out of control

      Привычка больше наблюдать за людьми, нежели взаимодействовать с ними вербально, въелась под тонкий слой бледной кожи. Поэтому он с завидным хладнокровием отслеживает всё происходящее как бы со стороны, будто не участвуя в этой жизни лично, а лишь оставаясь внешним наблюдателем жизней других людей. Активно внушая себе то, что он избрал самую верную политику из возможных, Акаши ограничивается вынужденными фразами и кроткими прикосновениями, одновременно с этим считая тактильный контакт чем-то сокровенным и интимным. Противоречий ему не занимать, в чём он сам уверился уже несколько раз.       Тая в себе истинное отношение ко всему происходящему, он никогда и никому не рассказывает, что именно думает, и это заставляет товарищей по команде явно недоумевать, а может и попросту остерегаться. Акаши не считает это какой-то аномалией. Его устраивает такое положение вещей. Теми, кто осторожничает, проще верховодить, что как раз вписывается в его «политику» и, что греха таить, несказанно радует.       Акаши предполагает, что управлять Кисе будет проще всего, в силу его легкомысленности. И так он считает на протяжении нескольких недель. Но на практике всё может оказаться совершенно не так, как казалось в теории. И Акаши прекрасно это знает, поэтому решает проверить своё маленькое предположение.       Ему нравится, как Кисе недоверчиво и слегка хмуро смотрит на него из-под золотистой челки, сидя на скамье — куда проще ощущать себя выше, когда это и впрямь так. Парень опасается своего капитана — очаровательно. Есть ли на то причины? Сейджуро искренне не понимает этого. Кисе робко кивает на приглашение заглянуть в дом Акаши. И тому кажется, будто он какой-то неудавшийся художник, передумавший насчёт эмоции персонажа и безбожно стёрший улыбку со смазливого лица. Какой поразительный контроль.       Кисе не единожды бывал в этом доме прежде. Но после кардинального изменения Акаши — ни разу. Его вовсе пугает перспектива остаться наедине со съехавшем с катушек капитаном. Поэтому он не спешит отделаться от назойливых поклонниц, как обычно, а напротив — любезничает с ними, одаривая обворожительной улыбкой и, если присмотреться, снисходительным взглядом: Сейджуро мысленно хмыкает. Казалось бы, довольны все: девушки, которым уделил внимание сам Кисе-кун; Рёта, который может оттянуть неизбежное. Все, кроме Акаши, который стоит рядом и терпеливо ждёт.       Все попытки понять сдвиг девушек на этом белобрысом мальчишке сводятся к ещё большему непониманию. Он представляет собой лишь жалкую пустышку с красивой оболочкой, рисованными эмоциями. Хочется сломать, чёрт возьми, его с особой изощрённостью.       Зачем?       Мысли пугают и пленяют в собственном разуме, от которого никак не получается сбежать. Глупо даже пытаться — от себя не убежишь. И осознание этого заставляет ужаснуться, захотеть повернуть всё вспять и никогда больше не пытаться подойти к Кисе ближе, чем на расстояние пушечного выстрела. Но уже слишком поздно. Девушки оставляют своего любимчика в покое, наверное, ощущая некую неловкость перед Акаши, и Рёта кивает на дорогу в знак того, что они могут продолжать путь.       Дверь закрывается за спиной Кисе громко, отдаваясь гулким эхом от стен. Кажется, будто захлопнулся капкан, а не входная дверь. И парень осматривается, как в первый раз, делая вывод, что здесь ничего не изменилось с его прошлого визита. Акаши гостеприимно провожает Кисе в свою комнату — будто тот дорогу успел позабыть — и почти любезно улыбается.       Рёта ступает осторожно, словно по раскалённым углям. Отмечая про себя, что на удивление грации ему не занимать, Акаши пропускает юношу вперёд и, проходя внутрь, прикрывает дверь, ведущую в комнату. И в голову приходит шальная мысль: для чего Кисе вообще здесь? Зачем он его привёл домой? А почему тот без лишних вопросов согласился? Бред… всё как в бреду!       Улыбка такая театральная, что Акаши мысленно ставит крест на актёрской карьере Кисе. Но любопытство кажется искренним.       Почему не поинтересовался раньше?       — Акаши-ччи, что ты хотел? — и плюхается на постель, начиная с особым усердием разглядывать потолок.       Сейджуро несколько раз открывает рот в попытке ответить на дурацкий вопрос, но у него не выходит ровным счетом ничего, и походит он на рыбу, выкинутую на сушу. Присаживается рядом, делая вид, что не замечает напряжения Кисе и того, как он инстинктивно дёрнулся в противоположную сторону. А нравится ли ему это? Две противоборствующие стороны в собственной голове сводят с ума похуже, чем чрезмерно выпирающие ключицы Кисе.       Что?       В голове нет никого великого и гениального плана. Акаши импровизирует, и получается у него это как нельзя хуже. Он теряется, что для него ново и также неизведанно, как горечь поражения. Столько мысленных вопросов, закрепившихся в мозгу, что кажется, будто их чуть ли не больше, чем у Кисе.       И какая-то глупая фраза из паршивых романов, вроде «как насчёт тебя?» чуть не срывается с языка, но этот самый язык Сейджуро вовремя прикусывает в самом прямом смысле. Металлический привкус кажется резким и омерзительным только в начале, а потом его перебивает сладость чужих губ. Боль отходит на второй план, когда язык Рёты мягко касается места укуса.       Подсознание Кисе упорно вопит что-то против, заставляет резко выставить руки вперёд и отпихнуть от себя капитана. Хочется уйти и никогда не вспоминать об этом, и одновременно с этим остаться и узнать, что же будет дальше. Простое любопытство? О нет, из любопытства рисковать стал бы лишь самый большой глупец. Но упертое вдалбливание себе в голову, что это все треклятый интерес, не проходит бесследно.       — Что ты?.. — слов не хватает даже чтобы просто закончить вопрос, на возмущение же нет ни слов, ни сил, ни желания. Набивать себе цену — глупое занятие, к тому же уже очень несвоевременное.       Он молчит. Молчит так громко, звонко — звонче любых слов. И эта тишина так режет слух. Акаши весь состоит из противоречий. Это так притягивает, что сил сопротивляться почти нет.       Как объяснить свой поступок, Сейджуро не знает. И не знает не только, как объяснить это Рёте, но куда важнее — себе. Строгие моральные устои бьются, как тонкое стекло. Уничтожителем собственных норм является сам Акаши, и рассудок помутняется сильнее. Почти не получается противостоять внутренним противоречиям, но Кисе всё ещё здесь.       Почему не ушел?       Акаши хватает его за галстук и сильно дёргает на себя. Ткань болезненно врезается в кожу, отчего Кисе морщится, но подаётся навстречу. Сейчас этот белобрысый мальчишка — олицетворение его личностных дилемм, и он отплатит ему сполна за собственное «сумасшествие».       Он — его сумасшествие.       — Ох, как волнительно… — и Кисе всерьёз улыбается искренне и глупо, наивно, что хочется накричать на него, дать ясно понять, что лучше уйти.       Куда подевалась вся твоя подозрительность?       — Что ты несёшь, Рёта? — голос звучит холодно, как ледяная сталь клинка.       — Не думал, что такое может произойти в действительности.       Дурак. Легкомысленный дурак. Только глупец может быть доволен, оставшись наедине с безумцем. Кто из них двоих ещё безумец?       Акаши вновь дёргает за галстук, уже изрядно затянувшийся на тонкой шее, и Кисе падает буквально на него. Удавку из рук Сейджуро не выпускает, проще ощущать власть в собственных руках. А Кисе уже дышит поверхностно, цепляя короткими ногтями галстук на своей шее и пытаясь его оттянуть в попытке спастись от удушения. Акаши отпускает, и дышать становится проще. Какая ирония. Сжимает в кулаки руки, покоившиеся на груди капитана, и хочется его стукнуть, но это будет слишком.       Акаши обнимает его, да так нежно, будто не он душил его буквально минуту назад. И хочется верить, что этим все обойдётся, но у него нет такой роскоши, как вера. И обнимая напуганного юношу, он ждёт от себя дальнейших действий.       Что дальше?       Дальше — больше. И Сейджуро готов поклясться, что не закрыть дверь было бы огромной ошибкой, будь они дома не одни. Кисе скулит тихо, но громко на фоне общей безмолвности. И металлическая пряжка ремня звонким и противным звуком ударяется об пол. Кисе — картина, его молочная кожа — холст, отчего появляется безумное желание эту чистоту стереть, оставив уродливые следы.       Поцелуи, оставленные на шее, граничат с намеренными укусами. Физическая боль, смешанная с внутренним эмоциональным экстазом, вынуждает принять попытки отстраниться и вместе с этим довольно и пошло застонать, сводя на нет всякие возражения. И ему безумно неудобно, некомфортно так лежать, бесстыдно расставив ноги, но одновременно с тем нет никакого желания уйти или ощущения, что всё это — ошибка. Противоречий Акаши не занимать, и это распространяется на других.       Ошибочное мнение о бесстыдстве испаряется. Акаши проводит мозолистой рукой по позвоночнику, надавливая пальцами на выступающие позвонки и заставляя прогибаться сильнее. И возникает ощущение, что это какая-то чёртова игра, не стоящая стольких чувств Кисе, которые буквально захватывают его в свой плен и застилают глаза в виде стоящих в них слёз. А боль кажется такой слабой на фоне в очередной раз перекрытого кислорода. Сейджуро властно хватает его за волосы и тянет назад, вынуждая максимально запрокинуть голову. Перемещает руку на опасно выставленную шею и сдавливает сильно, не щадя. Скорее всего, останутся следы от тонких пальцев.       Кисе трудно даётся, но он удерживает свой вес на одной руке, нащупывая второй ладонь Акаши и поднося к губам. Он целует его пальцы, по одному, неспешно — торопиться некуда. Проводит языком по выступившим венам, выцеловывает чуть ли не каждую фалангу пальцев, не понимая зачем: в попытке отвлечься от боли или из своих собственных больных желаний. Он вбирает в рот палец Сейджуро, посасывает, покусывает. И чувствует, как сжимается ладонь на его бедре — очередные синяки.       Рука ложится на затылок, зарывается в светлых волосах, оттягивая за них голову назад. Он глубоко внутри, но не двигается. Целует в губы в самой неудобной позе из всех известных. Разрывает поцелуй с влажным причмокиванием. Делает пару резких толчков, срывая хриплые вскрики с губ Кисе.       Рёта падает обессилено на постель, натягивает на себя мягкий плед, залезая под него чуть ли не с головой. Смотреть на Акаши он боится, опасаясь увидеть в его глазах презрение. На ощупь находит его руку и переплетает их пальцы, не зная толком, для чего, и что он хочет этим сказать. Сейджуро не откидывает его руку и не сжимает в ответ. Просто встаёт, параллельно с этим одеваясь, и подходит к зеркалу.       Пуговицы поддаются с трудом, и медленно, но рубашка застёгивается. Кисе считает, что он ведёт себя ещё холоднее, чем обычно. Хотя, казалось бы, это просто невозможно.       — Уходи.       И юноша резко поворачивает голову к желанному ледяному голосу. Даже сомнений в том, что он не ослышался, нет. И как обычно, слушаясь приказа императора, встаёт, апатично натягивая на себя одежду, одиноко валявшуюся на полу. Желания спорить или понимать, что вообще это было, нет никакого. Проклиная свою слабохарактерность, Рёта подходит к капитану и мягко кладёт ладонь на плечо, смотря на него через зеркало. Гетерохромия в нём так привлекательна. Кротко касается губами оголённой бледной шеи и, развернувшись, почти бесшумно уходит.       Акаши смотрит в зеркало, видит не себя. И возникает какая-то необоснованная агрессия. Зеркало разбивается на тысячи осколков от сильного удара. Кулак саднит от мелких ран. И, оказывается, очень трудно сдерживаться, чтобы не схватить осколок и не всадить в артерию.       Даже смешно, что он позволил этому мальчишке окончательно свести себя с ума.