеваю шлема. - Но ведь наденешь же когда-нибудь снова! – Воскликнул маленький мутант. – Когда на войну пойдёшь! - Зачем? – Внимательно поглядел на него Первый. Потом на Маргарет. На Уоррена и Бетси. – Война закончилась. Я вернул свой трон. Он подошёл к окну. - Пусть там, - Эн Сабах Нур указал вдаль, не на аллеи – за горизонт, - стоят руины. Зарастают быльём и травами… пускай служат напоминанием всему миру, как я поступаю, если он сбивается с верного пути. Вся четвёрка слушала повелителя, затаив дыхание, не сводя взора – как проповедника, как пророка, как провидца. А тот продолжал: - Но я надёюсь, больше подобное не повторится. Я разрушитель – но я и созидатель. Я воитель – но я и миротворец. Я властелин всего сущего – но я щедро одариваю тех, кто пришёл ко мне, кто сделал правильный выбор. – Закончил тихо: - Мне слишком долго пришлось носить доспехи. Они сделались тяжелы, и тянут к земле. И он взметнулся под высокий потолок, закружился, взмахнув юбкой. Четверо мутантов взирали на него с восторгом. Спустился, подозвал и тоже погладил собак. Спросил: - Как вы их назовёте? Имена собакам решили придумать позже. А пока праздновать день рождения. Повелитель пробыл с ними недолго – уставал от шума. А те закатили целый цирк. Впрочем, тут же спохватились и уверили его, что готовы сидеть молча, как мертвецы, лишь бы он остался, но Первый заявил, что это лишнее – праздник есть праздник, а с ним они ещё успеют пообщаться, у них впереди целая жизнь. Сейчас Мэгги вспоминала всё это, лаская псов и прикидывая, когда родители, взявшие с собой маленького Бена и увязавшегося за ними Джеймса, вернутся с рыбалки, на которую она не пошла, ей было скучно сидеть над поплавками, затевать же громкие игры во время рыбной ловли не дозволялось – распугаешь. Повелитель тоже не пошёл с ними, остался в пирамиде, но он был занят сейчас. Повелитель, думала Мэг, какой он добрый. Собак подарил. А ещё показал им свою историю возвращения на Землю и про новых всадников. И из своей памяти, и из памяти родителей, передавая через себя, он был – как тот телевизор, что стоит у папы с мамой, и который запрещено трогать – мол, эта вещь для взрослых. Но Маргарет нисколько не интересовал выцветший махонький экранчик, заезженные плёнки, непонятные недетские ленты. То, что показывал Эн Сабах Нур было… в миллион раз лучше, являлось чудом, словно оказываешься внутри событий, и всё настолько ярче, настолько глубже, чем когда она живёт сама – вот как он видит мир, поняла девочка, совсем не так, как мы. Как он смотрел всегда – на маму, чьё лезвие лишь по одному его мысленному приказу сделалось в два раза сильнее, на папу, что, превозмогая остатки боли, гордо выпрямился и пробил перьями бетон – с такой радостью, столь ясно и открыто – так могут смотреть лишь те, в чьей душе и на самом дне её не водится, не копается ни одной подлой мыслишки, ни одного низкого замысла. Даже на Ксавьера в ритуальной комнате он глядел так же – он не считал, что причиняет профессору зло, переселяясь в него, напротив, полагал сие за благо. Он и теперь смотрит так – на неё, на братьев – Джеймса и малютку Бена – на родителей, даже иногда на кроткую незлобивую Фариду. Повелитель нечасто улыбался широко но всегда – слегка, как бы намёком, будто говоря: смотри, разве тебе плохо, разве мой мир не прекрасен, разве моё правление – не истина? А порой чуть опустит густые свои ресницы, и взгляд становится совсем другим – загадочным, как у древнего мудрого дракона. А они собирались его убить. Какое ещё оружие привезли они с собой в самолёте, помимо Циклопа с его лучом – пистолеты, как тот, что был у матери? Неужели бы они взаправду смогли стрелять – по нему, по нему, по этим глазам, по этой улыбке – да ведь лучше сто тысяч раз умереть самой, чем причинить ему хоть крупицу боли - и за кого, за какого-то Чарльза, что не стоит пылинки на одежде бога, который оказался настолько глуп, что отверг высочайшую честь – послужить властелину мира, стать его сосудом, его убежищем. Самой Мэгги это никогда не светило – она женщина, её тело не нужно повелителю, но ему нужна её сила, и она будет служить ему, и охранять всю жизнь, до последнего вздоха. Эрик же смог выстрелить, вспомнила она. Он обвинял Апокалипсиса в участи Ксавьера – он что, не понимал, ведь он взрослый? Если кто-то из её близких погибнет за господина, Маргарет и в голову не пришло бы его за это винить, а Эрик покушался на властелина. После того, как повелитель дал ему силу, своими руками подарил шлем, чувствуя всю его ненависть, не отвергал, и Магнито жил в его пирамиде и пользовался всеми его благами, неужели за это можно отплатить чёрной неблагодарностью, ударив исподтишка, неожиданно – как он посмел ранить его? А Джин… наверное, всё-таки, повредилась рассудком. Потому что только психически больной способен сделать подобное с любым живым существом. А если новые мутанты окажутся вероломными предателями? Ведь придут же они когда-нибудь. Апокалипсис снова тянул, выжидал, пока не проявится сила Бенедикта. Братику почти год… скоро, скоро. Показали близнецам и перестрелку в пирамиде. Ох, как они радовались, когда повелитель швырял Леншерра! Но потом дошла очередь до следующей атаки – пламени Грей, и, впервые увидев непобедимого, всемогущего Эн Сабах Нура в испепеляющей струе огня, Мэг не вытерпела и разрыдалась. Повелитель прервал ментальный контакт. Вздохнул. - Все в тебя, Уоррен. – Заметил он. – И волосом, и цветом глаз, и излишней эмпативностью. Тоже, как ты, чуть что – ниагарский водопад. Однако, Джеймс не заревел, в отличие от сестры. Он пытался перекатывать желваки, но, откровенно говоря, у него получались только какие-то гримасы. - Как же тебе было больно… - прошептала девочка, шмыгая покрасневшим носом. – Как же тебе было больно… если даже ты закричал. Она видела, что вытворяли со своим наставником родители на тренировках, а тот лишь смеялся. - Я больше от неожиданности. – Попытался вывернуться Эн Сабах Нур. – И зачем переживать из-за прошлого, если оно позади? - Чтобы помнить. – Непоколебимо произнёс Ангел. – Они правы, отец. Никогда нельзя забывать, что мы можем потерять тебя. Постоянно быть на страже. Жаль, ты не передаёшь физические ощущения, только картинку. Я бы… хотел понять, то, что почувствовал ты. Разделить это с тобой. - Ты со мной ещё трон раздели. – Недовольно ответил Первый. – С ума сошёл? Я был в самой интенсивной точке волны. Любой из вас просто умер бы от болевого шока. И понял, что проговорился. И добавил, кивая Ангелу: - Ты разделил. В какой-то мере. Но я до сих пор поражаюсь твоему везению. Тебя спасла лишь близость к Фениксу и скорость. Такая удача бывает раз в жизни. - Чего разрюмились, мелкота? – Прикрикнула Бетси. – У нас день рождения, или что? Она не хотела, чтобы повелитель снова возвращался в памяти к тем событиям. На следующее утро, после бурного веселья, все дрыхли допоздна, кроме жаворонка Уоррена, что как всегда, продрал глаза с рассветом и теперь отчаянно думал, чем себя занять, дабы не разбудить семью. Полетать, что ли… Он бесшумно оделся, покинул пирамиду и взлетел. В утренних лучах сверкали налитые, мясистые, словно промытые листья мгновенно вытянувшихся, растущих стройными рядами, пальм. Вон, внизу, мелькнул аккуратный квадрат тренировочной площадки, даже вблизи которой детям после того случая запрещено было играть под страхом домашнего ареста не меньше, чем на неделю. Но – вот и площадка самих детей – с верёвочными качелями, с горкой, с целой кучей чистого песка, с разными забавными фигурами животных и смешных мордастых человечков. Сад камней. Беседка. Ровные аллеи, посыпанные измельчённым щебнем. Без повелителя они бы с такой красотой сто лет возились. Кстати, о повелителе, прикинул Ангел. В последнее время он выработал себе коварную тактику – не спрашивать того мысленно, где он находится, и можно ли навестить, а молча отыскивать и навязываться с расчётом – а вдруг, не прогонит, раз уж всё одно пришёл? Пару раз был изгнан, но в остальных случаях наглость, как правило, прокатывала. Теперь всадник решил поступить так же. Балконы были пусты, он, облетев строение, убедился в данном факте, но, у Уоррена имелся свой метод прочёсывания, начал он с личных покоев, и с первого раза попал в яблочко. Дверь была настежь. Комнату заливал розоватый утренний свет, разгоравшийся с каждой минутой всё больше, по мере того, как солнце уверенно ползло в зенит. Прошли те времена, когда Ангел сгорал от любопытства, гадая об убранстве покоев Эн Сабах Нура – он уже давно не раз побывал там и с удовольствием отметил, что оказался прав – ничего особенного, навроде ведьминского котла или расставленных по стенкам мумий там нет. Сейчас Апокалипсис сидел в своём каменном кресле – и как ему не жёстко – поёжился Ангел, и, разумеется, снова уставился в книгу. Это был альбом репродукций знаменитых картин из разных музеев мира. Уоррен вспомнил, как господин однажды сокрушался, что уничтожил, не разобравшись, оригиналы – хотя, вероятно, не все – но картина – не человек и не мутант, её телепатией не найдёшь, рыскать надо. А вот альбом у того, оказывается был. - Откуда? – С порога начал Уортингтон. – Я тебе такого не приносил. Сам надыбал? Где? Куда ходил? Когда? Почему я ничего не знаю? - Всадник, по-твоему, я обязан отчитываться перед тобой в каждом своём шаге? - В каждом – не обязан. – Позволил Ангел. – Но если отлучаешься, соизволь, пожалуйста, сообщить. Так, мол, и так, ушёл погулять, оставайтесь за старших. Мало ли что… - Ты почему без стука? – Ответил на это Эн Сабах Нур. - Так открыто. - Проветриваю. – Отвечал Первый. Уоррен хмыкнул. - Можно подумать, у тебя в апартаментах может чем-то вонять. - Можно подумать, - в тон ему усмехнулся Эн Сабах Нур, - я при дыхании выделяю не углекислый газ, а кислород? Как баобаб. Что тебе нужно? - Тебя. – Заулыбался Ангел, бесцеремонно подошёл, встал за спинкой кресла и поглядел на разглядываемую повелителем репродукцию. - А… - Произнёс он с уважением. – «Положение во гроб», Рубенса. Его стиль всегда легко узнать – по технике. Характерная. Только не понятно, что это за старуха изображена с краю. И где святой Никодим и Иосиф Аримафейский – именно они выбили разрешение на снятие. Вот тот парнишка – точно апостол Иоанн – кто же ещё молодой и рыжий? - На тебя похож. – Саркастично заметил Эн Сабах Нур. – Когда ты нюни распускаешь. - Похож маленько. – Не стал спорить Ангел. – Боец-то я боец, но морда лица у меня, к сожалению, немужественная. Да и мы вообще с ним похожи – язык подвешен, и ещё он также любил Иисуса, как я тебя – трепетной сыновней любовью. Но только он во время казни мог лишь, как ты говоришь, нюни пускать, а я… я бы там камня на камне не оставил. Я бы зубами головы отрывал и в кучку складывал. Если бы кто-то посмел тебя хоть пальцем, я бы за тебя… Всадник побагровел, стискивая кулаки и тяжело дыша, как бык перед атакой. - Уоррен. – Попросил Эн Сабах Нур. – Умерь своё больное воображение. - Всё равно это сказки. – Моментально угомонился отходчивый Ангел. – Не было никакого Иисуса. Ни один историк тех лет о нём не упоминает. Или, как там, в Новом Завете – в день казни вышли из гробов тела праведников и явились многим – так, кажется? Нехилый такой зомби-трэш. Об этом бы весь мир заговорил, а тут, типа, никто не заметил. Враки всё. Просто удобная рабская идеология для манипулирования. Тебе дали по правой щеке – подставь левую. Щаз. Доподставлялись уже до того, что людишки из нас верёвки начали вить. Уоррен наклонил голову на другой бок и снова взглянул на картину. - Да и учеников себе набрал каких-то бесхребетных. Пётр по воде идти боится – тупой, что ли, не понятно, что раз бог говорит – значит, не потонешь. Потом признаться зассал, кто он. Иоанн этот – только ластится, как телёнок, а толку от него никакого. Я тебе тоже сапоги целую, но я Феникса на британский флаг порвал. А на Пасху они все ещё, как свиньи, ужрались в дымину, проспали, и в итоге профукали своего Христа. - Мне казалось, - не согласился Апокалипсис, - суть христианства - в искупительной жертве? Но Уоррен только поморщился, по обыкновению: - Уй. Да надо было отмазки придумать – ну, и принялись лепить горбатого. И вот это, - он постучал пальцем по плотной глянцевой странице, - вот это – чушь полная. У иудеев в ходу было побивание камнями, распятие – римская казнь, евреи переняли её у своих оккупантов. А римляне распинали на столбах. Перекладину ещё для преступника тесать – много чести. Так, что у нас дальше? Уоррен перелистнул страницу. - «Смерть Марата». – Мгновенно узнал он. – Французский революционер. Нет, Марат себе в ванне вены не резал, как ты, наверное, подумал. Просто болезнь у него была такая, кожная, от воды легче становилось. В ней его и порешили. Понеслась. Уоррен опять перевернул лист. - «Андромаха над телом Гектора», художника не помню. Сюжет из «Илиады», ты читал. Так. – Он вдруг подозрительно сощурился. – Какой озабоченный извращенец это составлял? Что за некрофильская подборочка? Давай найдём поприличнее. И Ангел быстро принялся листать. - Нафиг. Нафиг. Нафиг. Ерунда. Дерьмо. Бездарность. Стоп, а вот ничего! – Придирчивый всадник снизошёл до «Сотворения Адама». - Микеланджело. – Сказал. – Рука мастера, конечно, однако… чё у него вечно все как из спортзала вышедши? Парад культуристов. Ладно, Адам, ты на Иегову посмотри. Фига себе мощный старик. А ручищи-то, ручищи. Словно у кузнеца деревенского. Разве у богов бывают такие? И они оба синхронно перевели взгляд на изящные руки Первого. И снова на репродукцию. - Нельзя быть художником с эдакими комплексами. Сам задохлик, так героев своих раздул. Херувимы вообще лопнут, того и гляди. Во, какие щёки. Ангел заново зашуршал глянцем, решительно отметая несколько полотен, пока повелитель молча не остановил его на Лукасе Кранахе, прижав книгу ладонью. Внимательно вгляделся в фигуры и лица на картине, принадлежавшие словно не людям, а инопланетянам. - Рахит. Да и, поди, не только.– Уверенно кивнул всадник. – Всё от чумы, вдобавок, инквизиция здорово попортила европейский генофонд, когда пожгла тьму тьмущую красивых баб. Погоди, я знаю, что тебе надо. Сейчас найду, вероятно, ближе к концу. Не может такого, чтобы в сборнике – и ни одной. - О чём ты? – Спросил Эн Сабах Нур. - Сейчас. Стоп. Вот. Есть. Удачно. Одна из его лучших. Сальвадор Дали. «Искушение святого Антония». Святой постился в пустыне, вот и мерещились бедняге разные кошмары. Апокалипсис даже дыхание задержал. Много пришлось ему повидать на своём веку, но чтобы такое… - Ты посмотри, как точно отражено воплощение ужаса. – Почти шептал Ангел. – Панического страха перед иррациональным, неестественным. Эн Сабах Нур пригляделся. - В лице этого Антония нет боязни. - Потому что боится не Антоний на картине. Боится зритель. Я, когда в первый раз копию увидел, чуть не грохнулся. - Кем надо быть, чтобы выдумать подобное? – Прищурился Первый. – Сумасшедшим? - Ой! – Уоррен обрадовался. – Я тебе сейчас расскажу. Слушай. Он обошёл кресло господина и, по привычке, сел напротив на пол. - Жил такой известный композитор – Хачатурян. И поехал с гастролями в Испанию – на родину Дали. И очень мечтал знаменитого художника увидеть. А тот, когда узнал об этом, согласился немедленно всё бросить, прилететь - он находился в другой стране - чтобы только познакомиться с таким мастистым деятелем искусства. На следующий день Хачатуряна привозят в роскошный замок Дали, камердинер оставляет его одного с извинениями, мол, обождите, хозяин запаздывает, а вот вам пока бутылочка бренди и вазочка фруктов. Закрывает двери и уходит. Тебе интересно? Апокалипсис кивнул. Он, при желании, мог целиком и полностью выудить всю историю из головы Ангела, но ему нравилось, как тот увлекательно рассказывает. И потом, образы всегда искажены подсознанием, а повествование есть повествование. Недаром во все времена ценились барды, философы и ораторы. - Идёт время. Хачатуряну скучно, он хлопнул рюмашку, хлопнул другую, а уже час владельца замка нет, два нет, в конце концов композитор психанул да и опорожнил всю бутылку. Не, под стол не упал. Ему резко занадобилось, извиняюсь, отлить. Это ты иначе устроен, до ветру не ходишь, а мы, простые смертные, знаешь, не можем веками в себе держать. - А ты не заметил, - перебил Первый, - что, когда я создавал утварь для пирамиды, то снабдил вас ночной посудой? Я ничего не вижу зазорного в отправлении естественных нужд. - Заметил. – Благодарно растянулся в улыбке Уоррен и показал большой палец. – Крутые горшки, удобные и вместительные, много можно навалить. Так вот, дальше. Хочет композитор выйти из залы, а двери закрыты. Все двери – зала сквозная. Заперты на замок. Громадные, тяжеленные, с ноги не вышибешь. А уже подпирает. Что делать? А там ваза в углу. Китайская, древняя, какой-то эпохи, цены необыкновенной. Но – припрёт – и не так раскорячишься. И он туда, в эту вазу… только стряхнул, только ширинку застёгивает, как двери отворяются – обе, нет, не телекинезом, там слуги стояли снаружи – и… Ангел прыснул, захохотал, никак не мог вымолвить ни слова, наконец, совершил над собой усилие и продолжил: - Двери отворяются, начинает звучать «Танец с кинжалами» - самое известное его, Хачатуряна, произведение, и в залу вбегает голый, представляешь, повелитель, - всадник говорил сквозь смех, утирая слёзы и отчаянно жестикулируя, - абсолютно голый Сальвадор Дали верхом на швабре, размахивает саблей над головой и гарцует через залу! Уоррен всё-таки дал себе проржаться и закончил: - И это всё молча, никак не поясняя свои действия, за минуту, и так ускакивает восвояси. А потом музыка стихает, двери запираются. Пока Хачатурян челюсть с пола подбирал, вошёл дворецкий и объявил, что аудиенция окончена. - По-твоему, это забавная выходка? – Недоумевал Эн Сабах Нур. – Представляю себя в подобном виде. Ничего весёлого. - А на кой ты себя-то представляешь? – Пожал плечами Уортингтон. – Ты – пречистое верховное существо. А ты Сальвадора представь – с этими усами его невозможными, с глазами выпученными, с тощими длинными ногами - и всё это на глазах у благообразного степенного композитора под бодрую лезгинку. И Апокалипсис честно представил. Выяснил из сознания всадника, как выглядел эпатажный художник. Хачатуряна Ангел воображал себе смутно – может, потому, что не доводилось тому видеть его фотографии. Так, некий усреднённый, полный достоинства, грузин. Прослушал мелодию, под которую совершалось сие действо. Собрал сцену. Запустил. Сделал образы яркими, очень яркими так, что на минутку рассеялось сознание и предметы в покоях словно исчезли из поля зрения. И понял, что смеётся. Не так безудержно, как всадник, но смеётся. Не над голым усатым придурком, скачущим на щётке. Над контрастом. Над неожиданностью выкинутого Сальвадором балагана. Над тем, каково было несчастному Хачатуряну видеть всё это. - Вот видишь. – Тихо сказал Ангел, глядя на повелителя влюблёнными глазами. – Я же говорил – что смешно. - Дитя моё, есть хоть что-то, чего ты не знаешь? - Есть. – Твёрдо кивнул крылатый. – Три закона термодинамики. Их я не знаю. Ты что думаешь, я годами сидел, зубрил всё это? Попадётся где-нибудь то статейка в журнале, то заметка в газете, то по ящику промелькнёт, заронится в память и застрянет там навсегда. - Художника, конечно, сдала прислуга? – почти уверен был Эн Сабах Нур. - Что ты! – Махнул Ангел. – Сам всё прессе выложил. С подробностями. Даже, что композитор в вазу надудонил. Возникла пауза, колыхнулись прозрачные занавеси от утреннего ветерка, блики заиграли на исцарапанной деке старой акустической гитары – той самой гитары, что всадник поднёс когда-то властелину. Она по-прежнему стояла, прислонённая в углу у окна. - Ну-с, продолжим, – залистал Уоррен и сморщился. Нет, всё. Дальше муть пошла, уродство и мракобесие. Марк Шагал… ещё какие-то косорукие. Хватит. Тут нечего больше смотреть. Он решительно, с силой захлопнул альбом так, что повелитель едва успел отдёрнуть пальцы. - Пойдём. – Даже не предложил, а как будто велел Уоррен. - Куда? – Апокалипсис прищурил один глаз. - Летать. – Убедительно заговорил всадник. – Увидишь, какой там свет, какое утро, насколько красив твой город, как совершенен твой мир. Он и сам светился, горел, как солнце, от него исходила такая мощь, из него бурлила такая река, что и не надо было смотреть в разум, а если Эн Сабах Нур всё-таки посмотрел - его, должно быть, смело бы волной на другой конец Каира – волной счастья, радости, восторга и любви. - Пойдём. – Ангел потянул повелителя за руку. И можно было остаться на месте, и всадник не шевельнул бы его даже. И можно было велеть уходить и не мешать. И можно было отругать. И можно было наказать. А ещё можно было – просто вылететь с ним из окна. Эн Сабах Нур парил над аллеями, Уоррен держался поблизости, но не слишком, оставлял господину простор для манёвра. Они пролетели три тысячи футов, четыре, и тут он пошёл на снижение. Мягко опустился на землю. - Всё. - Железо кончилось? – Понял Ангел. Кивок в ответ. Он отчаянно соображал, что бы ещё такое придумать. - А давай, кто выше? – Предложил всадник. Ветер поднялся по вихрастым верхушкам пальм. Эн Сабах Нур посмотрел вверх. - Ты – выше. – Ответил он. – Моё взаимодействие с металлом не бесконечно, а тебе для полёта нужна лишь атмосфера. Ангел понял. Его перья не могут служить властелину платформой для левитации – те были органикой, не металлическими, не смотря на их внешний вид. - А давай тогда, кто быстрее? - Ты быстрее. – Немедленно откликнулся Первый. – Крылья неудобны в повседневности, но в скорости дают преимущество. - А давай… а давай… - Ангел замешкался, - а давай тогда я тебя назад отнесу. - Зачем? – Возразил древний мутант. – Раз я теперь в состоянии сам. - Ну как ты не понимаешь… - и Уоррен потупил взор. Апокалипсис ухмыльнулся. Понимал. Развернулся к всаднику спиной и развёл руки: - Хватайся. Но на следующий день впервые случилось то, что испугало верного Уортингтона до холода, до дрожи – Эн Сабах Нур не ответил на его мысленный призыв. Он послал зов ещё. И ещё. Тишина. Уоррен обернулся на жену, баюкающую крошку Бенедикта. На близнецов, мирно возившихся с неумелыми оригами. Они были заняты своим. Не общались в данный момент с повелителем. Так, приказал себе Ангел. Успокоиться. Угомониться. Ничего не говорить. Не выдать. Не показать. Рано поддаваться панике. Ещё не хватало, чтобы и они начали сходить с ума. Сперва выяснить обстоятельства. Он встал с дивана и пошёл из комнаты. - Куда? – Спросила Бетси. Близнецы лишь молча подняли на папу вопрошающие глаза. Тот, никогда не бывший скудным на смекалку, сходу выдумал спасительную ложь: - Повелитель просил проинспектировать его тренировочную площадку. И послать туда рабов, если травой заросла. А я запамятовал совсем. Скоро вернусь. - Хорошо. – Ответила Псайлок, покачивая малыша. Старшие дети вернулись к бумажкам. Уоррен начал шерстить по своей схеме. Балконы. Покои. Ритуальная комната. Тронный зал. Кухня. Людская. Облетел всё снаружи – заодно уж и проверил, раз пришло в голову – состояние площадки. Сад. Нет. Нет. Нигде нет. И тогда он догадался. О, как давно всадник не был тут! Почти забыл. Закутался в своём счастье, в тепле, в надеждах на будущее, в играх с детьми, в романтических вечерах с Лиз, в бесценных минутах, проведённых с господином, в комфорте и уюте. Ожгло холодом. Навалилась мрачная давящая тьма – не бездонная глубина ночного египетского неба и не привычная, домашняя темнота коридоров пирамиды – а мгла вечности, бездны, древности и неизбывного прошлого. Лишь пламя – трепещущее, словно птица, запертая в клетке, что бросается всем телом на прутья, и никак не может обрести свободу. Эн Сабах Нур стоял, склонив голову, прислоняя ладонь к подножию одного из тех самых изваяний. Недвижно, и уставился в одну точку перед собой. Ангел неслышно подошёл, опустился на колени, обхватил голенище правого сапога, прижался лицом, грудью. - Не плачь, повелитель. – Шепнул. – Не плачь, отец. Прошу, не надо. - Я не плачу. – Отрезал Апокалипсис. Глаза его были сухи и белы. - Плачешь – только внутри… я же вижу. Неужели ты думаешь, что за столько лет я не успел узнать тебя? Первый опустил взгляд на всадника. - Почему, Уоррен? Почему? За что? Разве я не предупреждал каждый раз, что очищу мир? Разве я когда-нибудь нападал из-за угла? Разве я мало даю своим детям? Или слишком многого требую взамен? Неужели выживание одного конкретного существа для него самого важнее выживания вида в целом? Отчего там, где нужно разломить хлеб пополам, они вырывают его друг у друга? Отчего там, где следует подать руку упавшему сородичу, они бегут по головам? Отчего там, где нет ничего естественнее, чем отдать свою жизнь за высшую цель, они цепляются за эту жизнь так, словно она величайшее сокровище во вселенной? Что с ними, всадник? Во что они превратились? - Но мы же не такие… - потупился Ангел. - Вы – не такие. – Согласился Апокалипсис. – И ваши дети – не такие. Я вижу, какой огонь горит в их сердцах, как они готовы на всё – за меня, за моё слово, за мой мир. Но ведь найдутся – такие. - Вычищай. – Жёстко отчеканил крылатый. – Выжигай. Ты теперь телепат – стирай, ломай. Если в ком-нибудь хоть малейший червь подлости, если кому-то хоть на йоту дороже сытная еда и тёплая постель, чем великое служение – кнут. Только кнут, и никакого пряника. Довольно. Твоё благородство не оценит тот, в ком самом его нет. И добавил весомо: - Я имею право так говорить. Я сам, если что, первый бы лёг под кнут. - Знаю. – Эн Сабах Нур запустил пальцы в нечесаные кудри Уоррена. Сказал мягко: – Знаю, дитя моё. Знаю. Первый тренировал близнецов. Джеймс мог спалить дотла манекен – а должен был зажечь тоненькую свечку. Маргарет умела перевернуть тяжеленную каменную скамью – а ей поручили сдвинуть со стола невесомого бумажного голубка. Это важно. Это нужно. Требуется уметь контролировать себя – и повелитель поправлял их, наставлял, учил, как управляться со своей силой. Уоррен, как всегда, ковырялся со спицами. Собаки мирно дрыхли на подстилке. Брэддок спустила с колен Бенедикта и поставила на пол. И он впервые не шлёпнулся на четвереньки. А шагнул – сперва неуверенно, раз, потом, уже смелее, другой и тут взял и затопал на крошечных ножках в вязаных ползунках, и не куда-нибудь, а прямо к повелителю, сидевшему на кушетке. Уперся ручонками ему в колени, радостно залепетал что-то на своём детском языке и раскрыл удивлённый ротик с восемью почти прозрачными зубками. Все замерли. - Он пошёл. – Наконец-то выдохнул Уоррен. – Повелитель, ты видел? Он пошёл! Эн Сабах Нур склонился над младенцем, погладил рукой в мягкой перчатке пушок на голове. - Из него вырастет настоящий воин. – Произнёс он. - Но, - немедленно заспорил Джеймс, - ты же говорил, войны больше не будет! - Я сказал не «солдат», - уточнил Первый. – А «воин». Воин – это состояние духа. И он улыбнулся малышу. Прошептал глубоким своим голосом: - Ну вот. Мы и сделали первые шаги.