Ballantine's

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Бродский

Туман завис над холмами намертво, как приколоченный: призрачными полосами покачивался над вересковьем, рваными клочьями блуждал между деревьев. Явление обыденное для северной Шотландии, но местные жители предпочитали проводить подобные вечера у камина в кресле-качалке, а не разгуливая в холмах. Шла молва, что из тумана порой выходит… всякое. Алиса Волкова, в отличие от суеверных фермеров, в призраков, эльфов и упырей не верила, и потому редко отказывала себе в вечерней прогулке до кладбища и обратно — очень уж нравился ей замшелый сонный лес и старый погост на опушке, о котором в деревне ходила дурная слава. Поговаривали, будто совершенно точно близ кладбища обитает адский пёс Ку Ши, с зелёной, как мох, шерстью и горящими, как угли в печи, глазами. Это не считая призраков, духов и прочей нечисти, все разновидности которой Алиса так и не смогла запомнить. Мистер Дугал, не в меру болтливый владелец деревенской продуктовой лавки, был рад почесать языком при каждой встрече, норовя то ли удивить, то ли запугать «мисс Элис» легендами и страшными сказками, но старался он зря. Алиса всё равно раз в неделю приходила на кладбище — древнее, замшелое, туманное, совершенно очаровательное в своей жутковатой красоте. Насладиться абсолютной тишиной, поразмышлять о вечном, и, чего уж греха таить, выкурить косячок в компании мертвецов, которые не осудят, и, что немаловажно, не отберут. У самого леса за полуразрушенной оградой она оборудовала грядку, где росла не только та самая волшебная трава, но и несколько сортов полыни и мяты для настоек, ликеров и вермутов. «Алко-химия», как называла своё увлечение сама Алиса, за полгода сидения в глуши превратилась из любопытного хобби в почти профессию, и изрядно помогала развеять скуку. Всё отшельническое времяпрепровождение сводилось к редкой готовке, ещё более редкой уборке и чтению. Первое время на помощь приходили бульварные романы и детективы, но в конце концов и они осточертели до зелёных веников, потому отшельница пошла по пути наименьшего сопротивления, и начала писать сама. Собственно, на этом развлечения заканчивались. Был, правда, ещё деревенский паб неподалёку, где коротали вечера пожилые фермеры, с которыми всех разговоров-то было про навоз, компостные кучи и стрижку овец. Ах да, ещё оставался воскресный косячок — мера скорее необходимая из-за частых мигреней, чем праздная. Алиса приходила на кладбище, расстилала клетчатый плед на могилке некоего Грегора МакКаллена, почившего в лохматом 1895 году, и курила, пуская густой дымок в клочья тумана. Но этой ночью всё было как-то не так. Алиса не смогла бы сказать, как именно — не так, но отчего-то накатила грусть-тоска и воспоминания о шумной и опасной Москве, оставшейся так далеко, как будто на другой планете. Нет ничего хуже, чем родиться и повзрослеть на стыке эпох. Прав был Конфуций, говоря «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен». В семье, состоящей из разведённой учительницы русского языка и литературы Марии Фёдоровны, престарелой дореволюционной бабушки в легком маразме и такой же древней кошки, страдающей ожирением, Алиса была абсолютно счастлива. Читала «Войну и мир», грезила о Болконском, заучивала наизусть стихи Ахматовой, собирала в парке осенние листья, боялась сороконожек и уверенно училась на пятёрки. А потом в великой, могучей и необъятной стране всё полетело к собачьим чертям. Алиса до сих пор не могла смотреть балет без содрогания — сразу вспоминала все ужасы перестройки, и то, что наступило после неё. Бабуля тогда сказала: «Боже, царя храни!» — и через месяц умерла. Мать, оставшись без работы и средств к существованию, хлопнула рюмку водки (чего раньше не позволяла себе даже по праздникам), раскрутила глобус, закрыла глаза и наугад ткнула в него пальцем. По счастью, ей выпала не Гренландия и даже не Уссурийск, а маленький городок на юге Канады. Это был знак свыше. Мария Фёдоровна собрала вещи в клетчатую сумку и укатила в звенящую даль. В тот же год, благополучно вклинившись между тем, когда уехала мать, и тем, когда она начала присылать первые заработанные за границей деньги, в жизни студентки Волковой появился седеющий импозантный мужчина в дорогущем пиджаке и на чудовищном джипе (снаружи глянцево и черно, внутри бархатно и красно — гробик на колёсиках!), и сообщил, что он — её отец, Сергей Леонидович Волков. Новоприобретённому папочке Алиса не слишком обрадовалась, поначалу даже испугалась. Она не видела его с раннего детства и ничегошеньки о нём не знала, но зато прекрасно понимала, что творится в стране, как расстреливают и взрывают таких вот новых русских вместе с семьями. Но, обладая природным даром подстраиваться под обстоятельства с наименьшими моральными затратами, Алиса очень быстро смирилась и приспособилась. На смену Андрею Болконскому пришёл Маля Винт, владевший только одним относительно цензурным словом — «ништяк». На смену стихам Ахматовой — блатные песни, потоком льющиеся из кассетных магнитофонов по всей стране. Вместо осенних листьев часто приходилось собирать разбросанные по дому баксы. А сороконожки по сравнению с людьми Сергея Леонидовича оказались бесконечно славными и очень симпатичными созданиями. Дом с трёхметровым забором, автоматчиками на вышках, личная бронированная машина с шофёром и двумя охранниками не спасли Алису от почти удавшегося покушения. И тогда она, повинуясь новой семейной традиции, взяла в руки глобус… Палец уткнулся в север Шотландии. Изрезанная береговая линия, рокочущее Северное море, обглоданные ветрами холмы, холодные озёра и бесконечные вересковые пустоши, уходящие в туман. Она надеялась, что здесь отдохнет от мирской суеты, проникнется духом старинных легенд, окунётся по самую маковку в романтическое средневековье. Как же она ошибалась! Уже через месяц ей захотелось взвыть койотом и сбежать обратно в цивилизацию, но отец был непреклонен, заставляя дочь сидеть тихо, как парализованная мышь. Вздохнув о своей горькой долюшке, Алиса Волкова миновала лес, кивком поприветствовав ушастую сову, которая каждый день ухала и сверкала глазами на одной и той же ветке, и распахнула ржавую кладбищенскую калитку. Каменный крест господина Грегора стоял там же, где и всегда, и Алиса привычно расстелила рядом с ней плед, уселась, подогнув под себя ноги, чиркнула спичкой… да так и застыла с неподкуренной папиросой в зубах. Из тумана на неё смотрел черный пёс. Огромный, косматый, худой черный пёс с неистово горящими глазами. Если бы Алиса успела сделать хоть одну затяжку, списала бы кладбищенского пса на злоупотребление марихуаной. Она поморгала и даже ущипнула себя за запястье — нет, пёс был настоящий, и ему явно не повезло в жизни. Свалявшаяся шерсть, торчащие хребет и рёбра, шрамы на морде и жаркое, рваное дыхание — как он ещё на ногах держится, бедненький? — Привет, — Алиса вернула папиросу в портсигар и убрала его в карман. В другом кармане лежал завёрнутый в газету бутерброд с ветчиной. — Кушать хочешь? Но собака не двинулась с места. Пришлось переходить на английский — давным-давно у деда была привезённая из ГДР овчарка, которая ни бельмеса не понимала по-русски, только по-немецки. Здесь, похоже, был тот же случай. Повторив фразу на английском, Алиса с удивлением заметила, как пёс вильнул хвостом и медленно подошёл. Вскоре первый контакт был налажен, а бутерброд съеден, после чего Алиса по всем правилам британского гостеприимства пригласила собаку к себе домой — погреться у печи и поесть вдоволь, потому что такому крупном псу одного бутерброда явно было недостаточно. Первые пару часов с доверием оказалось туговато. Косматый пришелец в руки не давался, рычал и скалился, показывая пасть, полную внушительного размера зубов. Но стоило Алисе разогреть на печи жаркое из кролика, четвероногое тут же утратило враждебность и с удовольствием отужинало, после чего завалилось спать у теплого бока печи. — Интересно, какой ты породы, дружище? — Алиса присела на корточки в полуметре от собаки и принялась её разглядывать. — У местных охотников и пастухов таких собак точно нет, я бы заметила. Значит, ты не здешний. Откормить бы тебя, отмыть и расчесать — красавец будешь. Собака со вздохом прикрыла умные карие глаза. Комната в домике была всего одна, не считая чулана, который одновременно являлся еще и уборной. Цивилизация дошла до деревни с электричеством, водопроводом и прочими прелестями, но одинокий домик на Вересковом холме ничем таким похвалиться не мог. Высокая шотландская печь, широкая кровать с пуховой периной, старый колченогий стол, два стула, полки для бутылок и пара бочек — вот и весь интерьер. Над кроватью криво висел унылый серый пейзаж. На окне скучал замученного вида цветок. Керосиновая лампа добавляла романтики и копоти. Алиса сняла джинсы и клетчатую рубашку, зябко поёжилась и влезла в сиреневую пижаму с Томом и Джерри. Собака спала, положив длинную морду на усталые лапы. Было немного страшновато оставаться на ночь в одной комнате с собакой, у которой, как говорила бабушка, «неизвестно что на уме», но отругав себя за малодушие, Алиса забралась под одеяло и погасила лампу. *** Самым мерзким в этой части Шотландии была даже не сама погода, а то, с какой безумной скоростью она менялась. Едва только солнце показалось над лесом, как небо тотчас затянули сизые тучи и зарядил унылый серый дождь. Алиса проснулась рано, что было ей несвойственно, и первым делом выпустила собаку на двор. Она была совершенно уверена, что четвероногое погуляет минут десять и вернётся к завтраку, но неблагодарное животное на всех парах рвануло к лесу, даже не попрощавшись и спасибо не сказав. — Ну и катись себе, — проворчала отшельница, беззлобно хлопнув дверью. Алиса сварила кофе (на печи он получался особенно вкусным), открыла коробку с лимонным печеньем и принялась завтракать — не за столом, как все нормальные люди, а в кресле у окна. В этот самый миг дверь распахнулась, и на пороге возник давешний пришелец — мокрый и грязный — и устало улегся у печи. — Отлично, — пробормотала Алиса, — теперь еще и пол мыть придется. Но в душе она была очень рада тому, что в этом доме появилась живая душа. Алиса не раз и не два задумывалась о том, чтобы завести котенка (мыши тут водились уж очень наглые, шуршали всю ночь и гадили на подоконник), но отбросила эту мысль: вдруг придётся в срочном порядке сматывать удочки, кто тогда позаботится о животине? Закончив завтракать, Алиса оделась потеплее и вытащила из-под кровати спортивную сумку, доверху набитую деньгами. Были здесь и американские доллары (по-современному баксы), и фунты стерлинги, и даже немецкие марки. Собака подняла голову, принюхалась и с удивлением посмотрела на пачки купюр. — Сама в шоке, — словно оправдываясь, пожала плечами Алиса. — Папенька настоял, чтобы я взяла. Тут лет на десять безбедной жизни хватит, с казино, мерседесами и особняками, но ты понимаешь, собака, какое дело — светиться мне нельзя, а не то, как говорит друг семьи Вова Гоблин, вынесут вперед ногами. Думаешь, я по своей воле живу в этом проклятом средневековье? Знал бы ты, как охота принять горячий душ! Взяв пару купюр, Алиса сунула их в карман джинсов и пошла в магазин, оставив собаку дома. К ботинкам липла грязь, по капюшону куртки барабанил дождь, но настроение было просто замечательным. Теперь ей было к кому возвращаться домой. *** В магазине Алису знали и всегда здоровались. Она назвалась французской писательницей, приехавшей в Шотландию за вдохновением, и это никого особенно не удивляло. Народ в провинции был любопытен, но не слишком въедлив. Набрав побольше сыра, колбасы и печенья, Алиса устремилась к кассе, не забыв прихватить бутылку Баллантайнса, лучшего виски в этой части галактики. И уже на выходе заметила картину, вышитую крестиком, на которой была изображена собака, как две капли воды похожая на её нового товарища. — Дугал, — обратилась она к продавцу, — а это что за порода? — Шотландский дирхаунд, — с гордостью ответствовал тот. Вот оно что, значит, её новый постоялец древних и благородных кровей! Алиса в приподнятом настроении добрела до дома, сбросила с плеч тяжёлый рюкзак, доверху набитый продуктами, разложила всё по полочкам, угостила собаку сыром и поставила на печь кастрюлю с водой. — Даже не смотри на мое кресло, пока по твоей спине скачут толпы маленьких кровососущих насекомых, — Алиса извлекла из кармана флакон с золотистой жидкостью. — Средство от блох, натуральное, никакой химии. Жестяное корыто с грохотом обосновалось посреди комнаты. Собака сделала большие глаза и попятилась к выходу. — Не отвертишься, — Алиса скрестила руки на груди. — Смотри, одна блоха уже сидит у меня на тапочке. Фу, какая пакость. Пёс смущённо опустил морду и горестно вздохнул, как будто ему было ужасно стыдно за эту блоху, но в корыто залезать он тоже не горел желанием. — Милости прошу, ваше благородие, — обратилась Алиса к собаке, и та, приняв крайне сконфуженный вид, с тяжелым вздохом подошла к корыту. — Ну вот, совсем другое дело, — обрадовалась Алиса. Судя по выражению морды, пёс чувствовал себя глубоко несчастным и очень униженным, когда его сначала облили водой, потом намылили до густой пены, потом снова окатили из ведра, чтобы смыть пену, а потом намазали вонючей полынной настойкой от блох. Плюсом во всем этом было лишь то, что блохи действительно сдохли, и это не могло не радовать. Алиса набросила на собаку большое полотенце и тщательно вытерла мокрого пса, отметив, что теперь он выглядит значительно лучше, чем в первую ночь их знакомства. — Как и договаривались, кресло теперь твоё, — она указала жестом на мягкое и широкое кресло у окна, в котором любила пить чай по вечерам и кофе по утрам. — И, так как сегодня понедельник, который «день тяжелый», предлагаю облегчить его виски. Вернее, тебе не предлагаю — собакам алкоголь нельзя. Она не заметила, как пёс нервно сглотнул. — Обычно я с утра не пью, — Алиса плеснула виски в эмалированную кружку. — Но сегодня ровно шесть месяцев, как я торчу в этой богом забытой глуши совершенно одна. И — о, как много бы я отдала за возможность переехать в дом с электричеством и удобствами, но отец запрещает, считая, что так меня сразу вычислят. Параноик… Он никогда не сидел в четырех стенах без электричества! Собака посмотрела на неё с сочувствием и забралась в кресло. — И магнитофона. Я так скучаю по музыке, ты себе представить не можешь! — Алиса наконец-то могла говорить не только сама с собой и настырным мистером Дугалом. В ответ пёс тихонько вздохнул и склонил голову набок. — О, ты меня понимаешь, да? — она села в кресло рядом с ним и погладила по узкой худой спине. — Чудесная собака. Надо дать тебе имя. Как насчет Джека? Нет? Ладно. Аурелиано-Аркадио? Тоже нет? А может быть, Блэк, в цвет шкурки? Пёс оживленно гавкнул и завилял хвостом. — Значит, Блэк, — рассмеялась Алиса, звонко поцеловав собаку в мокрый нос. Та фыркнула от неожиданности. — Рада знакомству, мистер Блэк, чувствуйте себя как дома! *** Собака блаженно спала в мягком кресле, изредка поскуливая во сне и перебирая лапами. Алиса писала что-то в толстую тетрадь, постоянно заправляя за ухо непослушную черную прядь. — Как лучше сказать — «разгневался» или «разозлился»? Блэк, ночью поспишь, мне совет нужен. Смотри, вот тут: «Мэри сняла подвязку с чулка и, хохоча, бросила её лорду Эйру. Чопорный британский дворянин не оценил искренности девушки, и разгневался». Не смотри на меня так, Блэк, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что пишу абсолютную чушь, вот, как выяснилось, даже собаки такое не читают… Разгневался — как-то слишком прямолинейно, ну не настолько же эти лорды чопорные, чтобы у них в панталонах ничего не ёкнуло от брошенной подвязки? Как думаешь? Собака зарылась мордой в плед и прижала уши. — Ладно тебе стесняться, — рассмеялась Алиса, накрыв собаку пледом с головой. — Бог мой, первый раз в жизни вижу такую богатую мимику у собаки! На чём мы там остановились? Ах да, вот: «Лорд Эйр почувствовал, как кровь прилила к щекам и в панталонах запорхали бабочки». Нет, не годится. Откуда вообще взялись эти бабочки? «Лорд почувствовал, как кровь прилила к щекам, и его орган… агрегат… жезл страсти… » Ахахах, всё, больше не могу! Алиса расхохоталась до слез, представив бедного выдуманного лорда Эйра с жезлом вместо агрегата, и захлопнула тетрадь, решив, что на сегодня литературных упражнений довольно. За полгода ей так и не удалось написать ни одного стоящего абзаца, хотя весьма порочная любовь лорда Эйра и горничной Мэри была продумана ею до мелочей. Она потрепала собаку по ушам, которая, к слову сказать, не особенно любила фамильярность и ласку, и, набросив на плечи куртку, вышла на улицу — покурить. Ночь стояла холодная и сырая. Мелко-мелко моросил дождь, колючими капельками целясь в лицо и шею, но не настолько, чтобы потушить огонек папироски. Блэк жил у нее всего-то вторую неделю, но она уже не представляла себе жизни без него, без его уютного сопения по ночам, без утренних прогулок по влажному вересковью, без вечерних посиделок в широком кресле с кружкой виски. Мигрень с появлением в доме собаки прошла сама собой, и нужды в травке больше не было, но Алиса всё равно не могла отказать себе в маленьком баловстве. Ей вспомнилось, как они с друзьями гуляли по Москве. Нет, не с испорченными детьми отцовских «коллег», а с настоящими друзьями, нищими и очень талантливыми художниками, музыкантами, поэтами. Примерно тогда Алиса вместо унылых серых платьев начала носить рваные джинсы и клетчатые рубашки, и даже заказала себе из Лондона кеды как у Курта Кобейна. Великобритания была недоступна, Великобритания была мечтой. Кто бы мог подумать, что теперь она завязла в этой мечте по самые помидоры… И ладно бы в Лондоне или Ливерпуле, или даже Эдинбурге, но нет — ей приказали не высовываться дальше проклятущей деревни, и пообещали приехать за ней, как только всё уляжется. Укладываться, судя по всему, ничего не собиралось в ближайшем обозримом будущем. Повздыхав о прошлом и несбыточном, Алиса выбросила окурок в жестяную банку из-под конфет и распахнула дверь. Конечно, виной всему были тихоходные кеды. Или восхитительный Баллантайнс. Или забористая кладбищенская трава. Но то, что увидела Алиса на собственной кухне, логическому объяснению не поддавалось. У стола стоял мужчина. Это само по себе было довольно странно, учитывая, что Алиса курила под дверью, и войти в дом никто не мог. Мужчина был одет в потрепанную черную шубу, под которой — ужас! — ничегошеньки не было. И еще он пил виски — жадно приложившись к бутылке, булькая и тяжело дыша, прямо из горлышка, как умирающий от жажды, нашедший оазис посреди пустыни. К слову сказать, Блэка — четвероногого — нигде не было. — Етить же меня в колотун об сарай по самые тапочки! — восхищенно прошептала Алиса. — Вот это трава! Мужчина мгновенно оторвался от бутылки, инстинктивно прикрыв ею то, что не прикрывала распахнутая шуба, и посмотрел на отшельницу очень грустными, очень серыми и очень виноватыми глазами.