Сверхновая

      Я проснулся и понял, что у меня жутко болит голова. Даже, наверное, правильнее будет сказать, что я проснулся от жуткой головной боли. Я со стоном присел на диване и чуть не треснулся лбом об нависавшую над изголовьем полочку.       Хотя подождите-ка, у меня над диваном нет полочки. И у меня не диван, а кровать. И комната это не моя. И вообще это не комната.       — Какого хрена? — тихо спросил я, разглядывая смутно знакомое, но по виду абсолютно нежилое помещение.       Я кое-как выполз из каморки и, к собственному изумлению, обнаружил, что стою в кабинете русского языка и литературы.       Доброе, блять, утро.       — Что, проснулся, укурыш? — Павел Алексеевич мельком глянул на меня. — Я уж думал, ты там сдох.       А вы как всегда дружелюбны. Впрочем, вы и то лучше моей сестры, которая в таких случаях на полную громкость включает мне песню со словами «я с бодунища сижу на коряге».       — Я спал у вас в лаборантской, — недоумённо сказал я. — Почему я спал у вас в лаборантской? — добавил я уже обвиняющим тоном.       — Так-то я это у тебя хотел спросить, — хмыкнул мужчина и протянул мне кружку с полуостывшим чаем. — Ничего рассказать не хочешь? — он смотрел на меня с нечитаемым выражением лица.       — Хочу! — искренне ответил я. — Очень хочу. Но ничего не помню.       — Пиздец, — кратко прокомментировал Добровольский и покачал головой. — Ладно, держи, — он вынул из-под стола и передал мне оранжевое пластиковое ведро. — У нас дома нет зелёного, я подумал, может, и это подойдёт?       — Спасибо, — оторопел я, но подарок принял. — А нахрена оно мне? — осторожно поинтересовался я.       — Не знаю, — мужчина пожал плечами. — Я так-то у тебя хотел спросить. Ты ж мне настрочил ночью сорок сообщений с просьбой притащить ведро. Вот. Наслаждайся, — он пристально наблюдал за моей реакцией.       — Спасибо, — повторил я и мысленно зарёкся больше никогда не бухать.       Сейчас главное не блевануть в это самое ведро, а то уж совсем некрасиво будет — подарок всё-таки.       — Так что там насчёт тройничка со мной и Арсением? Ты ночью ещё, помнится, предлагал замутить секс втроём? Не передумал? — ехидно спросил Павел Алексеевич, а я подавился чаем.       У меня возникло подозрение, что он специально дождался, пока я начну пить, чтобы «порадовать» меня.       — Ебануться можно, — с чувством высказался я, вытирая лицо и заплёванную парту собственным рукавом.       — Вот ты вроде человек интеллигентный, но при этом немного быдло, — задумчиво протянул Добровольский, глядя на мои манипуляции.       — Я быдло, но немного интеллигентное, — возразил я. — Так что там насчёт тройничка?       — Что у тебя за дурацкая привычка задавать вопросы, на которые ты должен отвечать? — наигранно возмутился мужчина. — Я-то, понятное дело, согласен. Я ещё со времён нашей учёбы в универе хотел затащить Сеньку в постель. А тебя — почти с нашего знакомства.       Я чувствовал, что ещё немного, и отвисшую челюсть мне придётся поднимать коленкой.       — Видел бы ты свою рожу, — он ухмыльнулся. — Да расслабься, я шучу. Не предлагал ты мне ничего такого.       Ну и шуточки, блять, у вас.       — А с Арсением мы всё равно никогда не смогли бы переспать, и это даже не потому, что мы мужики, а просто потому, что мы оба сдохли бы от смеха.       Или от перелома основания черепа. Кирпич, знаете ли, тяжёлый.       — А с тобой и так всё понятно, — он махнул рукой.       Что вам там понятно? Что понятно? Мне вот нихера не понятно.       — Ну да ладно, а теперь серьёзно, — Павел Алексеевич снова заглянул под стол. — У меня для тебя небольшой подарок…       Я ожидал, что он снова достанет какую-нибудь хрень, например, детскую лопатку в комплект к ведёрку, однако он вручил мне томик поэзии Серебряного века, «Письма о добром и прекрасном» Лихачёва и «Маленького принца» Экзюпери.       — Это тебе. И не смейся, пожалуйста, «Маленький принц» — очень взрослая книга, — предупредил он, хотя я и не собирался. — Было приятно с тобой работать, желаю дальнейших успехов. Надеюсь, мы ещё встретимся.       Добровольский протянул мне руку, и мы обменялись рукопожатием.       — Спасибо, это взаимно, — я растрогался. — У вас на уроках было очень интересно, и вообще вы мой любимый учитель…       — Ой, да иди нахуй, я сейчас расплáчусь, — он закатил глаза, вырвал ладонь и бесцеремонно подтолкнул меня к двери.       Я вышел из кабинета и, недолго думая, положил книги в ведро (после ночной попойки ни рюкзака, ни чего-то похожего у меня при себе не оказалось). Почему-то я подумал, что это было самое естественное и даже в чём-то логичное завершение года в этом до безумия странном учебном заведении.

***

      Я сидел на пассажирском сидении в машине Арсения Сергеевича и прямо руками ел только что купленный в магазине у школы торт: жрать хотелось, как после месяца голодовки.       Мужчина ни о чём не спрашивал, только вполголоса подпевал радио и изредка косился на меня и на мой презент. Я понимал, что это лишь затишье перед бурей. Нет, он не запрещал мне ни пить, ни даже курить, хотя каждый раз при этом делал такое лицо, что я старался не доставать при нём сигареты. Просто несмотря на все мои жалкие попытки привести себя в порядок в школьном туалете, сейчас я выглядел и пах, как пьющий бомж с пятидесятилетним стажем курильщика и наркомана, который случайно нашёл на помойке относительно новую одежду.       — Я у твоих но-о-ог, спасибо не говори-и-и… — рассеянно напевал Арсений Сергеевич, и я еле сдерживал улыбку. — А вот зря ты ржёшь, — надулся он. — Я, кстати, раньше думал, что там должно быть «ты у моих ног, спасибо не говори». Просто у меня была не очень хорошая память, но зато очень хорошая самооценка.       Хм, да с тех пор ничего и не поменялось.       — А я вот в детстве пел «в городе осада, сахара не надо», — поделился я в ответ. — И мне это казалось более логичным, чем текст оригинала, потому что…       — Ты окончание экзаменов, что ли, праздновал? — он наконец не выдержал и перебил меня прямо на середине предложения.       — Нет… да, — одумался я.       Я всегда, когда сдаю экзамен, еду в школу, чтобы немного поспать на неудобном диване в кабинете русского языка. Традиция, понимаете ли.       — Мы с друзьями слегка перебрали, — оправдывался я. — Видимо.       — Видимо? Вообще-то это не я звонил мне в три часа ночи и орал дурным голосом «Арс, ты моя Вселенная!», — фыркнул Арсений Сергеевич.       — Ну, знаете ли, если б вы ещё и сами себе звонили, чтоб сказать такое, то это была бы клиника, — справедливо заметил я. — Подождите, что я орал?       — «Арс, ты моя Вселенная!», — с безумно довольной рожей повторил он. — Я уж было обрадовался, что мы с тобой на «ты» перешли.       Ага, щас.       — Да я б в жизни вам такого не сказал, — отпирался я. — Между прочим, вы по мне фангёрлили даже больше, чем я по вам, — рассуждал я. — Вы ж сами только что признались, что хотели затащить меня в постель почти с самого нашего знакомства. А, нет, подождите, это ж были не вы…       — В СМЫСЛЕ НЕ Я?       Ох, сейчас мне придётся очень много всего объяснить.       — В смысле не я?..

***

      Примерно через восемь часов после моего пробуждения и через четыре часа после расставания с Арсением Сергеевичем я сидел в маленькой кофейне в центре и ждал Димку с Серёгой.       — Привет, — Поз хлопнул меня по плечу, и в башке снова зазвенело. — Хреново выглядишь.       — Да ты не лучше, — я потёр глаза. — Где Матвиенко?       — Под домашним арестом. Снова. Родители спалили, что он накуренный, — Дима со стоном сел на стул напротив. — И поделом ему. Пошёл он в жопу со своими тупорылыми идеями.       — Накуренный? — похоже, я знаю о вчерашнем вечере ещё меньше, чем думал. — А можно поподробнее? Я не помню нихренища.       — Что, совсем? — он ухмыльнулся, но тут же поморщился. — Ёбаное похмелье. Я помню всё, ну, до момента, когда мы разошлись.       — Рассказывай, — мрачно сказал я.       О том, что было после расхода, мне добрые люди уже поведали.       — Ладно, слушай. Особо ничего не было — ну, ты помнишь, официальная часть была очень скучной…       Бля, нет, вся проблема в том, что я не помню.       — …а потом Серёга предложил покурить какой-то дряни, которую ему подогнал его друг…       Ух ты, поворотный поворот.       — …и сказал, что если мы не согласимся, то он будет чморить нас до конца жизни…       Ну, Матвиенко всегда был ласков и деликатен примерно как фистинг ногой.       — …когда вас вштырило, особо ничего и не было…       Ты это повторяешь уже не первый раз, но при этом я почему-то всё равно проснулся в ебучей лаборантской.       — …ты много раз спрашивал что-то глубокомысленное типа «А вы заметили, что мы сначала вдыхаем, а потом выдыхаем?» и смотрел прямо перед собой, а Серый ныл, что мы неправильно пьём витамины и нам нужно ехать за адвокатом…       Похоже, не доехали.       — …и поэтому мы вызвали такси. Ты предлагал идти пешком, но Матвиенко кричал, что у него закончились ноги…       — Что-что? — перебил я.       — Ну он сделал шаг, второй, и типа всё, ноги закончились, больше нет, — Позов рассмеялся. — Придурок.       И то правда.       — Так вот. Мы поехали к каналу Грибоедова, — хер знает, почему он решил, что за адвокатом надо именно туда — но по дороге вы вдвоём так заебали водителя, что нас высадили…       — А почему только мы вдвоём? — спросил я в праведном возмущении. — Ты, что ли, молчал всю дорогу?       — Ну да, — Димка хитро улыбнулся. — Я ж ничего и не курил.       Вот ты мудак хитрожопый.       — Короче, мы вышли, а Матвиенко начал орать «Маньяки, блять, маньяки!!!» и тыкать пальцем куда-то за наши спины. Ну вы и рванули бежать, причём в разные стороны.       Я страдальчески вздохнул.       — Я за Серёгой побежал, потому что он-то совсем в хлам был. А что было дальше с тобой, я не знаю.       Спасибо, очень помогло.       — И что, я ничего даже не говорил по дороге?       — Да ты много чего говорил. Что-то про свастику, планетарий, ведро, эротику и, кажется, кротов с комариными головами. А, ещё ты сказал, что встречаешься с Поповым, ну, с физиком нашим, — Дима заржал. — Это ж надо такое ляпнуть!       — Ага, — от души согласился я. — Чтобы это сказать, надо быть полным идиотом. Впрочем, — отчаянно начал я, не дав себе возможности остановиться, — я с ним правда встречаюсь.       Повисла неловкая пауза.       На лице у Позова прям-таки читалось: «Кто-нибудь, помогите отреагировать».       — Пару месяцев уже, — добавил я просто потому, что чувствовал острую необходимость хоть что-то сказать. — Но ты ведь… нормально к этому относишься?       Димка неопределённо повёл плечами и издал столь же неопределённый звук.       — Ты же не перестанешь со мной общаться из-за этого?       Он энергично помотал головой.       — Это же не проблема, правда?       Позов завис на пару минут и в конце концов кивнул, как бы соглашаясь, но мне было предельно ясно, что он делает это не потому, что искренне так думает, а потому, что если он сейчас этого не сделает, то его маленький уютный мирок пойдёт по пизде.       Ну, уже что-то.

***

      — Да почему сразу «заебавшийся»? Почему ты просто не скажешь, что уставший?       — Я не скажу, что я уставший, потому что я не уставший. И даже не измученный, не утомлённый, не выжатый, не обессилевший, не измождённый, не выдохшийся, не изнурённый, не измотанный, не убитый, не потасканный, не умаявшийся и не уморившийся. Я заебавшийся. Всё, отстань, — я уселся в кресло, демонстрируя, что больше ничего делать сегодня не собираюсь.       К приезду родителей мы с сестрой, изображая из себя примерных детей, начисто вылизали квартиру, а также вычесали и вымыли всю обитавшую у нас живность. Правда, через полчаса Пипетка уже успела изваляться в какой-то пыли, а Арсений с хрустом жрала что-то под моей кроватью (я очень надеялся, что это был не Антон).       Тем не менее, Вика с крайне довольным видом оглядела результаты наших трудов и заявила:       — Ну, как говорил наш покойный прадедушка, осталось только насрать посреди комнаты.       — Так себе идея, если честно, — робко вмешался Арсений Сергеевич. — И нет, я не могу найти ваш телефон, — он протянул Вике её сумку.       Сестра заливисто рассмеялась, а потом со словами «ох уж эта женская сумочка» перевернула её и вытряхнула оттуда примерно четыре с половиной килограмма какой-то хуйни.       — Так, мама пишет, — она уставилась на экран. — Вылет по расписанию, в Питере они будут около девяти. Всё готово?       — Да, — бодро отрапортовал Арсений Сергеевич.       Нет.       Я не готов.

***

      — Мне кажется, нужно было всё-таки съездить в аэропорт на моей машине и встретить твоих родителей, — мужчина слегка нахмурился. — А то некрасиво получается.       Он лежал на диване в нашей гостиной, положив голову мне на колени, а я гладил его, прямо как сытого кота.       — Они всегда добираются на такси, им так удобнее, — рассеянно ответил я, глядя в стену.       — Ты у меня на башке уже гнездо свил, да?       Я опустил взгляд.       — Да. Я нервничаю, что вы хотите. Кстати, насчёт машины. У меня есть гениальная идея, — вдохновенно сообщил я.       Арсений Сергеевич настороженно покосился на меня.       — Я пойду учиться водить.       — Может, лучше не надо? — осторожно спросил он.       — Да ладно, чё вы. Буду вас катать. Сначала на автомобиле, — начал я, — а потом на инвалидной коляске.       — А потом на катафалке? — подхватил Арсений Сергеевич.       — Посмотрим, — я улыбнулся. — Не факт, что к тому времени у меня уже будут права, так что это, возможно, без меня.       Мужчина не успел ответить — раздалась сирена дверного звонка, и мы дружно подлетели на диване от неожиданности.

***

      Что было дальше, я помнил плохо.       Нет, не потому, что снова напился. Просто родители повисли на мне почти одновременно, и некоторое время я провёл, согнувшись в три погибели и уткнувшись лицом в матушкин воротник. Нам совершенно точно нельзя расставаться дольше, чем на месяц.       Я наконец вырвался из крепкой отцовской хватки и прохрипел:       — Мам, пап, знакомьтесь, это Арсений Сергеевич, мой репетитор по физике и… — я замялся, а все присутствующие выжидательно уставились на меня. — И просто хороший человек.       Я не смог. Я, наверное, трус, но вот так вот с ходу огорошить родителей известием о том, что у меня роман с мужчиной, я не способен.       Но заминки никто и не заметил: все радостно бросились знакомиться друг с другом, а потом знакомство, как водится, плавно перетекло в посиделки с чаем и кое-чем покрепче.       Час спустя отец уже называл Арсения Сергеевича Сеней, мама расспрашивала его о детстве в Омске, пьяненькая Вика тихо хихикала, а я просто сидел и смотрел на это всё.       Интересно, родители хоть понимают, что сейчас в каком-то смысле знакомятся с моей, кхм, невестой?..

***

      Ближе к полуночи я осторожно вывернулся из-под маминой руки, проскользнул в прихожую, стараясь привлекать как можно меньше внимания, накинул джинсовку и вышел на улицу.       У меня ещё было время.       Я шёл быстро, так быстро, как будто боялся опоздать. Сложно, конечно, опоздать туда, где тебя никто не ждёт и в принципе ждать не может, но чувство у меня было именно такое. Чёрт знает, почему я не доехал сразу до нужной остановки. Я шёл мимо всех тех по-открыточному красивых домов, каналов и мостов, вид которых уже почти десять месяцев приводил меня в исступление.       Когда-нибудь я, наверное, захлебнусь этой убийственной красотой Санкт-Петербурга, как захлёбывается утопленник водой, и умру.       Когда-нибудь. Не теперь.       Я прошёлся по Дворцовой набережной, облокотился на парапет прямо напротив дома номер двадцать шесть и стал ждать.       Чего?       Есть у многих туристов (и даже у некоторых коренных жителей) такой диковинный ритуал: приехать ночью к Неве, облепить толпой набережные с обеих сторон и смотреть на развод мостов. Смотреть, разинув рты, ёжась на ветру, снимая всё на телефоны, возбуждённо переговариваясь и толкая друг друга в бока.       И я смотрел тоже. Только чуть в стороне и в одиночестве. С моей точки можно было увидеть сначала развод Дворцового, а чуть позже — Троицкого моста.       Было что-то очень успокаивающее в этом буквально десятиминутном зрелище.       Я, разумеется, понятия не имел, что произойдёт завтра. Может, наш с Арсением Сергеевичем роман вспыхнет сверхновой и сгорит, оставив после себя лишь воспоминания. Может, Дима всё-таки перестанет со мной общаться, да ещё и разболтает всем о наших отношениях. Может, родители узнают обо всём и выгонят меня из дома. Может, я разочаруюсь в своей мечте стать журналистом. Может, я вообще не поступлю никуда.       Может.       Но пока в Санкт-Петербурге горят алые закаты и сияют белые ночи, разводят мосты, гуляют прохожие, летают бабочки, а значит, всё хорошо.       За этот год в Питере со мной произошло столько всего, что хватило бы на неплохую книгу, и сейчас ничто не могло испортить мне настроение.       Ничто.