Crimson Rises (Возрождение Алого)

W.A.S.P. - The Idol Многоголосый гул уже привычно заполняет собой дорогой бар, искрясь сотнями оттенков интонаций. Дженсену все еще весело, огонь мчится по венам, разожженный сценой, киловаттами звука, голубыми таблетками, сладкими на вкус. Пиво легко проваливается в разгоряченное горло будто родниковая вода, а по плечам приятно гуляют ладони… неважно чьи, просто очередной девицы. Он забыл ее имя раньше, чем они поцеловались, просто потому, что оно ничего не значило. Честно говоря, все вокруг уже не имеет смысла. Дженсен чувствует, как сгорает, но в этом пламени он кажется себе живым. Вокруг него толпятся фанаты, доброжелатели, преданные местные группис, и все они жаждут его внимания, а он просто смеется с пошлых анекдотов, не убирая руки с обнаженного женского колена, лениво потягивая янтарный напиток из кружки, изредка ухмыляясь на чью-то бездарную критику или никчемные размышления. Время переваливает за полночь, а вечеринка и не думает заканчиваться. Звенит стекло бокалов, вкрадчивые девичьи пальцы уже скользят под черную рубашку: — Эй, Дженсен, может, ты хотел бы заглянуть… ко мне… в пещерку? — обжигает ухо ее страстный шепот, подчеркнутый влажным языком, но с другой стороны громко возмущается барабанщик, не давая сосредоточиться на ее предложении: — … на самом деле ты ничего не делаешь, чтобы быть хотя бы похожим на звезду… Последний сингл ты даже… Эклз предпочитает отмахнуться от очередного нытья. Шеппард, как всегда, плачется из-за творчества под заказ на заданные лейблом темы, на заезженные, но любимые публикой мотивы, а Дженсену уже все равно. Он знал, на что шел, и у него больше нет права бороться. В этой индустрии можно жить только по ее правилам. — Дженсен! — доносится откуда-то издалека. — Дженсен! Что за гребаный пиздец здесь происходит? Голос превращается из раздражающего в знакомый, и Дженсен, расплывшись в гостеприимной улыбке, разворачивается на него, едва не рухнув с барного стула: — Вау-вау, кто это у нас здесь? — все оглядываются, пялятся на недовольного мужчину. Тот поправляет светлые волосы и щурится, силясь определить степень опьянения распустившейся звезды. — Алекс Роннан, лучший менеджер, какого только можно купить! Роннан фыркает и едва не за волосы стаскивает фанатку с колен Дженсена: — Вокруг тебя всех можно купить. Твою мать, у нас запись завтра утром, а ты шароебишься по сраным забегаловкам хер пойми с кем. И если завтра ты завалишься пьяным в студию, я обещаю, я пошлю все это нахер. Все! Вечеринка окончена! Вон! Все вон! Люди смотрят на Алекса недоумевающими взглядами, но Дженсен точно знает, что Роннана лучше не злить. Его уход разрушит стройную карьеру, Чарли, владелец лейбла, прижмет по контракту, а жизнь снова провалится в еще большее дерьмо. Лучше уж так. — На выход, — требует Роннан, не обращая внимания на пьяные возражения Марка, и Дженсен, пошатываясь, уходит из бара, не слишком заботясь об удивленных взглядах, иглами впивающихся в его спину. В номере снова душно. Открытое окно не приносит прохлады, тяжелый привкус алкоголя не смывается с языка водой, но вбирает в себя аромат хлора, вызывая тошноту. Электронные часы мигают половиной второго ночи, а Дженсен тем временем понимает, что сегодня уже не заснет. Этот дефицит воздуха начался несколько месяцев назад. Бессонница, удушье хватают его в свои цепкие лапы и тащат в омут худших воспоминаний. Каждый раз, каждую ночь. Автокатастрофа, долгие скитания по улицам, кабальные условия контракта. Концерты не радуют, они слились в однотипную ленту выпивки, спидов и траха под музыку, к которой он не хочет иметь никакого отношения. В этом морге лежит изувеченный труп его творчества, разделанный на органы и уже наполовину распроданный ненасытной публике. Струны уже не поют в руках Дженсена, они надрывно стонут, скулят от боли. Людской восторг теряет ценность в этой боли, купленный за деньги, приносящий деньги, стоящий только денег. Апатия укутывает все крепче, опутывает кольцами графитового тумана, который последний раз удалось разорвать только метом. И сейчас под рукой его нет. Дженсен пытается стучаться к Джареду через стенку, но тот слишком крепко спит, чтобы ответить. На стук в дверь он тоже не отвечает. Видимо, пытается отоспаться перед завтрашним днем — Роннан недвусмысленно дал понять, что провала не потерпит. Падалеки не хочет попасть под его горячую руку, ведь если фронтмену группы все простят на первые раза четыре, то бас-гитару заменить легче легкого. В своем номере Дженсен не может протянуть и десяти минут: стены крутятся, сжимаются, давят до звона стекол в ушах.. Этот скрежет складывается в навязчивую, уже знакомую мелодию, и Дженсен в ужасе бежит от нее прочь из комнаты. В коридоре она становится тише, но пытается нарастать, звучать, выгоняя его вниз по лестнице, в круглосуточный бар напротив, на свет неоновой вывески, к очередной стойке из гладкого темного дерева. Ему просто нужна новая порция… нет, не пива — виски. Оно должно помочь, разбить подкравшиеся оковы, стягивающие горло, выжечь проклятые ноты из сознания. Он пьет одну за другой, а мотив становится все четче, все ощутимее, проступает мурашками на коже, вьется по рукам и подушечкам пальцев, требуя выхода, прося сыграть. В баре пусто, у дальней стены в полутьме виднеется малюсенькая сцена, где сегодня неудачно выступала какая-то местная команда. Неудачно лишь потому, что одновременно с ними на центральном стадионе играл SteelBand, и на местный концерт никто не пришел. Но их инструменты остались здесь, видимо, до завтра, отблескивая в тусклых бликах. Они зовут, проступая силуэтами, и Дженсен сползает со стула, едва доходит до них, ловя понимающий взгляд бармена. Плевать. Потасканный комбусилитель знаменитой фирмы «Маршалл» немного хрипит динамиком, но все же раскачивается и начинает звучать. Гитара с белым кленовым грифом приятно ложится в руку, прикипая к коже многочисленными царапинами и сколами. Дженсен хотел бы ее купить. Она такая же — разбитая, усталая, но вроде бы еще живая. Пара сингловых звукоснимателей дают приятное звучание, удивительно подходящее к его состоянию — глуховатое, надрывное, плотное. Аккорды складываются не сразу, то обрываясь на си, то замирая после ля. Они стесняются и боятся, но в конце концов Дженсену удается ухватить их и вытащить из собственной души. Ноты кромсают все в груди, от этого хочется все прекратить, но и оторваться невозможно. Полумрак складывается в словесные клубы, мелькающие рифмой, идеально ложившейся на болезненную мелодию. Дженсен стискивает зубы, не желая признавать собственного откровения. Дверь чуть хлопает, когда в зал заходят двое усталых мужчин, бросивших безразличные взгляды в сторону сцены. Дженсен не обращает внимания на них, а они на него. Он продолжает играть, пока они заказывают пиво, продолжает искать и бороться с собственным поиском. Его песня медленно выбирается из подсознания змеей на весеннее солнце, отогревается под лучами его отчаяния, жалит своего хозяина в самое сердце. Этот текст не выпустят на дисках. Ни в начале альбома, ни в бонусных треках. Дженсен будто снова в детстве, когда лишь зеркало признает его существование. Не нарисованный лик, не чей-то обманчивый образ, а его. Впрочем, этот он останется здесь, на пустой сцене, никем не услышанный, несмотря на свой молчаливый крик. Пусть. Мотив развивается, становится песней с куплетами и припевом. В зале остается последний посетитель, дружески попрощавшийся со своим подвыпившим другом. Он вдруг оборачивается к Дженсену, присматриваясь к зажавшим струны пальцам. Эклзу нравится это прикосновение взглядом к ноющим костяшкам. В нем не узнают развязную рок-звезду, его пытаются слушать. Дженсен подходит к микрофону: — Will I be alone this morning Will I meet my friends ** может, я буду один этим утром может, я встречу друзей Пусть слышит. Выплеснуть свою боль, выбросить кровоточащий кусок своей души и перестать его чувствовать. Так будет легче. — Something just to ease away the pain And now I never see the loneliness Behind my face I am just a prisoner to my faith Хоть что-нибудь, что утолило бы боль. Пусть теперь я бы не увидел боли За собственной маской. Но я лишь узник своей судьбы Как же он ошибался, надеясь закрыть зияющую рану в сердце толпами чужих людей. Дженсен с каждым днем все чаще видит свое одиночество, почти ощущает его паутину вокруг себя. — If I could only stand and stare in the mirror could I see One fallen hero with a face like me? Если б я только мог остановиться и присмотреться к зеркалу, Увидел бы я падшего героя, столь на меня похожего? Пал, рухнул, рассыпался без шанса снова собраться. Идол или очередная пролетающая мимо картинка? — And if I scream could anybody hear me? И если б я кричал, услышал бы меня хоть кто-нибудь? Нет, никто не отзовется. Дженсен закрывает глаза, вслушиваясь в звук гитары. Еще строчка, еще квадрат — и уйти бы на соло. Но ритм держать будет некому. И снова один. — If I smash the silence, you’ll see what fame has done to me Если б я разбил тишину, то вы увидели б, что сделала со мною слава Хочется кричать, хочется крушить все вокруг вдребезги хоть собственными кулаками, хоть высокими стульями. Кто тогда откликнется? В следующую секунду из-за спины раздается звон еще одной гитары, заставляя Дженсена вздрогнуть и бросить взгляд через плечо. Последний посетитель не удержался и тоже поднялся на сцену. Неизвестно, когда он успел подключиться, а теперь он повторяет болезненные аккорды, четко держа темп. Его игра проще, чем у Эклза, но ритм-гитаре положено быть чуть легче, чуть доступнее. Дженсен усмехается уголком губ. Ему нравится, как этот парень не обращает на него внимания. Никакого. — Kiss away the pain and leave me lonely Сцелуй мою боль и оставь меня Мелодия изменяется, но ритм не дрогнул, тут же догнав соло. — I’ll never know if love’s a lie Oooh… Being crazy in paradize is easy Do you see the prizoners in my eyes? Не дай познать мираж любви Ох, как просто с ума в раю сойти Видишь ли ты узника в моих глазах? Он был загнан в угол с самого начала, но только сейчас наконец-то ясно, что выхода уже не найдется. — Where’s the love to shelter me? Give me love, come set me free Где та любовь, что защитит? Дай ее мне, освободи К кому эта бесполезная мольба, кому эти бессмысленные вопросы? Никто не придет и никто не ответит. Никто уже ничего не исправит. — Where’s the love to shelter me? Only love, love set me free Set me free Где та любовь, что защитит? Только любовь меня освободит Пальцы сами сбегают вниз по грифу, поднимая соло еще на октаву. Ритм-гитара не сбивается, твердо держа темп, помогая сориентироваться и не торопиться. Дженсен непроизвольно косится, разглядывая музыканта. Он не может заметить внешности или выражения лица, но стиль игры ему нравится. Случайный коллега не отвлекается от музыки на окружающий мир, сосредоточившись исключительно на струнах и отстукивая ритм носком. С ним легко играть. Дженсену, пожалуй, ни с кем так легко не было. Второй куплет и припев не приходится вытаскивать клещами из распаленного разума, они льются, укрывая Дженсена водоворотом отчаяния, в котором он неожиданно доволен собой. Это так давно скреблось в груди о прутья ребер, что сейчас похоже на исповедь. Свести аккорды в фейд и снова удивиться интуиции второго гитариста, тут же подхватившего прием. Дженсен ставит гитару на место, сожалея о том, что не заберет ее с собой, и идет к барной стойке. Виски выпито слишком мало, в ушах противно шумит тишина. Недавний напарник садится рядом на стул, жестом повторяет заказ. На темное дерево бесшумно ставят два искрящихся стакана с карамельными бликами. Их поднимают и выпивают до дна одновременно, без единого слова, не перекидываясь даже взглядом. Дженсену нравится такое общение. Болтовня ему давно надоела. Усталость берет свое, склонив его голову к стойке. Он прижимается щекой к прохладной глади и принимается рассматривать нового… незнакомого. Майка AC/DC выдает любителя старого рока, но короткая стрижка к ней не подходит. Легкая щетина человека, который может позволить себе иногда за собой не следить, чему Дженсен успевает позавидовать. Улыбающиеся губы, которые невозможно представить себе без этой улыбки. Дженсен поднимает взгляд выше, к скулам, к сапфировым глазам, сталкивается с ними взглядом и захлебывается вспыхнувшим воздухом. Все вокруг более не имеет значения. В темной лазури он видит понимание, с его души будто скальпелем снимают слой за слоем, обнажая, докапываясь до сути. Дженсен не может ничего поделать с этим молчанием, его горло пересохло и саднит, надорванное алкоголем. Собственное бессилие опутывает колючей проволокой, причиняя почти физическую боль, а взгляд случайного коллеги пробирается все глубже, к каким-то чувствам, в которых Дженсен не хочет признаваться даже себе. Он резко отворачивается, утыкаясь лицом в рукав рубашки. Когда через секунду рука ложится на его плечо, Дженсен точно знает, где закончит эту ночь. В номере неподалеку от своего. Кто окажется сверху, зависит только от количества алкоголя. Заботливо повторенный барменом заказ развеивает и эти сомнения. Что ж, ему действительно все равно. Это тоже способ, тоже его личный наркотик. Он забудется на пару часов в чьих-то объятиях животным желанием, а если любовник будет нежен, то даже поверит в какое-то подобие любви, которой не хватало долгие годы. Если повезет, то к началу записи он будет бодр и раскрашен засосами, укутан привычной эйфорией оргазма с нотками горечи. Легкая доза синтетики, что подержит его на плаву еще пару недель. После этого парня ее, может, даже хватит на месяц. Голос врывается в мысли и завладевает ими целиком. Низковатый, вполне приятного, мелодичного тембра, он зовет и манит, как та самая гитара на витрине магазина. Дженсен невольно отзывается, возвращаясь взглядом к собеседнику. Ниагарский водопад… Обычный бред про спуск в бочке и о том, как интересно было бы повторить этот опыт. Про наиболее подходящее дерево для этих самых бочек — самое крепкое, самое надежное — дуб. Про желуди, что сыплются с дубов в середине лета, и про британских свиней, которых откармливают желудями для получения лучшего бекона. А потом про бургеры по рецепту из Флориды, куда кладут целых три куска бекона и два разных вида сыра в панировке. И Дженсен почему-то слушает, не решаясь прервать. Это похоже на бред, но он ласкает уши, заполняет усталый мозг сотнями живых, ярких образов, вытесняя боль. Парень отлично играет голосом, удерживая спокойную интонацию, но обозначая новые темы тембром, от чего Дженсену и странно, и классно одновременно. — Как тебя зовут? — чтобы ответить на этот неожиданный вопрос Дженсену приходится напрячься: — Джонатан, — он не хочет, чтобы его узнали, не хочет становиться звездой, только не сейчас. — Миша, — между прочим представляется теперь уже знакомый. — Кстати, лучший сыр в панировке — это моцарелла… И он снова говорит, не видя замешательства собеседника, уже про способы изготовления сыра, плавно переходит к вину, бродильным аппаратам и дрожжам, а затем невзначай рекомендует Дженсену больше сегодня не пить. Бармен приносит обычный яблочный сок, и Дженсен даже не против. Стоны тишины будто изгнаны из его головы уже новым рассказом о создании гитар да межстрочной похвалой его профессионализма. Только спустя время Дженсен понимает, что так занимает его в этом диалоге. Миша не догадывается о звездном статусе якобы «Джонатана» и общается просто так. Дженсена уносит его трепотней, он тонет в ощущении свободы от контракта, от изматывающего графика, от наркотиков и усталости. Он не пытается вынырнуть, практически веря, что просто выпивает в пятницу со старым другом в баре. Именно другом. Когда Миша заговаривает об усилителях и стеках, Дженсен даже включается в дискуссию, хвалит любимый «Маршалл» и струны десятого калибра. Ладонь на плече греет, поддерживает расслабленное состояние, и постепенно он начинает проваливаться в сон прямо за барной стойкой. — Где ты живешь? — Отель напротив, номер 452, — не задумываясь признается Дженсен, то ли радуясь, то ли сожалея о вечере, скатывающемся в привычную колею. — Ладно, Джонатан, — бодро произносит Миша. — Пойдем. Эклз едва не отказывается, но успевает убедить себя в исключительном качестве предлагаемой дозы. Почему бы не взять от жизни что-то лучшее? Когда в темноте пальцы Миши стаскивают с него рубашку, Дженсен не отвечает ничем кроме тоскливого, загнанного взгляда, которого не видно. Он боится этого секса, ведь вместе с оргазмом закончится все, Миша исчезнет в никуда, как исчезали все до него. Джинсы ползут по бедрам вниз, обнажая ноги, и легкой толчок в грудь опрокидывает его на широкую постель. Будь что будет. На пару часов это поможет забыть, что любовь всего лишь ложь. Когда-нибудь Дженсен обязательно рехнется в этом раю, но сегодня он попытается поверить заново. Сверху вдруг накрывает прохладная простынь: — Нет, Дженсен, не такого ты ищешь, — голос Миши смеется, а ладонь гладит русые волосы. Дженсен забывает вздрогнуть от прикосновения и испугаться раскрытия собственной личности: — Ты не уйдешь, — он цепляется за собственный настрой, за внушение этого сценария, от которого сам хочет отказаться. — Ты ищешь что-то более постоянное и глубокое. Секс на одну ночь ничего не решит. Пожалуй, здесь он прав. Но от этого не легче, даже больнее. Дженсену негде взять что-то большее, а теперь и эта призрачная доза наркотической близости утекает в дымку ночи. Через несколько часов все снова понесется калейдоскопом событий — запись, саундчек, интервью, очередной концерт, пустая ночь в противном гостиничном номере, в который надо будет кого-нибудь затащить, и еще неделя записи перед следующим выступлением. Усталость ломает все барьеры: — Не хочу быть здесь завтра. Что за слова срываются с его языка? Дженсен удивлен: такая искренность не предназначена даже для себя. С чего бы отдавать ее какому-то Мише? — Можем встретиться после концерта, — поправляет тот в ответ подушку. — Посмотрим окрестности. Дженсен кивает и обессиленно закрывает глаза. Он вымотан, это чувство наваливается тяжелым бегемотом и буквально вжимает его в сон, не оставляя ни одной мысли в гудящей голове. Когда утром Алекс пинком открывает дверь, Миши в номере давным-давно нет, и Дженсен сомневается в реальности своих воспоминаний. Ему кажется — нет, он даже уверен, что интимный и асексуальный вечер ему просто приснился. В перерыве между записью и интервью Дженсен набирает с гостиничного телефона номер, который знает наизусть. Женский голос говорит «Алло» спустя четыре гудка и кажется чуть охрипшим. Мама всегда простывает в апреле, когда начинает меняться погода. На заднем плане слышен телевизор, и, когда она повторяет свое «Алло», Дженсен понимает, что не решится. Он кладет трубку и ненавидит себя за бессилие. — Время шоу, — хлопает его по плечу Алекс перед выходом на сцену, и Дженсен, привычно дернув ремень гитары, делает шаг вперед. Сотни, тысячи голосов скандируют его имя, а он почему-то больше не чувствует себя живым.