Второе дыхание

Паровоз, протяжно просвистев, тяжело пыхтя, отдуваясь, постепенно замедляя ход, вкатил на станцию вагоны. И сейчас же поднялась круговерть: засвистали, загомонили, забегали какие-то люди с флажками, засновали носильщики, хлынул к составу поток встречающих, смешавшись со встречным потоком приезжих. Харите Игнатьевне показалось, будто земля затряслась у неё под ногами — железную дорогу с её лязгом, шумом, клубами пара и прочей суетой она недолюбливала. — Того и гляди затолкают, чисто с ума посходили! — сердито буркнула Огудалова, придерживая рукой шляпку и бросая неприязненные взгляды на спешащих мимо людей. — Что, Лариса, не видно её? — Нет, маменька! — Не разминуться бы. — Ай! Вот же, вон она! — радостно пискнула Лариса. Харита Игнатьевна наскоро перекрестилась от нахлынувшего волнения и вытянула шею, высматривая дочь. Лариса, приподнимаясь на цыпочки, махала рукой, чтобы сестрица скорее их заметила. Через перрон, лавируя в человеческом водовороте, прокладывала себе дорогу молодая, по последней европейской моде одетая женщина. За ней носильщик со сверкающей бляхой на фартуке нёс чемодан. — Анечка, Аня, сюда! — закричала Лариса, призывая путницу. — Ларочка, сестрёнка! Боже, сколько лет! — воскликнула прибывшая, обнимая сестру. — Маменька… — Ну, здравствуй, Анна! — сдержанно произнесла Огудалова, расцеловавшись с дочерью. — С прибытием вас, Анна Дмитриевна, — поздоровался до сих пор помалкивавший Карандышев. — Как добрались? — Юлий Капитоныч? — удивилась строгая красавица одновременно и присутствию этого человека и тому, что он обратился к ней с вопросом. — По счастью, без происшествий, только устала. Нет слов, как измучили меня эти дороги, поезда. Все куда-то спешат, летят, одна я как во сне и никуда не тороплюсь. А вы маменьку с Ларисой привезли сюда, да? Харита Игнатьевна сочла нужным встрять в разговор. — Юлий Капитоныч теперь зять мой. Ты разве письма моего не получала? — Зя-ать? — соболиные тонкие брови на бледном лице красавицы взлетели вверх. — Нет, не слышала. Вот так новости! — Так точно! — победоносно улыбнулся Карандышев, сверкая стёклышками очков. — Стало быть, мы с вами в некоторой степени родня. — Да что мы стоим? — спохватилась Лариса и кивнула носильщику. — Пойдёмте к экипажу. Дома всласть наговоримся. Чета Карандышевых рука об руку — всем на загляденье — двинулась к вокзальной площади, где поджидала коляска. За ними твёрдой поступью двигался дюжий носильщик, так и не отпускавший своей ноши — столь силён он был и столь легка кладь. — К экипажу! — насмешливо фыркнула Огудалова. Шагая сзади, держа Анну под локоть, она пробормотала, обращаясь, скорее, сама к себе: — Перенимает она его повадки-то, перенимает… Громким словом «экипаж» назывался всё тот же тарантас, в который запрягли ту же знаменитую деревенскую лошадку причудливой масти. Разница состояла в том, что все детали повозки были подкручены и смазаны, чтобы ничего не тряслось и не дребезжало, кучера обрядили в кафтан по размеру, неказистая лошадёнка тщательно вычищена конюхом и сытые бока её лоснились. В переменах таких, когда за невозможностью приобрести новое холят и украшают имеющееся, чувствовалось влияние Ларисы. Молодая жена, научившись находить общий язык с мужем, сделала то, что сделать ей следовало давно: разъяснила, что её не устраивает, а уж заботой Юлия Капитоныча было по мере возможности поправить дело. Со стороны, да ещё с точки зрения человека притязательного, экипаж по-прежнему выглядел не ахти как, и Харита Игнатьевна предпочла бы прокатиться на извозчике, но не до того было. Уложили багаж, расплатились, уселись, поехали. Некоторые прохожие, узнавая, раскланивались в приветствии, исподволь указывая пальцем: Анна Огудалова вернулась в родной город, наскиталась, знать, по заграницам. Дорогой Анна и Лариса, вертя головами, разглядывали улицы, не забывая расспрашивать друг дружку о житье-бытье да всяческих новостях. Когда подкатили к дому Огудаловых, самое основное было уже выяснено, только о выстреле на бульваре и повешенном в Кёльнской гостинице обе умолчали. Анна действительно получала письмо от матери, но за собственными заботами совершенно выпустила из головы его содержание, тем паче и маменька ограничилась краткими сведениями. Так, мол, и так, выпорхнула замуж наша Ларочка, да не за кого-нибудь, а за Карандышева. Юлия Капитоныча Анна помнила, он и в её бытность в родном доме увивался за сестрой, жалкий и незаметный на фоне прочих гостей. Расцветал он, только когда случались перемежки с кавалерами, хотя и тогда оставался невзрачным и бедным по меркам хозяек дома. Никто и подумать не мог, что свалится на него счастье стать мужем Ларисы, а вот поди ж ты… Тася, кланяясь, с крыльца приветствовала долгожданных гостей. Выглянули соседи, любопытствуя, кто приехал погостить к Огудаловым. Вступив на родную землю, Анна первой, чуть помедлив, отворила заскрипевшую калитку, прошла по дорожке, поднялась на крыльцо, прижалась щекой к давно не крашеной деревянной колонне. Взгляд её впитывал всё: и двор, и берёзу в палисаднике, и улицу. Всё здесь оставалось по-прежнему, будто время застыло в своём беге. Может быть, только дом ещё больше обветшал, да стало тихо — как тогда, когда не случалось наездов женихов, и не пыхтел самовар во дворе, и не доносились голоса из распахнутых окон. Точно так же и на том же самом месте стояла на веранде вчера прибывшая в Бряхимов Лариса. Маменька, подойдя, погладила старшую дочь по плечу. — Соскучилась? Верно, глушью всё кажется после Европы? Где что меняется, а у нас всё по-прежнему. — Да, всё по-прежнему… — тихо повторила Анна. Лариса подошла, прильнула к сестре. Карандышев тем временем, отказавшись от помощи кучера, внёс в дом чемодан. Насмотревшись вдоволь, перемолвившись с соседями, мать и дочери прошли в дом. Анна не примечала ничего нового, ни одной незнакомой вещи. Поменялась разве только расстановка мебели, остальное всё осталось то же и так же, как во времена её девичества. Не хватало лишь увезённой в деревню Ларисиной гитары. В парадной комнате поджидал сюрприз: борзой пёс с мазуриной на морде, возлежавший под роялем, как в пещере. Выбрался навстречу вошедшим, потянулся, подошёл, повиливая хвостом, вскинулся было на задние лапы в собачьем своём приветствии, да уселся, осаженный предупреждающим окликом Юлия Капитоныча. — Вот какого постояльца мне господа Карандышевы привезли! — ухмыльнулась Харита Игнатьевна. — Уж оставили бы в деревне, так жалко, вдруг пропадёт этакое добро. — На место, Разбой! — цыкнул обиженный Юлий Капитоныч. Ему хотелось что-нибудь колкое ответить тёще, как-никак имеет полное право, но, покосившись на насупившуюся супругу, сдержался. Борзой вернулся на облюбованное место и оттуда грустно поглядывал влажными тёмными глазами. — Прошу к столу! — пригласила Тася, добросовестно исполнявшая у Огудаловых обязанности и горничной, и экономки, и кухарки. За обедом Харита Игнатьевна принялась выспрашивать о дальнейших планах овдовевшей госпожи Трефовой. Анна, отложив вилку, коротко произнесла: — Не знаю пока. Отдохнуть хочу, одной побыть, осмотреться. Вы, Юлий Капитоныч, когда с Ларисой в деревню вернётесь? — Через пару дней думаем, — ответил Карандышев. — Не захватите ли меня с собою? — тут же напросилась Анна. — Или помешаю? — Что ты, Аннушка, мы тебе всегда рады, — поспешно заверила Лариса, вполне понимая чувства сестры. После таких мытарств самое оно — бежать в глушь да зализывать там раны. — Волком ведь там взвоешь с тоски! — скривилась Огудалова, точно клюквы отведала. — Осмотреться и в Бряхимове можно. Траур не вечен, погоди, оттаешь ещё, найдёшь новую партию. — Будет мне, — отрезала Анна. — Хватит, нажилась. Вы вот всё завидуете мне, свет, мол, повидала. А знаете, каково это, когда муж твой открывает о себе всю неприглядную правду, на коленях ползает, умоляя простить его обман? Знаете, как страшно понять, кому ты отдана? И проклятые карты эти, и векселя, и жутко думать о будущем, а от настоящего хоть в петлю лезь. Сыта я замужеством, сыта по горло! — Кто же мог знать? — заюлила маменька, видя дочерние слёзы, готовые пролиться. — Здесь-то приличным человеком казался. — А они все приличными кажутся, да оборачиваются потом карточными шулерами и кассирами-растратчиками! — поддел-таки Карандышев. — Когда человек ассигнации предъявляет, иные паспорт у него спрашивать забывают! Харита Игнатьевна опешила. Камушек был в её огород. Не она ли привечала заезжих молодцев, выдававших себя невесть за кого? То кассир, будь он неладен, тут куражился, то кавказский князёк, расписывавший в красках свои богатства — а таких-то князей в тех краях пруд пруди, и всего состояния — титул да фамильный кинжал. Соловьём пел, увиваясь за Ольгой, а где теперь Ольга? Трише-Трефов деньгами сорил, бойко лопотал по-французски, обхаживая Анну. Хорошо хоть сам в петлю сунулся, мерзавец, а не за кинжал схватился! О, сколько таких ухарцев навещало дом Огудаловых, а Харите Игнатьевне всё не урок! Ларисе, как самой талантливой из сестёр, приходилось тяжелее всех. Хочешь не хочешь, а изволь сыграть и спеть. Чуть заартачишься, маменька сразу украдкой шипит в ухо: «Лара, надо!», а уж если Мокию Парменычу случалось их навестить, то Харита Игнатьевна растекалась, что море разливанное, и тут уж лучше делать, как она скажет. Анна — та другая, она больше от матушки переняла, пожить любила с шиком. Она и внешне походила на мать. Это сейчас такая понурая, а оправится — кто знает, что она надумает? Лариса, услышав о желании сестры ехать в деревню, успела сложить в голове целый пасьянс с участием скромного учителя, но, передумав, перечеркнула все намеченные планы. Она всё-таки не маменька, чтоб заниматься сводничеством. — Чай прикажете подавать, барыня? — вошла в столовую услужливая Тася. — Подавай! — раздражённо кивнула Огудалова, получавшая уколы со всех сторон. Полбеды, что дочери сговорились против неё. Карандышев, ничтожный Карандышев, которого, бывало пустым местом считали, взялся зубоскалить! Осмелел, в деревне сидючи, в Карандышевке своей. Самое досадное — возразить-то ему нечем, правдой, как клеймом, припечатал. Но да ведь и Харита Игнатьевна не промах. Вечером, когда Лариса с мужем отправились в свой дом, обещав наведаться завтра, Анна выведала у матери, как вышло, что стала сестра женой мелкого чиновника. Огудалова тут же и поведала всё без утайки. О соперничестве с Паратовым, о злосчастном обеде, о выстреле рассказала, облачив историю в самые уничижающие краски. Дочь долго молчала, что-то своё обдумывая. Мать, довольная, выжидала. Всё та же горничная доложила, что комната для молодой хозяйки готова, Огудалова отпустила её, наказав спать и не жечь зря керосин. — Читать, видишь ли, она любит, — пояснила дочери Харита Игнатьевна, — как выдастся свободная минута, она уж с книжкой. Не скажи, так и сейчас за роман сядет, столько света зря спалит! А ты, — затормошила она Анну, — что всё молчишь? Одобряешь Ларисин выбор? — Её дело, с кем судьбу связать. А только, маменька, недаром говорят: лучше синица в руках, чем журавль в небе. Карандышев не Бог весть какой мужчина, но, по крайней мере, ни за кого не выдаёт себя. — Как не выдаёт? — ухмыльнулась маменька. — Так и пыжится, чтоб значимым казаться, выше, чем он есть. — Я не о том. Харита Игнатьевна прекратила спор, поняв, что имела в виду дочь. Сегодня день сложился ощутимо не в её пользу. — Поезжай, поезжай, — решила она про себя, — погляди, сладко ли житьё в медвежьем углу. Ты-то образумишься, я тебя знаю.