Crimson Rises (Возрождение Алого)

W.A.S.P - Hold on to my Heart Внутри все также пусто и холодно, когда он выходит со сцены и возвращается в гримерку. Алекс что-то говорит про контракт, про перенос завтрашнего интервью и что до трех часов Дженсен может быть свободен, но все эти слова пролетают мимо подобно мертвым осенним листьям. Дженсен отсиживается почти полтора часа, пока здание не опустеет, пока не схлынут фанаты, пока не разъедется группа, внушив доверчивым папараци, что здесь ловить больше нечего. Шеппард и Падалеки пытаются вытащить его раньше, но Дженсен отмахивается от них. Сегодня он непривычно долго вглядывается в собственное отражение в зеркале. Оно не нравится, как он ни улыбается сам себе, не ложится на душу, не подходит. На него смотрит «красный идол», кумир миллионов, но себя за ним рассмотреть не удается. Кто из них подделка, кто жалкий фейк без права на милость? Хочется ударить, разбить идеальное лицо, до сих пор вымазанное тональным кремом, окантованное неоновой рамкой. Дженсен заставляет себя выключить свет и, схватив куртку, выметается из гримерки, громко хлопнув дверью. Когда он выбирается на улицу, солнца уже два часа как нет на небосклоне. В городе так душно, что даже ночь не приносит прохлады. — Ты долго, — двух слов смеющимся голосом достаточно, чтобы перевернуть мир с ног на голову. В десятке метров от черного входа стоит черный Мустанг, а на его распахнутую дверь опирается… — Миша? — имя легко всплывает в голове. Это не может быть галлюцинацией, Дженсен еще не принимал ничего сегодня, а пива было буквально два литра за весь концерт. — Что ты здесь делаешь? Миша расстроенным таким приемом не выглядит. Он мелодично свистит, с укоризной качая головой: — Ты хотел посмотреть окрестности. Поехали, — он с улыбкой скрывается в машине, и Дженсен насилу сохраняет спокойное выражение лица, хотя удивления ему не занимать. Что за чертовщина творится? Или парень просто излишний джентельмен и не позволяет себе вламываться в чужую жизнь сколько-нибудь бесцеремонно? Они молчат, пока Мустанг не выбирается на загородную трассу. — Свободно, — довольно отмечает Миша состояние дороги, опускает стекла и выжимает педаль газа в пол, заставляя дыхание Дженсена сбиться от ударившего в лицо ветра и слившейся разметки. Как ни стыдно признавать, он впервые мчится по хайвею на такой скорости. И чувство просто захватывает. Поддаваясь ему, он высовывает из машины ладонь, ощупывая воздушный поток, а затем не выдерживается и высовывается сам, позволяя ветру выбивать дыхание из груди, превращая его в смех. Миша тормозит спустя пару десятков километров, возле съезда на грунтовую дорогу; в ответ на комплимент Дженсена Мустангу, он просто пожимает плечами: — Это не моя машина. Рич разбил на прошлой неделе мой Караван, а взамен подогнал этого малыша. Нравится? Дженсен восхищенно проводит ладонью по блестящему капоту: — Еще бы. — Можешь повести на обратном пути, — легко разрешает Миша, набрасывая на плечи бордовую кожаную куртку. — Идем. Разговор завязывается тут же, пока они шагают сквозь молодой лес по пыльной тропинке. Свет фонарей тускнеет крутым градиентом, оставляя их в темноте. Дженсен, наконец, узнает больше о своем собеседнике, но как-то между делом, среди бодрого обсуждения пони-каров и минувшего в 70-х топливного кризиса. Миша Коллинз — актер и сейчас снимается в каком-то сериале, но именно вчера началась неделя хиатуса, так что делать ему особо нечего. Обычно Дженсена бесят люди, которые постоянно улыбаются, но у Миши это выходит так естественно, что отвращения не вызывает. Тропинка сворачивает куда-то вниз, и Миша подает Дженсену руку, помогая спуститься по каменным уступам. Хочется отказаться, выдернуть ладонь из заботливого захвата, но сценические туфли скользят по блестящему хрусткому кварцу, и Дженсен непроизвольно цепляется за ладонь Коллинза. Стыдно и стеснительно держаться за него, будто принцесса, но Миша увлеченно рассказывает про какую-то съемочную байку, не придавая ситуации никакого значения, так что Дженсена отпускает. Проторенная дорожка заканчивается, и под ногами шуршит молодая трава, влажная от вечерней росы. Деревья вдруг заканчиваются, открывая вид на искрящееся лунным светом озеро. В его черной глади отражаются звезды, отчего кажется, что небо есть и на земле. От этого зрелища перехватывает дыхание, и Миша замолкает, каким-то образом почувствовав оцепенение Эклза. Спустя несколько минут немого восторга Дженсен не выдерживает: — Мы можем туда спуститься? Нет, туда нельзя, потому что буквально через сто метров будет тонкий забор, отделяющий заповедник, и если их поймают, то большого штрафа не избежать. Поэтому Миша уверенно кивает в ответ: — Да, без проблем. Вблизи вид еще лучше. Звезды исчезают, сменяясь лунной дорожкой в антрацитовом зеркале, вода кажется и твердой, и зыбкой одновременно. От нее веет прохладой, но ветра нет, и гладь незыблема. Мелкие камни звонко шуршат под ногами, а где-то вдали слышится легкое бултыхание. «В озере, кстати, очень много рыбы», — поясняет Миша, стараясь не нарушить волшебной тишины. Дженсен садится на корточки у самой кромки и касается воды рукой. Тонкий экран неба вздрагивает, исчезает, обнажая дно, усеянное галькой, а кожа свежо стонет от нежного холодка. Коллинз бросает куртку на большой валун на берегу и усаживается на него, позволяя Дженсену наслаждаться обстановкой сколь угодно долго. Он готов ждать, и за это терпение Дженсен ему бесконечно благодарен. Последние годы у него не было ни секунды, чтобы остановиться и посмотреть по сторонам, выбраться из меняющихся четырех стен, а несколько месяцев назад он и вовсе забыл, что так можно. — Как же мне все надоело. Эти слова повисают на мгновение в ночном молчании. Дженсен раздосадовано закатывает глаза, сетуя на собственную откровенность. Сейчас должны начаться «утешения». Как может надоесть жизнь рок-звезды? Как она может стать обузой? «Замолчи, Эклз, и лови кайф!» Это кусок пирога, набивший оскомину, вставший поперек горла. — Но для чего-то же ты это начал, — рассудительно замечает Миша, взглядом перебирая камешки на берегу. Дженсен кивает, нервно теребя воду пальцами. — Я хотел… — чего именно? Денег? Славы? Горячих женщин у своих ног? — …признания. Хотел, чтобы меня заметили. Это новая мысль, отчего четко проступившая сквозь иллюзию депрессии. Раньше он не хотел об этом даже думать, а теперь так легко звучит правда. Что ж, признания он добился. Сотни тысяч фанатов, платиновый диск, мировой гастрольный тур… Почему же тогда сейчас так плохо? — Чьего? — резонно интересуется Миша, подходя ближе, на ходу подбирая несколько плоских камушков. От его слов у Дженсена перехватывает дыхание. К своему ужасу, он знает ответ. С этим страхом он не хочет сталкиваться, сердце срывается в галоп, вода звенит, срываясь с сомкнутого кулака. — Давай «блинчики» запускать? — Коллинз вдруг выдергивает его из водоворота отчаяния. Он протягивает тонкие камни, и Дженсен берет их будто зачарованный. — Кто больше? Задор в голосе вытаскивает из оцепенения. Миша замахивается, бросает, и по воде отрывисто шлепает камушек, разгоняя сине-белые круги. Плюх-плюх-плюх. — Три, — констатирует результат Дженсен и запускает свой. Шлеп-шлеп-буль. — Два. Неплохо. Шлеп-шлеп. Дженсен снова замахивается, припоминая навык. Главное здесь — подобрать правильный угол. Шлеп-шлеп-шлеп-буль. Коллинзу с новым броском не везет — камушек уходит под воду сразу. Еще час они тренируются, доводя результат до невероятных девяти-двенадцати подпрыжек, снова болтая о чем-то простом и приземленном, совершенно неважнецком. На обратном пути до города Дженсен ведет машину, восхищаясь ее послушностью, а Миша рассуждает о политике, закинув руки за голову. Его рубашка расстегнута до середины, и Дженсену нравится смотреть на выступающие ключицы. По приезду Дженсен предлагает привычно завалиться в бар, чувствуя некоторую неловкость из-за ожидающего там внимания остального бэнда, и с облегчением выдыхает, когда Миша отказывается. Поэтому они тормозят у круглосуточного магазина, покупают мороженое и идут в ближайший парк, споря о новом альбоме Scorpions. Дженсен чувствует какое-то непонятное притяжение, но не решается даже потянуться или сесть слишком близко, опасаясь отказа. Ему легко и в общении, и на душе. Разрушить эту призрачную магию страшно. От Коллинза не исходит никаких сигналов, он спокоен и улыбчив, и Дженсен теряется окончательно, не зная, как себя вести. Обычно его рассматривают или как желанного партнера на ночь, или как какой-то инструмент достижения славы и денег, но Мишу не интересует ни то, ни другое. Дженсен мечется в догадках почти до утра. Когда рассвет начинает окрашивать небо коралловым, он не выдерживает: — Зачем тебе это нужно? — Миша смотрит на него с недоумением. — Что я для тебя? — Дженсен Эклз, — широко улыбается Коллинз. — Должно быть что-то еще? Дженсен больше не переспрашивает, но интонация ответа крутится в его голове, словно прилипчивая мелодия. Он разбирает ее, проигрывает заново и разбирает снова. В ней нет восхищения, желания, презрения или алчности. Ему нравится. Разве можно уважать человека ни за что? Кажется, Миша умеет. И это непонятно. — …завтра поеду в Орландо, нужно навестить старого друга, — между прочим делится Коллинз, и от этих слов Дженсена подбрасывает на месте: — Ты тоже? — поймав немой вопрос, он поясняет. — У меня вся следующая неделя забита записью в этом городе. — Здорово, — одобрительно кивает Миша. — Хочешь встретиться завтра в Орландо? Дженсен не задумывается над ответом ни на секунду. SteelBand удивлен перемене и даже недоволен. Дженсен вдруг вырывается из апатии и лени и не позволяет никому в них пребывать, тянуть время, отменяет заказ пива в студию и постоянно всех торопит. Алекс одобрительно поддерживает его энтузиазм и предлагает задержаться после восьми, но тоже отхватывает порцию недовольства и отступает. Свою партию Дженсен отыгрывает идеально с одного раза и первым покидает студию, запретив напоследок беспокоить себя до завтрашних девяти утра. Черный Мустанг ждет на другой стороне улицы, а спустя секунду он уже мчит по улице прочь из города. На сегодня пристанищем двух странников становится небольшой кинотеатр на окраине, где они решают посмотреть одну из новинок. Миша постоянно порывается что-то комментировать, объяснять. Дженсен не против, и ему смешно слышать извинения за прерывания фильма. Изредка их руки сталкиваются в ведерке с попкорном, отчего в его голову закрадываются навязчивые мысли, а по телу пробегает дрожь. Во вторник их путь лежит в местный бассейн, куда они заезжают после пары вредных бургеров, о которых Алекс никогда не узнает. Здесь уже пусто и почти никого нет. Дженсен стеснительно признается, что плавает паршиво, а Миша предлагает просто не лезть на глубину. Впрочем, когда Дженсен таки решает проверить свои силы и преодолеть метров пять до противоположного бортика, Коллинз тут же оказывается рядом, готовый подстраховать. Дженсен борется с искушением начать тонуть — так у этих рук с длинными чуткими пальцами, очерченными костяшками и тонкой заметной венкой на тыльной стороне ладони был бы повод прикоснуться. Но он справляется с этим подлым порывом и добирается до края бассейна. — Гораздо лучше, чем ты обещал, — смеется Миша, распластываясь звездочкой на поверхности воды. В среду они мчатся на рыбалку, надеясь успеть к вечернему клеву, и засиживаются до глубокой ночи, когда оба оказываются уже чересчур вымотаны, чтобы ехать сотню миль до Орландо. Они останавливаются в первом попавшемся мотеле. Миша выглядит настолько… самостоятельно?.. что им без вопросов выдают номер с двумя раздельными кроватями. Дженсен мучается еще около часа, вглядываясь в темноте в необычные черты лица. Коллинз будто даже во сне улыбается. Он солнечный, слишком солнечный для этого темного мирка. Эта яркость, это сияние обжигает его стены, разламывает, распахивает забитые досками окна. Дженсен и счастлив, и боится потерять. Его тянет к свету, тянет физически, будто к воде в пустыне, и ему приходится прикладывать усилия, чтобы не превратить это в самоцель. В четверг Дженсен опаздывает на запись почти на час. Они слишком торопились, он превысил скорость, за что был остановлен офицером полиции. Разбирательства затянулись. Стыдно ему теперь, правда, только перед Мишей. Алекс возмущается громко, показательно ругаясь перед группой, чтобы никому в голову не пришло повторить такую выходку. После он утаскивает Дженсена на личный разговор и прижимает к стенке с вопросом «где тебя носит последнее время?». Дженсен посылает Роннана к черту и идет записывать следующую песню. Этим вечером их ждет парк аттракционов, куда он надевает свободную зеленую рубашку и солнцезащитные очки на поллица, стараясь остаться инкогнито. Миша со смехом нацепляет ему на голову свою кепку. Дженсен этому рад — пока они едут, он наслаждается видом ерошимых ветром волос и сопротивляется желанию их коснуться. В тире он легко выбивает десять из десяти и шутливо вручает Мише пухлого зеленого зайца, который тот обещает носить как трофей. На американских горках Дженсена мутит, но он мужественно терпит до конца круга. После Коллинз заботливо отпаивает его кислым апельсиновым соком, усадив на лавочку, но легче становится даже не от напитка, а от уделенного безраздельного внимания. Вечер медленно становится сладким, особенно после катамаранов и сахарной ваты. К полуночи Дженсена начинает клонить в сон — всю неделю он спал всего по три-четыре часа — и Миша отвозит его к подъезду съемной квартиры. На прощание он машет зеленым зайцем, словно обещая: — До завтра. На лестничной клетке Дженсен сталкивается с подвыпившим Падалеки, окруженным стайкой девиц, но домой заходит совершенно один, не дав никому к себе приклеиться. Сейчас он пьян совершенно другим чувством, и марать его в привычной роскоши не хочется. В пятницу все заведения полны народу, поэтому Миша и Дженсен снова сбегают за город в тишину заката. Он ловит себя на том, что пересказывает свой день и ворчит на Шеппарда, из-за которого песню придется записывать заново. Миша отпускает лаконичные комментарии, снимающие раздражение. Но, по правде говоря, Дженсен нервничает не из-за срыва записи. Из-за этих накладок у него не будет свободной субботы, а значит, и их с Коллинзом планы летят в тартарары. Они сдвигают время встречи на два часа дня и тратят вечер пятницы на хот-доги в ближайшей закусочной да на игру в волейбол с детьми возле этой самой кафешки. Кто-то из мальчишек узнает в «Джонатане» того самого «Дженсена Эклза», но Миша тут же отшучивается, и вечер снова льется по колее покоя и безвестности. Они возвращаются поздно, и Дженсену каким-то невероятным образом удается уговорить Мишу остаться у него. Они ложатся спать на разных сторонах кровати, не касаясь друг друга. Дженсен вертится почти до двух ночи, а потом будто невзначай дотрагивается щиколоткой до Мишиной лодыжки, отказывая себе в желании протянуть руку. Он утыкается лицом в подушку и просто греется о дремлющее рядом солнце, надеясь остаться незамеченным. Сердце стучит как перед первым выходом на сцену, воздуха не хватает, в квартире ужасно душно. Это не апатия, когда просто не можешь вдохнуть, это жажда, из-за которой хочется еще и еще. Проходит минута, другая, а Коллинз продолжает безмятежно спать, не чувствуя робкого посягательства. Это похоже на пытку, на какое-то греховное удовольствие, которое и нельзя, и невозможно отказаться. Дженсену давно не было стыдно перед собой ни за наркотики, ни за регулярные пьянки, ни за содомию и оргии. А вот сейчас за это несанкционированное касание стыдно до жара на щеках. В конце концов Мише тоже становится жарко, он переворачивается на бок и широко зевает. Дженсен поспешно закрывает глаза и старается дышать ровно, будто бы давно спит. Коллинз поднимается и открывает окно, впуская в комнату свежесть апрельской ночи, укрывает Дженсена и невзначай проводит ладонью по его волосам. Дженсена от этой ласки едва не выгибает, каждый волосок обретает разум и тянется навстречу, он насилу успевает сдержаться и не дернуться в ответ. Пальцы Миши невесомо скользят вниз по шее до плеч, электризуя кожу, и подтягивают простынь чуть повыше. Он ложится рядом, случайно — а случайно ли? — касаясь запястья Дженсена, которого теперь разрывает на части наступившим спокойствием и острым желанием. Но впечатлений за день для Дженсена оказывается слишком много, и он отключается. Долгожданная суббота летит к чертям, когда к половине второго от третьего трека не записано ровным счетом ничего. Роннан требует отдачи, выкладки, Дженсен рвется отобрать у Роберта гитару и записать все самостоятельно. А время тикает, тикает, тикает… В два часа он уже у двери, где его настигает Алекс. Они ругаются долго, упорно, и в конце концов аргументы менеджера оказываются сильнее. Дженсен весь как на иголках, и даже Падалеки не решается шутить в его присутствии. Их с Мишей встреча назначена на выезде из города в половину третьего. Такими темпами Дженсен никуда не успеет. После очередной ошибки он отбирает у Роберта инструмент и садится записываться сам, нецензурно охарактеризовав игру коллеги. Он торопится, сбивается, но заканчивает запись к без пятнадцати трем. Только сейчас он понимает, что они так и не обменялись с Мишей телефонами, забыв о необходимости мобильной связи. А сейчас он даже не может предупредить о задержке. В минутном перерыве Дженсен требует у Алекса найти телефон Коллинза и оказывается немало удивлен, когда тот диктует ему набор цифр прямо из своей телефонной книжки. — У меня везде связи, — довольно хмыкает Роннан. — Только не слишком обнадеживайся. Этот засранец редко берет трубку. А ты, что, подсел на этот дрянной сериал, как пятнадцатилетняя девчонка? — Да-да, подсел, — бурчит Дженсен, сдерживаясь, чтобы не дать Алексу в челюсть за нелестный отзыв. Он набирает номер и тут же скрывается за углом коридора, чтобы никто не мешал разговору. Ответом ему несколько раз подряд становятся долгие гудки, поэтому Дженсен печатает извиняющуюся смс-ку и обещает быть к шести. Увы, но в шесть запись в самом разгаре, и Роннан объявляет отбой только к восьми. На улице Дженсен ловит себя на мысли, что ищет глазами знакомый черный Мустанг. Но на парковке возле студии пусто. День бесполезно сорван, в десять Миша уедет обратно на съемки, и снова потекут месяцы до следующей встречи. Дженсен почему-то очень надеется, что она будет. Может, тогда им удастся осуществить задуманное и выбраться на ранчо. Дженсен отлично ездит верхом и был бы рад похвастаться этим перед Мишей. Сегодня, увы, уже поздно. «Хэй-хэй, надеюсь, ты не собираешься киснуть весь вечер? — сообщение на телефоне окрыляет. — Вендер-стрит, 17». Время не указано, но, кажется, он еще может успеть. Пешком всего минут десять, но Дженсен добирается быстрее. Мустанг спит на парковке, пока его водитель читает книгу, забросив ноги на руль. — Прости, — выдыхает запыхавшийся Дженсен и встречает лучезарную улыбку: — Работа есть работа. Но, думаю, лошадки катать нас уже не будут. Это произнесено без тени сожаления, и Дженсен млеет от восхищающей его манеры смотреть в будущее с оптимизмом. В субботу в городе делать нечего, так что их путь лежит за окраину, на уже пушистые от зелени холмы. Миша называет это «просто отдохнуть», а Дженсен вполне согласен с этим определением. Он садится на траву, наблюдая за уходящим на покой солнцем, и жадно вслушивается в речь Миши, впитывая в себя каждое слово, каждый блик интонации. Он включил бы диктофон, но не уверен, что такое будет уместно. Они сверяют планы — их следующая встреча возможна только через месяц, когда съемки переместятся в Висконсин, где SteelBand как раз будут с концертом. Долго, но Дженсену кажется, что он готов ждать. Миша неугомонен, он ходит кругами, а потом невзначай извиняется за свою нервозность — в очередной раз перенеслась помолвка. Дженсена перещелкивает внутри в ту же секунду, и следующих слов он уже не может разобрать. О чем он только думал? Это логично, что у столь солнечного человека кто-то есть. Вот и объяснение полному отсутствию каких-либо сигналов. Черт побери, даже в своей неафишируемой верности Миша был прекрасен. — … ты сегодня вымотался, — Дженсен вздрагивает, когда минут через пять руки Коллинза опираются на его плечи. Он откидывает голову назад и долго всматривается в золотые искры, переливающиеся в глубоком синем океане. Мысли сбиваются, легкие перекручивает ремнем, заставляя хватать воздух ртом. Мало, слишком мало. Дженсен что-то шепчет в ответ совершенно осипшим голосом, и Коллинз наклоняется ниже, силясь расслышать. Дженсен понимает, что теряет голову. Нельзя. Сейчас он может разрушить лучшие отношения, что были в его жизни. Потерять такого человека страшно. Но с такими желаниями он Мише точно не нужен. А значит, если Коллинз догадается, то сбежит, исчезнет, оставив Дженсена на растерзание хищным тварям, и будет прав. Дженсен не достоин этого солнца в такой близости, он не смеет претендовать на чужое тепло, но… Он медленно протягивает руку к щеке Миши, наслаждаясь короткой щетиной под пальцами. Это прикосновение вытягивает боль из его души, словно яд из раны, и прекратить его невозможно. Коллинз почему-то не отстраняется, и Дженсен осторожно притягивает его к себе. «Что я делаю? Я просто все испорчу». Дыхание сплетается, вздрагивает, становится горячим, общим. «Он помолвлен. Почти помолвлен. Я просто вор». Секунда в миллиметре до касания. «Я не достоин. Оттолкни, пожалуйста». Губы сливаются в поцелуе. Мягком, едва осязаемом, практически невинном. Дженсена разрывает на части от пламени, от страха того, что наступит, когда это прикосновение закончится, но рука Миши вдруг оглаживает его шею, крадется по плечу, и Дженсена отпускает. У него кружится голова, поцелуй становится глубже и они вместе падают на траву. Касания дурманят не хуже крепкого алкоголя. Эта ласка укутывает, опьяняет, забирает боль и тревогу, и Дженсену даже кажется, что он любим и более не одинок. «Может, — проносится в затуманенных мыслях, — все даже будет хорошо». Их пальцы переплетаются, и Дженсен стискивает их так сильно, будто боится, что сейчас Миша просто исчезнет, растворится миражом. Но нет, Коллинз проходится рукой по груди Дженсена, вызывая этим голодный стон, и послушно повторяет движение. Это безумие, а Дженсен боится сойти с ума. Он резко разрывает поцелуй, крепко обнимая Мишу, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Пламя, иссушающее сердце, не утихает, раздразненное скупым дождем, пока Дженсен пытается остановить рвущийся наружу пожар. После этого он точно не спасется. Легкие, успокаивающие поглаживания по плечам не достигают души и только разжигают предвкушение одиночества. В Орландо они возвращаются в полной тишине. Дженсен чувствует в этом молчании приговор. Он снова все сломал и снова будет один. Ему едва хватает сил на беззаботное «пока», когда он захлопывает дверь Мустанга, а уже на пороге подъезда кошки полосуют когтями его душу. Открываются двери лифта, он заходит внутрь, но нажать на кнопку не успевает. Следом заносится вихрь в знакомой бордовой куртке и крепко стискивает в своих объятиях. — Но… — Дженсен не знает, что делать, — у тебя же завтра съемки. Говорить с чьим-то языком во рту сложно, но Миша умудряется: — Подождут. Миша уходит под утро, когда небо уже светлеет, а кровать насквозь мокрая от их пота и спермы. Он обещает позвонить по приезду, и Дженсен спит до полудня как младенец, пока обеспокоенный безответностью Роннан не выламывает дверь с отрядом полиции. Все его упреки Дженсен выслушивает с улыбкой, блаженно вертя в руке телефон.