сгоревшие крылья

Намджун правда не знал, какого черта в его жизни делает нечто по имени Мин Юнги, особенно в два часа ночи, когда все нормальные люди, включая Намджуна, в это время обычно спят. Юнги стоит на пороге пьяный в сопли, уставший и разбитый. А ещё весь мокрый от осеннего дождя и хлюпающий носом на весь подъезд. По логике вещей Намджун должен послать его нахуй и закрыть дверь, потому что заявляться в таком виде, в такое время — это уже выходит вон из всех норм морали. Но Намджун даже не спрашивает ничего, просто пропускает друга в квартиру, отмечая, что он дрожит, как осиновый лист, и почему-то с полными руками сумок, в которых по ходу были абы как запиханы личные вещи. Намджун сразу понимает без слов, как это всегда было. — Я у тебя переконтуюсь немного, ок? — у Юнги вид разбитый и даже немного жалкий, он не хочет ничего говорить или пояснять, ему просто херово, и это видно сразу. Намджун кивает, мол, можешь у меня хоть прописаться, я и слова не скажу, и насрать, что диван в гостиной мы испортили ещё на прошлой попойке. Юнги ставит сумки на пол, небрежно разувается и сильно шатается, норовясь упасть. Намджун его придерживает, отмечая про себя, что Юнги совсем заледенел, страшно подумать, сколько он проторчал на улице. — Пойдём, — он придерживает старшего за талию, чтобы тот не грохнулся. Юнги не сопротивляется совсем, лишь цепляется за Намджуна, будто он был его последним шансом на спасение хотя, по сути, так оно и было. В комнате темно совсем, поэтому можно разглядеть лишь расплывчатые силуэты, у Юнги вся одежда мокрая, поэтому Джун кое-как стягивает с тощих ног драные джинсы и промокшую толстовку, которую уже наверное можно выжимать. Бледный силуэт Юнги сильно контрастировал во всей этой темноте из-за чего он казался совсем блеклым. Намджун надевает на него свою самую широкую и более менее чистую футболку, в которой он, кажется, утонет, но ему, по-видимому, все до фени, о чем говорил его пустой, безучастный взгляд. — Я от него ушел, — хриплый шепот Юнги резал тишину. Это, как ногтями по стеклу. — Я ему не нужен. Джун садится рядом и обнимает бережно, боясь сломать. Он не будет вешать Юнги лапшу на уши про то, что Чимин его все же любит и никогда не смог бы предать, что Юнги сам себя накрутил и все такое. Юнги всегда знает, что говорит, и в отношениях он зачастую бывает прав, Намджун не в праве его переубеждать. — Джун-а, я устал, слишком устал от всего этого, — он утыкается Намджуну куда-то в ключицу, кажется, что ещё немного, и он будет жалобно всхлипывать, голос у него все такой же пьяный, скрипучий и прокуренный. — Знаю, — на самом деле ему нечего сказать своему хёну, нечем утешить или подбодрить, потому что он знает — никакие заумные речи не смогут залатать дыру в сердце, и каким-бы умником Намджун не был бы, тут он бессилен, — тебе нужно проспаться, а уже завтра поговорим, хорошо? Юнги ничего не говорит, только кивает, позволяя укутать себя в одеяло и уложить безвольной куклой на кровати, Намджун все так же обнимает, давая понять, что он его не оставит, по крайней мере сейчас. И вот уже примерно спустя минут десять, Юнги пробивает на рыдания, потому что внутри у него было слишком больно и пусто. Он жмется к Намджуну сильнее, в поисках тепла и защиты. Его хрупкое тело дрожит мелко, и кажется будто весь мир рухнул в одно мгновение, потому что один человек вытащил самую важную карту из карточного домика. Все разрушилось к чертям и восстановлению не подлежит. А Намджун только и может что шептать на ухо «завтра будет лучше», и Юнги ему верит, потому что Намджун никогда не врет. Кому угодно, но только не Юнги. Потому что ближе Юнги у него нет никого.