Просто, блять, скажи..

Утро для Микки началось совершенно нетипично: весь дом заполнил плач ребенка. Милкович сильнее зажмурил глаза в надежде поспать еще хотя бы пять минут, но чертов пиздюк никак не затыкался. Парень чертыхнулся, приподнялся на локтях, и спустя минуту уже стоял в гостиной. Его шлюха-жена укачивала сопливого, напевая что-то на русском. Микки кинул на нее презрительный взгляд, она в ответ показала средний палец, не переставая петь. «День обещает быть просто, блять, охуенным», — подумалось Милковичу. Брюнет отправился на кухню за порцией крепкого кофе, ибо только он сейчас мог сделать начало дня чуточку лучше. После ритуала утренней дрочки на фотку Рыжего лобка, Микки направился в «Алиби». Всепонимающий папочка-Кевин без лишних расспросов поставил перед брюнетом кружку пива, которая была холодной, как херов айсберг. Да, это именно то, что сейчас нужно Микки! После незамысловатой беседы с хозяином бара и еще пары кружек, парень направился домой. На крыльце он обнаружил Галлагера, прислонившегося к перилам и прикрывшего глаза. На минуту Микки остановился, чтобы получше рассмотреть своего «не парня»: в его огненно-рыжих волосах путались лучики; веснушки, так отчетливо видневшиеся на бледной коже, казалось, соревновались в яркости с самим солнцем. Ресницы парня подрагивали, а грудь медленно вздымалась. Он был таким умиротворенным, будто и нет никакой биполярки. Болезнь Йена стала ударом, шоком, но Микки ни секунды не колебался. Он слишком много перетерпел, чтобы бросить рыжего в психушку к слюнявым дебилам. Милкович был абсолютно уверен в том, что справится со всем сам. Когда Йен пропал, брюнет старательно делал вид, что ему совершенно все равно. Когда рыжий нашелся в гей-клубе, старый мир Милковича рухнул. Ему было непривычно и жутко видеть Галлагера под наркотой, танцующего приватный танец виагроиду. Херова биполярка выматывала Микки, но он не привык сдаваться, и пичкал Йена странными таблетками, свято веря, что так будет лучше. Милкович тряхнул головой, отгоняя воспоминания, поднялся на крыльцо и пнул Галлагера. Тот встрепенулся, разлепил глаза и улыбнулся. — Ты че, блять, как бомж тут сидишь? — брюнет старался не показывать своей радости от осознавания того, что рыжий ему улыбался. — Твоя жена меня не пускает. Вот, решил подождать тебя, — Йен встал на ноги. Галлагер потянулся за поцелуем. Микки, воровато оглянувшись, наспех поцеловал парня в ответ и поднялся наверх. — Мик, долго мы будем вот так озираться? — Йен в который раз завел этот разговор, надеясь, что хоть сейчас получит достойный ответ. — Отъебись, — в своей манере ответил Микки, — щас дам пизды этой шлюхе. Йен отметил, что Милкович виртуозно меняет темы разговора. После небольшой ссоры и тонны ругательств, Йену было позволено войти в дом. Микки, как гостеприимный хозяин, предложил кофе, от чего Галлагер усмехнулся, но согласился. Микки смотрел на розовый орущий блядский комок на руках у этой шлюхи. Быстрый взгляд на рыжего — и он подумал, что неплохо было бы однажды осесть и завести мелкого с Галлагером. «Похоже эта пидорасня напрочь засела в мозгах», — Микки скривился от своих мыслей. *** Кажется, жизнь Микки налаживалась: Светлана больше не психовала по поводу присутствия Йена в их доме; с биполяркой Галлагера справляться стало проще; признание отцу, на самом деле, освободило Микки и он мог спокойно целовать рыжего. Так охуенно было просыпаться, почувствовать горячее дыхание на своей шее. В рыжих волосах Галлагера путалось солнце, а на лице играла полуулыбка. Микки был готов продать душу за такие пробуждения. Но все пошло по пизде, когда к дому Галлагеров подкатил трейлер, несущий на своем борту психованную дочку Фрэнка и ее тупого сынка. Эта падла сдала Йена армейцам. Микки она сразу не понравилась: слишком уж хотела влиться в семью, слишком уж давила на психику. Спокойная жизнь закончилась в тот момент, когда Милковичу вынесли приговор — пятнадцать ебаных лет! Надев оранжевую робу, Микки будто стал совершенно другим человеком: из заботливого парня он превратился в грубого уголовника, дающего всем пиздюлей. Лишь только татуировка на груди выдавала его маленькую слабость. Он был рад видеть Йена по ту сторону окошка для свиданий. Его тихое «Да» в ответ на просьбу дождаться стало для Микки стимулом, целью на ближайшие восемь лет. Милкович благодарил всех известных ему богов за сокращение срока. Каждую ночь Микки засыпал, прижимая ладонь к татуировке, и по его телу разливалось тепло. Ему не мешали ни жесткий, как дерево, сбитый матрас, ни храп сокамерника, ни холод и запах сырости. Не существовало ничего, кроме мыслей о Йене, который будет ждать. Каждый новый день Микки начинал с мантры «Он меня ждет. Я выберусь отсюда ради него». Действительно, в жизни Микки не было ничего, кроме мыслей о рыжем солнце. А потом появилась злость, появилась горечь предательства. *** Микки лежал в камере, пялился в потолок, изучая хитросплетения ржавых подтеков, трещин и паутины. Его локоть касался холодной каменной стены, местами покрытой плесенью. Запах сырости за время уже успел въесться абсолютно во все: в койки, подушки, простыни, стены и, казалось, даже в самого Микки. Милкович вздрогнул, когда послышался звук открывающегося замка. Охранник, поморщившись, пробасил: — Милкович, с вещами на выход. Парень, гадая о причине столь соблазнительного предложения, встал с койки и вышел в коридор. Его сокамерник крикнул вслед: — Эй, ты свою книгу забыл! Микки усмехнулся, и не глядя ответил: — Нахуй, оставь себе. Милкович никогда бы и не подумал о том, что во время заключения будет читать книги. Этот слюнявый роман он взял ради смеха, хотя он напоминал ему о доме, о Йене. Сейчас, начиная новую главу своей жизни, парень не хотел выносить из этого паршивого места совершенно ничего. Микки знал, что у охранника бесполезно что-либо спрашивать, поэтому покорно следовал в направлении кабинета начальника тюрьмы. За дверью парня встретил мужчина лет пятидесяти. Его пузо было настолько огромным, что из-за него «он не видит своего же члена». Да-да, именно так говорил о нем сокамерник Микки. — Мистер Милкович, — начальник вытер салфеткой с губ остатки глазури от одного из пончиков, что лежали в коробке на столе, — Вы, вероятно, озадачены. «Морж», как его прозвал парень из-за усов и грузной комплекции, кряхтя встал из-за стола. Микки кивнул, решив, что будет лучше не перебивать. Начальник взял со стола пухлую папку, на которой было написано «Микки Милкович». — В Вашем деле значится, что вы совершили покушение на некую Саманту Слот. Принимая во внимание тот факт, что вы не причинили ей тяжких телесных повреждений, я принял решение отпустить Вас условно досрочно. Ваше примерное поведение сыграло тут не последнюю роль, — мужчина улыбнулся, закрыл папку. Микки опешил, ведь прошел всего год! Хренов блядский год! Начальник, увидев смятение Милковича, гоготнул. — На самом деле, тюрьмы переполнены. Вас, негодяев, просто девать некуда. Мы раньше отпускаем тех, кто не сидит за убийство, изнасилование или тяжкие телесные, — «морж» вернулся на свое место, взял из коробки пончик, — теперь Вы свободны. И чтоб я вашу рожу здесь больше не видел. Микки только и мог, что тихо прохрипеть: «Спасибо». Старые джинсы парня были великоваты и все норовили соскочить, футболка пахла домом, а капюшон мастерки скрывал легкую улыбку. Микки мог поклясться, что за воротами тюрьмы мир жил совсем по-другому. Здесь воздух чище, трава зеленее, солнце ярче, люди добрее. Здесь Йен. Теперь Микки не влезет ни в какую, блять, передрягу. Он больше не окажется в сырой и холодной камере. Все, чего он сейчас хочет — упасть в объятия Йена и забыться сном. Но, как оказалось, рыжего дома не было, отчего Микки насторожился.