For the love of God

Большой восточный балкон стал с недавних пор одним из излюбленных мест повелителя, и, хотя он появлялся там далеко не часто, но в те моменты, когда Уоррен был не нужен супруге – если она мылась, спала или, мучимая токсикозом, прогоняла подальше – он проверял, нет ли господина в этой части пирамиды. Сегодня он точно на балконе. Когда такая луна – полная и громадная – он этого не упустит. Всадник пришёл – и не ошибся. Эн Сабах Нур лежал на парапете, руки сложены на груди в мистический символ, и Уоррен, увлекавшийся однажды йогой, узнал – это мудра «Раковина», мудра Шивы. Глаза закрыты, губы сомкнуты, дыхание чуть заметно. Он, казалось, спал, как намеревался некогда попробовать, но всадник был уверен – повелитель не спит, ощущает его присутствие, и будто бы наблюдает за ним, даже не видя. Оттенок кожи властелина менялся в зависимости от освещения, при малейшей смене спектра – то индиго, то сапфир, то пепельный. Такими же свойствами обладала и сотворённая ткань его одежды – сейчас, при луне, почти не заметно было багрового, тот потемнел, угас, лишь мерцали серые вставки да серебряные узоры, переливающиеся, подобно жемчугу, на одеянии. Покоящийся в лунном луче, он был столь тих и прекрасен, так светел и чист, что у Ангела выступили слёзы восторга. Всадник бесшумно, ни разу не зазвенев крыльями, опустился на колени, и, не смея даже дотронуться до своего бога, лишь коснулся губами холодного камня, приткнулся лбом, замер. Оцепенение слетело от того, что его постукивали твёрдым пальцем по макушке. - Есть кто-нибудь дома? – Услыхал он весёлый голос Эн Сабах Нура. Ангел поднял голову. Властелин сидел на парапете и наклонялся к Уоррену. Улыбался. Даже не просто улыбался – потешался. - Я тут прилёг под луной ненадолго. – Первый на миг вновь сцепил пальцы в мудру, поясняя, чем занимался. – А ты меня уже похоронил? Не рановато, всадник? Я ещё не умер, чтоб меня оплакивать. Уортингтон дёрнулся, как от кипятка. - Да тьфу! – Разозлился он. – Сколько раз было говорено – не произноси подобное вслух! Слова материальны! Накличешь беду! - Я вовсе не оплакивал, - прибавил он уже спокойнее. – Я… я восхищался. - Чем? Балконом? Потому что, как мне показалось, ты целовал именно его. Уоррен непроизвольно заржал. - А тебя можно? – Глянул он задорно. - Можно. – Позволил Апокалипсис. – Только не обслюнявь. И всадник расхохотался снова. Спросил: - Что с тобой сегодня? Луна так действует? Ему показалось, что повелитель, ну прямо оборотень, изменился под властью ночного светила, став эдаким разыгравшимся катающимся по траве волком – только в душе. Вгляделся в его лицо. Эн Сабах Нур ответил без насмешки: - Конечно. Луна. У меня не всегда получается – так… - Странно. – Вымолвил всадник в ответ. – Ведь под луной грустят. А у тебя всё наоборот. - Это у тебя всё наоборот. – Последовала реплика. – Это у вас всё с ног на голову. Исида – подательница радости. К ней приходят со своими тревогами, и она дарует веселье. - С какими же тревогами пришёл ты? – Засуетился всадник. – Что тебя беспокоит? - А ты всегда делаешь то, что требуется? – Отвечал Эн Сабах Нур Ангелу его же давнишними словами. – И никогда того, что хочется? Он смотрел на всадника тёмным, бархатным, чернильным взглядом, в глазах его плясали бешеные черти, так смотрят, когда собираются выкинуть какую-нибудь шалость. Они стали молочно-жемчужными лишь на миг. - Я узнал, чем занимается твоя жена. – Пояснил Апокалипсис. – Почему ты не с ней. Ангел кивнул. Бетси принимала ванну. Не без помощи рабыни, конечно – очень уж мешал живот. Уоррену там нечего было делать. Он ни капельки не смутился, что повелитель узрел Элизабет в костюме Евы. Во-первых, чего он там не видел, подумаешь. Во-вторых, для него мутанты давно не были окрашены полом. Мужчина, женщина, да хоть ящер-гермафродит с Альфы Центавра – без разницы, была бы сила и преданность, остальное неважно. И двуличная сестра Озимандия, первая любовь Эн Сабах Нура, умудрившаяся так зачётно, так метко, в самый переломный момент вероломно кинуть его, кажется, напрочь отбила древнему богу весь сексуальный аспект. Данные мысли промелькнули в голове стремительным потоком сознания. Это в быту, не смотря на отличную боевую подготовку, Ангел был неуклюж – то крылом что-нибудь заденет, то на ногу кому-то наступит – потому и ходил по загроможденным апартаментам, аки по минному полю, а думалось ему легко. Он, не вставая с колен, обнял ноги повелителя – тот до пола не доставал, балкон был высоким – и, не утерпев, поцеловал носок сапога. - Так. Кое-кто, - незамедлительно отреагировал Эн Сабах Нур, - в сей же час отправится в купальню и будет мыть рот. С дресвой и щёлоком. Почём тебе знать, куда я ходил? Где был? И что на себя нацеплял? - Ой, да ладно. – Отмахнулся Уоррен. – На тебе ни соринки. - Отпусти. – Приказал Первый. - М-м-м… - дурашливо мотнул головой Ангел, прижимаясь ещё плотнее. - Сейчас призову рабов из числа стражи, и они оттащат тебя насильно. - Приводи всю когорту. – Разрешил Уортингтон, не шевельнувшись. - Пусти. – Снова попросил Апокалипсис. – Покажу что-то. Ангел разжал руки. Эн Сабах Нур без усилий выпрямился на парапете во весь рост. - Смотри. – Сказал он. И шагнул в пустоту. Всадник уже пикировал рядом, но через секунду понял - вынужден махать крыльями, дабы не обогнать повелителя – тот не падал, тот парил. Левитировал. Уортингтон догадался, что властелин вмонтировал в камень пирамиды металлические вставки, чтобы можно было летать возле неё. Они приземлились – бок о бок. - Ты больше не боишься. – Произнёс Уоррен убеждённо и счастливо. Эн Сабах Нур чуть попятился и взмыл футов на десять, закружился; взметнулись полы лёгкой юбки, концы немеса, заиграло, засверкало ожерелье на запястье, он был – будто невесомый мотылёк, порхающий в лунном свете, веселящийся бог Ра, танцующий в небе под лучами своей дочери – Исиды. Наконец он спустился. Шагнул к Ангелу, не говоря ни слова, положил ему руку на плечо. И тот понял – это была благодарность, за то, что всадник помог повелителю избавиться от страха высоты. Но внезапно глаза бога опять обратились в белёсую муть. - Что? – Не на шутку испугался Уоррен. – Плохо? Плохо, да? - Хорошо. – Улыбнулся Апокалипсис и открыл портал. – Элизабет рожает. Пойдём. Псайлок родила на три дня раньше, чем они высчитали, но крепкого здорового малыша. Её личная рабыня хлопотала над младенцем, поминутно отшугивая от кроватки не только любопытного Ангела, но и самого Эн Сабах Нура – не мешайте, мол, дайте деточке поспать, поналезли тут. В такие моменты женщины иногда становятся не только сильнее мужчин, но и сильнее богов. Бетси, расслабленно лежа под лёгким одеялом, встревоженно вопрошала: - Повелитель, умоляю, ответь, он мутант? Только правду, молю тебя, он мутант? Он не человек? - Он мутант. – Успокоил её Первый. – Я пока не ведаю природу его дара… слишком рано, надо подождать. Но тебе не о чем беспокоиться, дитя. Даже если бы твой сын родился человеком – я не сделаю его рабом. Мне служили люди и на более высоких должностях. Военачальники. Жрецы. И Нефри… Эн Сабах Нур посмурнел и упёрся взглядом в висевший на стене ковёр. Договорил: - Нерфи была человеком. - К Сету Нерфи, к Сету людей, к Сету рабов, всё к Сету! – Заявил Уоррен. – У нас праздник – сын на свет появился! Улыбнись Лиззи, повелитель. Как ты улыбался мне на балконе. И тот улыбнулся. Присел на её постель. Погладил по щеке. Проговорил: - Молодец, девочка. Молодец, всадница. Месяца через три в погожий денёк Эн Сабах Нур сидел около собственноручно созданного в одном из тупичков пальмовых аллей, что раскинулись у подножия пирамиды, сада камней, но не на японский манер – на пятках, а скрестив ноги, как египетские писцы. Читал хокку. Не в переводе – в оригинале. Расслаблялся. Ангел подошёл, сперва встал сзади, потом нагнулся, обнял со спины, положил голову на плечо и тоже уставился в книгу. Наступило молчание. Апокалипсис прикидывал – что же всадник делает. Читает? Он выучил японский? Но крылатый оставался безмолвен, не заговаривал первым, и Эн Сабах Нур дал себе зарок, что раз так – тоже первым не заговорит. Следовало влезть в его сознание, и это не было бы нарушением клятвы – она касалась лишь глубинных, тайных, сокровенных дум, а по бытовым вопросам смотреть разум было не только можно, но и нужно, но, обратно получается, что властитель всё равно как будто начнёт диалог сам. И упёрся. И молчал. И размышлял. Всё зло от нетерпения, все беды от него. Не терпелось создать свою первую пирамиду – и создал, так, что она развалилась от щелчка. Не терпелось получить регенерацию – и не проверил досконально охрану, и не требовалось для последнего быть телепатом, предателя видно по бегающим глазам. В итоге чуть не погиб, потерял – даже не потерял, а, по откровенному выражению Уоррена – просрал тысячи лет, - и это не памятуя о том, что его верные всадники заслуживали лучшей участи, нежели быть погребёнными под развалинами в расцвете сил. Не терпелось очистить мир – и очистил, так, что не осталось не только ненавистных танков, самолётов и фугасов, но и идеальных произведений искусства, которые, оказывается, существовали и, по идее, должны были принадлежать ему, господину мира. Впервые узрев такое небывалое чудо, как телевидение, он даже не подозревал, что оно может быть в новом поколении не истиной в последней инстанции, а, как выяснилось, никчёмной жвачкой для быдла. Неожиданно. И теперь всё великолепие античности, серебряного века, статуи и картины венецианской школы – всё утрачено. А отчего? От той же – торопливости. Надо воспитывать в себе терпение. Чаще медитировать и релаксировать. Успокаиваться. Вот и сад – не творение, а руками сделал. Грабельками ровнял песок. Хотя, когда с первого раза не вышло, появилось нестерпимое желание всё это сжечь. Разметать. Уничтожить. Стоит брать пример с Уоррена. Петля соскочит – а он, как ни в чём не бывало, начнёт по новой. Апокалипсис бы на его месте взбесился. Всё. Тишина. Покой. Умиротворение… - Повелитель. – Заговорил Ангел. – У тебя позвоночник такой каменный, что по нему щёлкни – и растрескается, чисто сосулька. Не знаю я японского, не знаю. Не психуй. Эн Сабах Нур выдохнул. Спросил: - А что ты тогда стоишь тут? Я полагал, это повод продемонстрировать свои познания в языках? - Не-е-е-е. – Пропел Ангел. – Это повод тебя потискать. - Жену потискай. – Отрезал Первый. - Выгнала. – Со вздохом поделился Уоррен. – Кормит. Утверждает, что это зрелище неаппетитное, и может отбить желание. Что я разлюблю её. Вот глупая… - Я сообщу тебе, когда она закончит. - Я и сам тебе сообщу. Через пятнадцать минут. Отдаст сына рабыне. Потом закричит «ты не так его держишь» и отнимет. Потом сын разревётся, потому что вместо сна после еды его трясут. Засим Лиз расплачется сама. За ней рабыня. В итоге они уложат ребёнка и начнут мириться. Так что полчаса у нас есть. А то и больше – если вздумают потрепаться о своём, о бабском. Фарида, всё таки, её любимица. Ангел что-то прикинул. - Не то, чтобы Лиз опустилась до равноценной дружбы с рабыней… но нужна же ей хоть какая-то женская компания. Почему не перекинуться парой слов. Королевы тоже приближали к себе служанок, при этом не ставя их на одну доску с собой. Тебя это не гневит? - Напротив. – Обрадованно уверил всадника Апокалипсис. – Похвально, что вы пришли к этому сами. Так и должен мутант относиться к человеку – как человек к животному – не равняя с собой, но заботясь. Владелец скота не дружит с овцами, но кормит, лечит и защищает их – иначе стадо вымрет, и он останется ни с чем. А порой ласкает, гладит овец, говорит им добрые слова. Но это не мешает ему резать овец, и он не повесится от горя, если одна из них сдохла. Так и вы. Это правильно. - Ну вот. – Шепнул Ангел. – А ты тогда на рыбалке удивлялся, что я тебя добрым назвал. Разве то, что ты проповедуешь – не добро? Эн Сабах Нур честно задумался. Произнёс наконец: - Нет. Не добро. Это… целесообразность. Ангел убрал руки с плеч повелителя, подошёл, присел напротив, посмотрел прямо в глаза, честно, чисто, открыто, и начал говорить с такой убеждённостью, с такой верой, с такой силой, что, казалось, камни из маленького японского сада должны были его слушать. - Понятия добра и зла искажены. – Чеканил он тихо, но ясно. - Они поменялись, как полюса у перевернувшейся планеты. Добро то, что естественно. Жизнь – естественна, потому она добро. Смерть – естественна, потому и она – добро. Неестественно уродство. А у нас… изначально, на эмбриональном периоде развития видят кошмарную патологию – и спасают плод, и живёт потом такой, весь в слюнях и на таблетках. Отчаянно больных стариков держат на аппаратах, не давая умереть. Суицидников, которые нечаянно не сумели наверняка – лечат, вытаскивают, терзают в клиниках. И всё считается – добром. А это не добро, это… Ангел переглотнул. Передёрнулся весь. - Это не добро. Это мука, это пытка, это истязание земли. – Он начал произносить свои следующие слова уже тише, покойнее. – Я вот про рыбалку вспомнил. Голодному надо не рыбу дать, а рыболовную снасть. Поймает, прокормится – круто. Нет – сдохни, дай место другому. А то на слабости знаешь как паразитируют? Подал раз, подал два, он и поймёт, что слабым быть выгодно, хорошо, удобно. И отсюда – упадок. Эн Сабах Нур молчал, он не дышал даже, слушая всадника. А тот упорно продолжал: - В природе выживает тот, кто сильнее, волк режет слабую косулю, хищники в голодный год поедают своё потомство, травоядные – бросают. И ты сам мыслишь – как природа. Ты тоже – за силу. Ты - сердце Земли, ты её суть, её выражение. Животным не нужен бог, у них всё в ДНК заложено. А разумным – нужен. Должен кто-то до нас донести вечные законы мироздания. И ты – донесёшь. Ты же для этого пришёл. Спасти нас от вырождения. Хотя был вовсе не обязан делать это. С твоей силой даже в нашем мире ты мог жить для себя сколько угодно и наслаждаться. Ты бы имел всё. А ты, рискуя своей бесценной жизнью, пошёл, что называется, «в народ». Природа мудра, но безлика и равнодушна, она никому не протянет руку помощи. Ты – протянул. Поэтому ты – выше, поэтому ты – божество. Про реинкарнацию слыхал? О карме в курсе? - Разумеется. - Окей. – Порадовался Ангел. – Выходит, что любое существо может верным служением пройти путь перевоплощений и стать ближе к богу. Так и наши рабы. Начнут как следует стараться – и после родятся мутантами. И смогут сесть подле тебя. И даже прикоснуться к тебе. - Почему сие нужно? – Прищурился Эн Сабах Нур. Уортингтона понесло без проблем и сразу: - Упанишады тебе, наверняка, попадались – они древние. А вот «Шримад Бхагаватам» написана уже после твоего заточения, ты не застал. А где я тебе в Каире её найду? Эти арабы вконец оборзели со своим исламом и шариатом, чуть что не по их – враз башку оттяпают. Потому и не водится в Египте вайшнавов. - А что в этой книге столь важного? - Там, понимаешь, очень подробно расписывается, что такое бхакти - экстатическая трансцендентная любовь к богу. Вот, на примере Кришны. Все, кто жил с ним во Вриндаване, даже те его подруги, что не намеревались стать его жёнами, всё равно непременно мечтали Кришну обнять, поцеловать, потанцевать с ним. Всепривлекающий. Это свойство бывает лишь у бога. - Чушь. – Эн Сабах Нур знал, как парировать. – Всё население Земли тогда давно бы отплясывало в оранжевых хламидах. И про меня ты бы лучше Эрику лекцию прочёл, до перестрелки. - Ты, повелитель, отключись, там, от просмотра коллективного разума планеты. – Закручинился всадник. – Поскольку ты меня не слышишь. Я говорю «всепривлечение». Что, у Кришны, врагов не было? Да хоть Камса. Он днём и ночью о Кришне думал, тот стал его навязчивой идеей. И тем самым невольно служил Кришне – размышляя о нём. Пусть даже о том, как его извести. - Мне не нужно такое служение. – Отвечал Апокалипсис. - И Кришне не нужно. – Пожал плечами всеведущий Ангел. – А что делать? Побочный эффект. Вот взять того же Эрика. О чём он всё время думал? Ну, навскидку? - Обо мне. – Ошарашенно понял Эн Сабах Нур. – Не о жене и дочери. Не о Чарльзе. О том, что я – теперь навроде как Чарльз, и что с этим делать. - А Шторм? – Продолжал бомбардировать Уоррен. - Обо мне. – Сказал правду повелитель. – Что я такое. Жить ли под моим правлением. Служить ли. - Пьетро? - Обо мне. Как меня не разозлить, и можно ли посмешить, чтобы я стал… другим. - Рэйвен? - Обо мне. Как она может быть героем для Ороро, и для остальных, если есть я. И как со мной взаимодействовать. - Джин заговаривала со мной несколько раз. Про любовь. Про семью, но вечно скатывалась на тебя. – Закончил всадник. – Теперь ты понял? Вот что такое эффект всепривлечения. Но для того, чтобы ощутить его в полной мере, нужно приблизиться к богу. Так сказать… познакомиться с ним. Побыть рядом. И – всё – попал. Как в капкан. Вот как это работает. Молчание. - Оп-па. Уделал я наконец беднягу Иммануила. Он, небось, сейчас в гробу переворачивается. Ибо простой подпольный боец Уоррен Уортингтон только что доказал богу, что он – бог. Эн Сабах Нур медленно и задумчиво протянул Ангелу руку. - Заслужил. – Прокомментировал он. Всадник немедленно завладел ладонью повелителя и спрятал в неё лицо, не снимая, однако, перчатки, помнил, как тому неуютно. - Вот яркий пример кармической взаимосвязи. Я послужил тебе не просто тем, что поклонился, а провёл с тобой воспитательную работу, использовав все свои мозговые ресурсы. И получил высшую награду – твою божественную длань. - А если бы за твои рассуждения я этой дланью дал тебе по шее? – Поинтересовался Эн Сабах Нур. – Вдруг? - Так ведь и огрести от тебя – тоже награда. – Охотно ответил Ангел. – Правда, менее почётная. - А ты фаталист, Уоррен. – Заметил Первый. - Да. – Согласился тот. – Но я правильный фаталист. - А бывают неправильные? - Конечно. Жизнь – как река. Дурак, попавший в реку, начнёт бороться с течением, и останется на месте. Неправильный фаталист подумает, что незачем дёргаться, раз такая судьба, и покорно пойдёт ко дну. А правильный фаталист поплещется, пораскинет мозгами, успокоится, наберёт в лёгкие побольше воздуха, ляжет на воде, и поплывёт по этому самому течению. И река его куда-нибудь да принесёт. Уортингтон помолчал, собираясь с мыслями, затем продолжил: - Есть такая китайская притча, про двух лягушек, оказавшихся в кувшине со сливками. Первая лягушка решила, что всё, хана, нечего и дёргаться – и потонула. А вторая, наоборот, стала дрыгать лапками и взбила кусок масла, на который смогла опереться, чтобы выпрыгнуть из кувшина. Эту притчу рассказывают детям, как сказку, совершенно искажая её смысл. Говорят, что надо биться с обстоятельствами, преодолевать. А нужно пользоваться ими. Разве лягушки могут утонуть в сливках? Ведь плотность сливок больше плотности воды. Это аллегория. Вторая лягушка вовсе не сражалась со сливками – она использовала их свойства. - Ты хочешь сказать, - ухмыльнулся Эн Сабах Нур, - что лягушка знает, как сбивать масло? Надо же, какое умное земноводное. - Не-е-ет. – Протянул Уоррен. – Лягушка сначала не знала. Но она продолжала двигаться. Жить. И пытаться. Так и человек… или мутант, какая разница. Сапиенс. Когда он ищет свой путь к богу – то сперва рыпается туда-сюда, влево-вправо, но если он не перестанет сучить лапками, то рано или поздно выйдет на правильный путь. И, сбив сперва крохотный кусочек масла, лягушка сообразила, что всё делает, как надо. Продолжала в том же ключе, и в итоге освободилась. - А где в твоей притче бог? – Спросил Апокалипсис. - Фермер, которому принадлежат сливки. – Пояснил всадник. – Сами сливки – это жизнь. Кувшин – вселенная. Лягушки – мы. Первая утонула, но это не значит, что умерла. Она погрязла в быту. А вторая… - Выпрыгнула за рамки вселенной? – Опять ухмыльнулся Эн Сабах Нур. - Да, и увидела там фермера. – Уверенно говорил Ангел. – То есть – узрела бога. Если она бы осталась просто плавать в сливках, он бы вытащил её и выбросил, и, может, убил бы, потому что противно. Но лягушка сделала всё сама. И ей за это воздалось – она и домой вернулась, и на человека поглядела, и выжила. Так и мы. Прийти к богу и познать его мир – это выпрыгнуть за рамки вселенной, ты правильно сказал. Обрести покой, свободу и полюбоваться на высшее существо. - Но если ты утверждаешь, - задумчиво произнёс Эн Сабах Нур, - что и «огрести» от меня – награда, то, получается, я не могу тебя покарать? - Можешь. Если я накосячу. – Кивнул Уоррен. - Как? Жизнь для бога и смерть за бога ты почитаешь одинаково счастьем. - Отлучением можешь наказать. – Серьёзно отвечал всадник. – Нет ничего хуже. Для верующего. Ежели не будешь с нами. Когда не услышишь. Вот что самое страшное, а вовсе не смерть. Жизнь и смерть – я ж говорил – две стороны одной медали. - Опять же, - Настаивал Уоррен. – Правителей почему не любят? Гнусные потому что. Захватили власть – и давай жрать, пить, девок трахать. А рожи-то, рожи… а на тебя посмотреть? Ни поесть тебе вкусно, ни покувыркаться сладко, мир завоевал не себе – а нам, а они-то, думаешь, откелева свои ролексы золотые надыбали? Из народной крови. Он устриц жрёт, президентишка, а многодетная мать на трёх работах пластается. А ты – податель. На тебе даже одёжка собственного производства. Как тебя не любить? Ангел забормотал ласково: - Нараяна – пристанище. Ишвара – верховный. Говинда… - Коровий заступник. – Мгновенно перевёл с санскрита Первый. – Вот спасибо, всадник. Поименовал. Но тот не смутился. Пояснил: - Я имел в виду более широкое понятие – пастырь. Ну, и что ты теперь мне скажешь на это, блистательный Гханашьяма? - Цвета грозовой тучи? Забавный эпитет… Они услыхали шаги. - Ну, вот и Лиззи. – Просиял Ангел. Она подошла, выхватила томик стихов из руки повелителя и заявила: - Нафиг тебе это. Когда какой-нибудь сёгун желал приобщиться к прекрасному, то танки ему декламировали придворные поэты. Я, конечно, не Уоррен, но кой-чего понимаю. Она прижалась к плечу Эн Сабах Нура и спросила: - Что читали, о, пресветлый? - Мацу Басё. – Честно ответил Апокалипсис. - «Вода так холодна. Уснуть не может чайка, качаясь на волне». – С ходу процитировала Псайлок известный стих. - Почему? – Не постигал древний бог. – Почему чайка не заночевала в камышах, раз вода ей не годится? - Это не про чайку. – Сказал Ангел. – Это про нас. Про одиночество. Вот есть одно: «На голой ветке ворон сидит одиноко. Осенний вечер». Там не такое одиночество. Там нет боли, дискомфорта. Ворону не холодно, он просто сидит… думает. - Во всём у тебя смысл. – Даже немного рассердился Эн Сабах Нур. Но Ангел и бровью не повёл. - Потому, что он и взаправду во всём… вот, и в этом. – Всадник подцепил на подушечку пальца песчинку, приставшую к одежде повелителя. – Знаешь, из чего она состоит? Из молекул, те – из атомов, атомы же смотрятся как… солнечная система. Песчинка будто говорит нам – нет малого и великого, в природе всё совершенно… Всадник помолчал, потом обратился к суженой: - Я ему объяснял, что он добрый, а он не верит. - А какой же ещё? – Нимало не удивилась Псайлок, поворачиваясь к повелителю. – Любой другой на твоём месте что бы с Калибаном сделал? Ведь необязательно было даже боль ему причинять, если мучить не хочется – можно в стену замуровать было – он сразу бы всё выложил, как миленький. А ты просить пришёл – по хорошему. А я? Она посмотрела на Эн Сабах Нура смешливо. - Ты не был телепатом и не мог знать, что я не причиню тебе вреда. Ты мне тогда очень понравился. Необычный, и глаза… повидала я мразей, злыдней, пакостников, знаю, какой у них взгляд. А у тебя… ну, хоть бы в угол отшвырнул, с твоей-то мощью, раз я на тебя с клинком полезла – пусть и понарошку. А ты мне за это – подарок. - Я оценил твою храбрость. – Ухмыльнулся Эн Сабах Нур. – И верность делу. - Ну, про второе-то не надо уж. – Поморщилась Бетси. – Я же хозяина кинула сразу, как только ты позвал. - Потому что я хозяин хозяев. – Ровно отвечал Апокалипсис. – Ты ведь тогда поняла это? - Да… - Бетси задумалась. – Почуяла. От тебя сила исходит. Я сейчас не про свой меч, который ты апгрейдил. Я про другое… опять же, мне Калибана защищать не пришлось, а наш контракт истёк. Сыскал бы себе другого бодигарда. И ещё… я вела тебя к Уоррену. Мне хотелось его увидеть. Я в него ещё тогда была втрескамши. И Бетси хохотнула. - «Втрескамши», - передразнил Ангел, - а на кой сказала, что можно на меня наплевать, раз я не гожусь? - Ты пьяный был. – Скривилась Псайлок. – Не выношу тебя бухого. Противно. Так и хочется по харе блазнуть. - Ой, а я? – Поддакнул Уортингтон. – Не прочь принять на грудь, но в меру, а тут… одни слабаки с горя напиваются. Мне бы последние деньги приберечь на чёрный день, контактов каких поискать, выходов на кого-то, помощи, так нет же – надо было в дыру залезть и жалеть себя. И тут приходите вы. Лиз я знал шапочно, привет-привет, но всё не чужая душа, и с ней двое, про Ороро я не был в курсе, мало ли, просто дура крашеная, но ты-то, повелитель, сразу видно – мутант, и прикинута ваша троица, как на парад, откуда мне было понять, что ни у кого ни гроша, а шмотки сотворённые, напротив, будто дизайнер дорогой трудился. Значит, есть бабосы. Нет бы попросить по-хорошему – выручайте, после отработаю. А я что выкинул? Бутылкой бросил, нахамил незнакомому визитёру, ничего мне плохого не сделавшему, фи, как некультурно, вспоминаю – самому гадко. И, потом, мало ли какие способности бывают, может, ты врач. А я съюродствовал – никто уже, типа, не поможет, и пошли все. Что мне за подобное поведение полагалось? Да взбучка хорошая. А ты, заместо взбучки, чудо сотворил. Злой бы разве поступил так? - Взять ту же Шторм. – Уверенно заговорила Псайлок. – Каков твой девиз? «Выживет сильнейший». А где она «сильнейшая»? Промышляешь воровством – так изволь расплатиться рукой за слабые ноги, или бегай быстрее. А ты проследил за ней и выручил. И она же тебе ещё нотации читала – людей, мол, убивать нехорошо. Своих палачей пожалела. А ты – ничего, принял её. - А Эрик? – Перебил Ангел. –Ты за него всю грязную работу выполнил, он же давай с места в карьер претензии предъявлять – отчего это не спас папеньку и маменьку. Эгоист. Уоррен сморщился. - Там, в Освенциме, толпами евреев казнили, медленно, морили голодом, травили газом, я фотки видел – горы трупов. А он спросил не даже «Где ты был, когда уничтожали моих соотечественников», а лишь о себе думал. Ангел помолчал, тихо поглаживая руку повелителя, и говорил вновь: - Это я людей не люблю, а он женился на человеческой женщине, и спас человека на заводе, рискуя быть раскрытым, значит, лучше к ним относился. Сталеваров понятно за что, за подставу, а копы-то при чём? Лучше бы жену и дочь с такой силой защищал. Убил их один полицай, и то случайно, да и у работяг был выбор – сдавать его или промолчать из благодарности, а копы – народ подневольный, приказало начальство – они и пошли брать. Двурушник и двуличник. А ты ему сколько раз шанс давал. Дрожал над своим Чарльзом, а даже не заступился за него. - Я бы не отказался от Чарльза. – Возразил Эн Сабах Нур. – Чарльз был мне нужен. - Ну, и не шёл бы за тобой! – Отрубил Ангел. – Можно подумать, непонятно, зачем воровали Чарльза! Эрик же не дурак! - Уоррен. Элизабет. – Веско произнёс Первый. – Если бы так сложились обстоятельства… и мне понадобилось тело, а рядом оказался только кто-то из ваших сыновей, скорее всего, старший – как бы реагировали вы? - Это честь. – Прошептала Псайлок. – Мы смертны, а так – наш сын жил бы вечно – в тебе… да, мы бы тосковали по нему, очень, однако, жизнь его рано или поздно кончится, твоя же закончиться – не должна. Ты – важнее. Ты дороже всего. - И вы бы потом не возненавидели меня? - За что? – Изумилась Бетси. – За наш собственный выбор, который мы сделали? О чём мы, по-твоему, думали, когда рожали детей? Что ты им всамделишный дедушка, как добрый старикан с ранчо в Алабаме? Что это всё игрушки? Служение есть служение. Апокалипсис покачал головой. - Вы же знаете, я этого не сделаю. - Сделаешь. – Жёстко прервал Уоррен. – Если тебе будет угрожать опасность. И не найдётся другого выхода – сделаешь. Поклянись, отец. Тот медленно кивнул. Это… резонно. Так и должно быть. Ангел зевнул и улыбнулся: - Сколько раз просил. – Сказал он. – Дождись, когда я одряхлею и перейди. Реген вернёт телу молодость. Зато станешь с крыльями. - Я не желаю ходить и лязгать постоянно, как ты. – Хмыкнул Эн Сабах Нур. – Крылья – твоё свойство, и, взяв его, я уже от них не избавлюсь – они вырастут на каждом новом теле. И не отрежешь – регенерация их опять вернёт на место. - Кто лязгает? – Оскорбился Уортингтон. – Я научился потише. Давно ещё. Да и привык. Но, так-то, оно да. Подобная штука охраннику хороша, а царь должен быть мобилен. Вдруг, тебя спрятать куда-нибудь понадобится? Через тайный ход вывести? - Уоррен, - спросил Эн Сабах Нур, - ты полагаешь, я стану от кого-то прятаться? Разве мне присуща трусость? - Тактическое отступление – это не трусость. – Без обиняков отозвался всадник. – Тактическое отступление – это тактическое отступление. Возникла пауза, прервав которую, Апокалипсис поведал: - Я могу забрать Джеймса, когда тот будет безнадёжно стар. Пирокинез – полезная вещь. Всадники прильнули к нему с благодарностью. Но тот закостенел и глянул белым. - Пойдёмте. Ваши дети опять подрались. Младенец орал, распинав пелёнки, и Эн Сабах Нур, полдойдя к его кроватке, мгновенно утихомирил малыша силой. Потом заговорил с близнецами. - Из-за чего вы поссорились? - Она, - пылая, выкрикнул Джеймс, - говорит, что брата нужно назвать «Том». Что за кличка кошачья? А я говорю – "Джек", так только самых сильных героев зовут! - "Джек"! – Почти завыла Мэгги. – Так черти в коробочке называются! - Молчать! – Велел Апокалипсис. Близнецы заткнулись. Бэтси взяла сына на руки, и, легонько покачивая, приговаривала, приближаясь мелкими шажками к Эн Сабах Нуру: - А кто к нам пришёл? А кто нас успокоил? А? А? Кто такой красивый? Кто такой могучий? Это повели-и-итель. Смотри, сынок. Это бог. Наш. Твой. Отец, хочешь его подержать? И подала Первому ребёнка. Тот принял. Почуял трепет маленького тельца. Грудничок тянулся к нему крохотными ручками и растягивал губы в улыбке. Его будущий всадник. Его охрана. Его жизнь. - Я положу конец вашим спорам. – Решил властелин. – Сам дам мальчику имя. Всадники и близнецы ждали. - Мой клан назывался «Ашир Эн Сабах Нур» - благословение от меня. Ашир – благословенный. Но Уоррен не любит арабов. А египетский вариант вы просто не произнесёте. Однако во многих языках есть подобное имя. В том числе и в тех, что близки вам. Я выбрал самое звучное – Бенедикт. Согласны? - Бенедикт Брэддок-Уортингтон. Уау. Ты гений, повелитель. – Ответил Ангел. Бетси лишь улыбалась. Властелин поднял повыше смеющегося младенца. Спросил: - Что, Бен? Будем жить? Да? А тот всё сучил ножкам и пытался схватить бога за нос. И был счастлив.