Пир

Двадцать восемь раз пересёк небо месяц, пока Маэдрос лежал, словно мёртвый, в шатрах целителей в лагере сыновей Феанора. Звездочёты назвали это время месяцем, опираясь на какие-то вновь открытые законы, которые Фингон понять не мог. Он посмеялся при мысли, что такому короткому сроку нужно своё имя. Двадцать восемь дней. Три дня он проспал в одном шатре с Маэдросом, полностью истощённый, и едва лишь открыл глаза, как его гордые кузены, один за другим, потянулись смотреть на развалину, в которую превратился их брат. Только Маглор попытался заговорить с Фингоном, и только Куруфин оказался способен встретиться с ним взглядом. Пробудившись на третий день, Фингон почувствовал, что не может больше лежать ни минуты. Он так хотел бы не покидать Маэдроса, но отец был от всей души рад его возвращению на правый берег озера. Да и кто бы мог помешать ему посетить Маэдроса. Лёд, что пролегал между двумя лагерями, стал подтаивать после возвращения Фингона с Тангородрима. И стойкий ручеёк посетителей опасливо перебирался туда и обратно — хотя бы это Фингону удалось добиться. Но дальше ночевать в шатрах целителей он не мог… и что, если его не будет там, когда Маэдрос очнётся? Он задавался этим вопросом, боясь другого вопроса в своём сердце: «а что, если он не очнётся?» И так месяц оказался куда большим сроком, чем он мог вообразить. Когда на двадцать девятый день Маэдрос пришёл в себя, Фингона не было с ним. Тот узнал лишь день спустя, когда с другой стороны озера прибыл гонец с вестью, что Маэдрос спрашивает о нём. Сердце Фингона чуть не выскочило из груди от волнения, когда он скользнул в шатёр. Он не знал, чего ожидать: истощённый скелет, подвешенный на утёсе, так отличался от кузена, которого он знал прежде, как Тьма отличалась от вечного дня Валинора. Кем и чем был теперь тот, кого спас он? Был ли Маэдрос по-настоящему благодарен за это ему? На скале тот одновременно и проклинал Фингона, и умолял покончить с ним. Фингон видел его глаза. Даже когда прилетел Орёл, даже когда клинок Фингона коснулся его запястья, у Маэдроса не было ни надежды, ни желания жить. И у него перехватило дыхание, когда Маэдрос воскликнул: — Вот и ты! Фингон уставился на него. Маэдрос сидел в постели, опершись на полдюжины подушек; тощий, словно жердь, но улыбающийся. И совершенно будто равнодушный и к перевязи, что держала его правую руку, и к тёмным провалам на месте отсутствующих зубов. На нём был только свободный жилет поверх неотбелённой рубахи, но лоб охватывал золотой обруч, ярко сверкающий на чистой рыжине остриженных волос. Подле него сидел его брат Келегорм; и по жесту Маэдроса, без единого слова, он встал, чтобы освободить Фингону место. Маглор разлёгся в кресле по другую сторону кровати; глаза его были закрыты, складка между бровей разгладилась, и он выглядел куда больше похожим на себя прежнего — таким Фингон не видел его многие годы. — Всех прочих я отослал, — сказал Маэдрос, ухмыляясь Фингону. — Целители выглядят слишком унылыми. Продолжают убеждать меня не перенапрягаться. Но без пары братьев пообочь я чувствую себя будто не здесь. Присядь, присядь! Хочешь поесть? Келегорм чего-нибудь раздобудет. — Я?.. — пробормотал Келегорм, но покачал головой, легко улыбнулся и вышел. Огромная фигура-тень, залёгшая в углу — при входе Фингон её не заметил — вдруг оказалась псом Келегорма, Хуаном. Пёс поднял взгляд, когда Келегорм вышел, вздохнул и положил голову обратно на лапы. Глаза его были открыты; он неотрывно смотрел на вход в шатёр. Охранял. — Присядь, Фингон, присядь! — повторил Маэдрос, и Фингон обнаружил себя и вправду присевшим на край постели. Маэдрос проследил направление его взгляда и рассмеялся. — Любуешься моим новым головным убором? — Венец на нём был куда более простым, чем те, что носили его отец или дед. — Недавно выкован. Из первого золота, что мы добыли из местных холмов, как мне сказали. Я нахожу, что предпочёл бы старый. Хотя бы за то, что тот был не настолько тяжёл. — А что же случилось со старым? — вопрос слетел с уст Фингона прежде, чем он успел подумать. — Он был на мне, когда меня захватили в плен, так что, возможно, теперь он где-то там, в залах, где Моргот держит свои трофеи. Пусть порадуется. Фингон ничего не ответил. Маглор приоткрыл один глаз; до этого момента Фингон был уверен, что тот спит. — Ты его беспокоишь, брат, — произнёс он, улыбаясь уголком рта. — Тем, что говоришь, ты и меня беспокоишь. — Тогда вам обоим нужны нервы покрепче, — бодро отозвался Маэдрос. — А можно ли мне ещё вина? — Ты же знаешь, что нет. — А еды? — Тебе станет плохо. — Я так измучен, — доверительно обратился Маэдрос к Фингону. — Стол Врага был отвратителен — а теперь мне не дают ничего кроме супа. А ты мне должен — за многие годы подсовывания тебе под столом конфет, кузен, — ты же будешь опять мне спасителем? Я отдам тебе полцарства, которого у меня нет, за каравай хлеба и миску жаркого. — Не позволяй ему обхитрить тебя, — предупредил Маглор. — Ему точно будет плохо. Пустая трата жаркого. — Я голодал, а теперь буду пировать, — сказал Маэдрос. — Ты отрекаешься от своего короля? — он ухмыльнулся. — Или этот венец на мне просто для украшения? Тогда я б предпочёл лучше такой, что защитит от дождя. Скажи Куруфину. — Маэдрос, — укоризненно сказал Маглор, и тон был таким же вынужденным, как и его правление. Неудивительно, что он выглядел словно сбросившим с плеч груз — раз Маэдрос опять уже был коронован. Фингон подумал, как же низко с его стороны — скинуть ответственность на калеку. — Пировать будем, когда к тебе вернутся силы, — произнёс он. Маэдрос закатил глаза. — Вы все сговорились против меня. Прекрасно, прекрасно! Маглор, иди вон. И пса с собой забери. Я буду вполне хорошо защищён, пока Фингон здесь. — Маглор поднял бровь. Маэдрос картинно вздохнул. — Если Карантир выступит с намёками — вели ему прийти сюда и высказать их нам в лицо. Даже он не может отрицать, что у Фингона было много возможностей убить меня, если б он того желал. И я взаправду просил его о таком одолжении — и он был очень нелюбезен, мне отказав. На что Маглор, фыркнув, кивнул, встал и отвесил поклон. Маэдрос царственным жестом выпроводил его вон, и Фингон расслышал, как тот, выходя, смеется. Хуан потрусил вслед за ним. Фингон взглянул на Маэдроса, одарившего его ещё одной щербатой улыбкой. Она должна была бы выглядеть ужасно, но оказалось, что сердце Фингона от неё переворачивается. — Неужели я был столь нелюбезен? — произнёс он. — Твои манеры были чрезвычайно дурны. Не должно плакать, спасая других, потому что очень трудно тогда понять, что ты хочешь сказать. А я был не в состоянии напомнить тебе поблагодарить Орла. Фингон отвёл глаза, будто поражённый внезапной тревожной мыслью. — О, Фингон! Пожалуйста, скажи, что ты поблагодарил Орла! — воскликнул Маэдрос, рассмеявшись. — Поблагодарил, — уверил его Фингон, не в силах больше притворяться. — От твоего имени, как и от моего. — Какое облегчение, — ответил Маэдрос. — А я-то беспокоился, как же ему отправить благодарственное письмо. Лучшее, что мне пришло в голову — отправить его с почтовым голубем… но ведь всегда есть риск, что Орёл голубя съест, и письмо вызовет у него несварение. — То было бы плохой благодарностью, — торжественно произнёс Фингон. Маэдрос рассмеялся. — Я очень рад тебя видеть, — сказал он. — Я скучал по тебе больше, чем ты можешь себе представить. — Могу догадаться, — ответил Фингон. Всё это время он не думал, что скучает по Маэдросу. Во Льдах его мысли были полны тысячами упрёков, обвинений, жестоких язвительных речей. И лишь теперь он видел, как же невероятно скучал по другу. — Я часто о тебе думал. — Уверен в этом, — фыркнул Маэдрос. Он положил поверх ладони Фингона свою. — Спасибо за то, что ты сделал, — сказал он. — Спасибо. Фингон не знал, что сказать. Маэдрос сжалился над ним и подарил ему весёлую улыбку, будто говоря, что нет нужды более говорить об этом. — Мне так скучно, — признался он. — Конечно, я к такому привык. Вот то, о чём никто никогда не рассказывает: быть узником так смертельно скучно. Но быть больным почти так же плохо. Ты останешься ещё ненадолго? Ты мог бы поиграть со мной. — Во что? — спросил Фингон, пытаясь соответствовать жизнерадостному настрою Маэдроса. — Да во что угодно. А нет, давай в слова. Пошли кого-нибудь раздобыть перо и бумагу. — Но… — Но я не могу писать? Я знаю. Ведь это у меня нет руки. Думаю, что самое время начать учиться. — Ты очнулся меньше двух дней назад! — запротестовал Фингон — Ну и не будем терять время, — ответил Маэдрос. — А если ты не будешь играть со мной, я тебя отошлю прочь, а затем потребую принести мне меч, и сам будешь виноват, когда я рухну, пытаясь его поднять. — Ты не посмеешь, — отозвался Фингон. Маэдрос сверкнул в ответ неровной улыбкой: — Тогда посылай за пером. Фингон послал за пером. И Маэдрос заставил его играть в детскую игру, где надо было угадывать слова. Фингон взял перо первым, и Маэдрос посмотрел на прочерки, которые тот нарисовал вместо букв — и незамедлительно выдал отгадку: «орёл». — Нечестно! — вскричал Фингон, записывая. — Я совсем забыл, как ты хорош в этой игре. — Ты слишком предсказуем, — самодовольно ответил Маэдрос. Он взял перо левой рукой, захватывая его решительно и неловко, и нарисовал чёрточки для своего слова. Перо скользнуло в его руке, и линии вышли дрожащими и путанными. Он прищурился, глядя на них. — Сойдёт, — произнёс он и, посмотрев на Фингона, тут же расплылся в улыбке, будто присутствие Фингона в полной мере возмещало ему все унижения и разочарования от увечья. — Угадывай, — приказал он. Фингон предположил «металл», «душа» и «сердце». Маэдрос нахмурился. — Не подбирай слова только потому, что их легко писать, — сказал он. — Ты вообще пробуешь угадывать? — Но Фингон видел, как он закусил губу, пока старательно выцарапывал эти слова на краю листа, зачеркнув каждое, и затем нарисовал три линии-палочки для фигуры, означавшей поражение Фингона. Фигура эта казалась ещё большими каракулями, чем буквы, и совсем не походила на обычный рисунок эльфа, подвешенного к дереву. В комнатах Фингона в его прежнем доме хранилось множество эскизов, которые он выпросил у кузена, будучи ещё ребёнком. И Фингон не смог устоять перед искушением сравнить стремительные и плавные линии тех рисунков, которыми он восхищался, с уродством и неловкостью фигур, выходящих сейчас из-под неумелой руки Маэдроса. — Отец всегда говорил нам разрабатывать обе руки, — жизнерадостно произнёс Маэдрос, словно отвечая на его мысли. — Куруфин оказался единственным, кто этим обеспокоился. Не могу сказать, преуспел ли он. Никогда не узнаю, чем это закончилось. Угадывай новую букву, давай же. И Фингон продолжил угадывать. Он и забыл, как он был ужасен в этой игре. Он никогда не мог уловить, как это очертания букв на бумаге вдруг превращаются в звуки. Маэдрос перечёркивал букву за буквой в нижней части страницы и продолжал рисовать виселицу. Но она не имела ничего общего с тем, чем должна была быть. И Фингон не мог заставить себя указать на это. И только когда Маэдрос проговорил: — Ха! Ты проиграл! — Фингон обнаружил, что это вовсе не эльф на дереве. — Маэдрос, — сказал он поражённо. Маэдрос издал смешок. — Я считаю это усовершенствованием, — сказал он, постукивая пальцем по наброску фигурки из палочек, подвешенной на что-то треугольной формы, что должно было обозначать гору. — В такой игре выше ставки. Ты только посмотри на этого бедолагу. — Маэдрос! Маэдрос взглянул ему в лицо и тут же отдёрнул лист бумаги в сторону так, что Фингон больше не мог его видеть. — Прости, — сказал он. — Я не хотел расстроить тебя. Я думал, что это забавно. — Его рот искривился. — Я предпочёл бы посмеяться, знаешь. Я предпочитаю смеяться. А не рыдать. Фингон глубоко вздохнул. Затем потянулся забрать листок и положил его перед собой. — Я лишь имел в виду, — сказал он, — что ты хитришь. Я ещё не проиграл. Посмотри, волос-то пока у него нет. И моё слово — «лампа». Маэдрос помолчал, глядя ему в лицо, и затем задорно произнёс: — Увы! — и вычеркнул ещё одну букву. И пририсовал фигурке висящего эльфа каракульку спутанных волос. — И всё же я ещё не проиграл, — сказал Фингон. Он продолжил безбожно жульничать, вынудив Маэдроса нарисовать еще две горы, вампира из чёрточек, стоящего в карауле, и Орла чуть подальше, прежде чем он догадался — и это было слово «филигрань». К концу игры Маэдрос только беспомощно хихикал. Линии его пера стали ровнее, буквы — яснее, но Фингон увидел, что рука его дрожит. — Хватит, — заявил он, забирая перо из пальцев Маэдроса. — Я выиграл. — На самом деле там не было никаких вампиров, — сказал Маэдрос. — Разве были? — Четверо. Пришлось сражаться с каждым по очереди, и каждому я говорил только: «Не стой у меня на пути! Я пришёл за моим другом!» — О, ну конечно. Право же, я упал в обморок только потому, что был впечатлён тем, какой ты герой, — отозвался Маэдрос. — А вовсе не из-за потери крови. — Я очень впечатляющий, — согласился Фингон. — О да, — произнёс Маэдрос, его улыбка стала менее широкой и куда более доверительной, и это вовсе не прозвучало, как шутка. Он опять накрыл ладонь Фингона своей. Они вместе склонялись над бумагой, пока играли в игру, мягкая перина из гусиного пуха и сейчас удерживала их друг подле друга, и плечо Фингона было прижато к костлявому боку Маэдроса. После паузы Маэдрос отпустил ладонь Фингона и обнял его за плечи. — Ты простишь мне… — проговорил он, притягивая Фингона ближе, и это звучало, скорее, как приказ, нежели извинение. — Голодают все чувства. Вчера я чуть не плакал, лаская Хуана. Он считает ниже своего достоинства изображать комнатную собачку, но был ко мне щедр. Полчаса я провёл, почёсывая ему за ухом. — При этих словах пальцы его запутались в косах Фингона, нежно поглаживая, а затем и легонько дёргая их. — Как тебе будет угодно, — сказал Фингон. — Я к твоим услугам. Ведь в объятиях не могло быть чего-то дурного. Маэдрос тихо рассмеялся ему в ухо, пальцами коснулся шеи Фингона и надавил на мышцы. — Не чеши мне за ушами, — сумел выговорить Фингон. — Ты не выглядишь так, будто терпишь наказание, не то что Хуан, — отозвался Маэдрос. Фингон не был уверен в том, как именно он выглядел. Эта многолетняя жажда… Он думал, что уже почти совсем подавил её, расставшись с детством, а то, что оставалось, ушло без следа, пока он замерзал до смерти во Вздыбленных Льдах… Но она вспыхнула моментально, как только Маэдрос привлёк его к себе и стал играть с его волосами. Он смотрел на своего родича с желанием, когда тот был прекрасен, силён и весел — Фингон был известен своей этой глупостью даже тогда. Он одолел её. Как же стало возможным, чтоб это желание разгорелось сейчас, когда Маэдрос был призраком себя самого, и вся красота его была острижена и изморена голодом? Фингон испытывал что-то невероятное от осознания рядом с собой этого пылающего пламени духа, более острого и яркого, чем когда-либо прежде, полного странного мерцания, и это так будоражило его. Как и прохладное прикосновение пальцев Маэдроса к его линии волос позади уха. Потребовался миг, чтобы он понял, что Маэдрос поощряет его повернуть голову. И он повернулся — и обнаружил себя лицом к лицу с ним. Маэдрос улыбался ему этой особенной улыбкой. — Всё ещё?.. — спросил он. — Ты знал… — выговорил Фингон. Он почувствовал на лице тёплое дыхание Маэдроса: тот усмехнулся. — Тогда казалось, что лучше делать вид, что я не знаю. Ты так явно не хотел, чтоб я узнал… Фингон почувствовал краткую вспышку стыда за того себя, юного, но отпустил её. Он пожал плечами и улыбнулся. — Ну… да, всё ещё. Не думай об этом. Однажды я уже излечился. Прежде всего ты мне друг. Маэдрос приподнял брови. — Зачем тебе искать излечения? — спросил он. — Я что, так непривлекателен теперь? — Нет! — тут же отозвался Фингон, и почувствовал, что это правда, хотя Маэдрос был не сказать чтоб приятен для глаз. — Льстец, — пробормотал Маэдрос, снова улыбнувшись. Их лица были очень близки друг к другу. Фингон ощутил, как зачастило его сердце. — Ну же! — сказал Маэдрос, и, несмотря на всё, Фингону потребовалась секунда-другая, чтоб понять, что это было приглашение. В юности он часто думал о том, как между ними мог бы случиться поцелуй. Ни одна из тех фантазий не была о вынужденной скованности в попытках не задеть изувеченную руку в перевязи, или об отсутствующих зубах Маэдроса и его остриженных волосах, или о костлявой худобе руки, что обнимала Фингона. Сердце Фингона колотилось так, будто он вёл воинов в битву, но Маэдрос казался совершенно довольным происходящим. Он мягко и ободряюще стонал Фингону прямо в рот и улыбался, когда наконец Фингон его отпустил. — Повтори, — сказал он. Когда Фингон заколебался, он опять вплёл пальцы в волосы Фингона и потянул на себя. И Фингон рухнул на него. И после, казалось, он разделился надвое. Один Фингон знал только наслаждение и не думал ни о чём кроме сладости мгновения: ещё слаще, потому что Маэдрос продемонстрировал свою жажду так явно, в то время как Фингон думал, что лишь он один всё это время подавлял эти желания. Другой Фингон терзался сомнениями и тревогами, над которыми сам посмеялся бы сразу: вся эта политика, для которой Фингон совсем не был создан, но которую выучился воспринимать всерьёз. Осторожным, вдумчивым, полным сомнений и полутонов из них двоих всегда был Маэдрос. Где же теперь его тревоги? Где его мысли? Два дня назад он очнулся, тридцать лет был узником Врага; и эти две мысли кружили друг за другом в голове Фингона, даже когда его более юная, свободная, смешливая часть позволила себе оказаться у Маэдроса почти на коленях. Худые руки того не имели достаточно силы, чтобы принудить к чему-то, но намерения его были вполне ясны, и Маэдрос ухмыльнулся Фингону, когда тот раздвинул колени по обе стороны от его бедёр. О, этот отголосок былой улыбки! — Амрас уехал охотиться, — произнёс Маэдрос, будто отвечая на невысказанные мысли, — в поисках кости, чтоб выточить мне новые зубы — и они все думают, что я не знаю. Фингон наклонился над ним и прижался лбом к его лбу. Новенький золотой венец холодил ему кожу; Маэдрос же был тёплым. — Кость в изобилии есть у нас, — сказал Фингон. Во Льдах были гигантские моржи с огромными бивнями; хорошая пища и защищающие от воды шкуры. Их не так-то просто было добыть, и многие сохранили бивни как трофеи. — Можем поторговаться. Маэдрос повернул лицо чуть в сторону. И это приглашение Фингон сразу понял и сразу поцеловал его. Когда они оторвались друг от друга ради глотка воздуха, Маэдрос прошептал: — Отличное предложение… — но тон его казался совершенно равнодушным к вопросу. — Ну же. Ещё. И Фингон сделал, как ему было велено, и целовал его снова и снова. Он изо всех сил старался быть бережным, раз Маэдрос был небрежен, — чтоб уберечь раненую руку и поддерживать его нежно. И Маэдрос простонал жалобно и раздражённо, чуть только Фингон попытался отстраниться. — Ты слишком худой, чтобы я так мог сидеть на тебе, — наконец выговорил Фингон. Это было лучше, чем «и я не думаю, что ты сможешь долго выдерживать мой вес». Ночная рубаха и жилет Маэдроса скрывали измождённое тело от глаз Фингона, но не от ладоней Фингона на нём. Будь терпелив, пытался убедить себя Фингон, будь мудр… но голоса, что всегда говорили такое, были голосами его отца и самого Маэдроса… и его отца не было тут, а Маэдрос сам позабыл о терпении. Фингон лёг, прижавшись к Маэдросу всем телом, и закрыл глаза, а Маэдрос с жадностью целовал его. Это было сладко, так сладко сверх всякой меры, и если б кузен был здоров, ни самосохранение, ни тревожные мысли никогда не могли бы уже сдержать Фингона. Будь бережен, думал он, но преуспел только в том, чтоб ослабить судорожную хватку ладоней на плечах Маэдроса. — Твои братья ни за что не позволят мне прийти сюда вновь, если я оставлю на тебе синяки, — прошептал он в ответ на протестующий стон Маэдроса. — Не вижу причин, — между поцелуями отвечал Маэдрос. — Они впустили тебя после того, как ты разрубил меня на две части! — Не жалуйся, — сказал Фингон, — мне что, следовало просить Орла ждать, пока я схожу за ломом? — Ну, кто-то точно ещё скажет такое, — фыркнул Маэдрос, и Фингон не стал говорить, что он действительно уже слышал эти слова то тут, то там в лагере сыновей Феанора. — Так передай им от меня, что они глупцы. Они вернулись к поцелуям. Фингон всё пытался смягчать их, и Маэдроса, казалось, так забавляло, когда тот забывался в страсти и потом был вынужден отстраняться. — Воистину меня хорошо берегут, — не выдержав, сказал он, притягивая Фингона к себе снова. Такая постоянная перемена сдержанности и исступления не успокоила, а лишь разожгла желание Фингона. Чем более он сдерживался, тем менее был способен думать о чём-либо ещё. Казалось, Маэдроса забавляет и это. Но он так наслаждался поцелуями Фингона и прикосновениями его ладоней. Он желал Фингона; он так радовался ему. Фингон думал, что найдёт его погружённым в сумрак страданий, но так ярко прорывающаяся наружу жажда Маэдроса — к жизни, к смеху, к нему самому — возбуждала его желание куда больше, чем прекрасный принц во все времена Тириона… притом что принц был ведь взаправду таким прекрасным… И так всё и продолжалось, пока позади него кто-то не кашлянул, маскируя смешок, и затем произнёс: — Я просто оставлю это здесь. Фингон едва расслышал эти слова. Маэдрос, прервал их поцелуй, фыркнув, — и только это побудило Фингона повернуть голову как раз вовремя, чтоб увидеть, как из шатра пружинящей походкой исчезает Келегорм. На столе у входа появилась тарелка и чаша. Фингон уже почти и забыл, что Маэдрос посылал Келегорма за едой. — Теперь пойдут сплетни? — произнёс он. — Да нет, — отозвался Маэдрос. — Он только расскажет всем моим братьям. А, ну и конечно, твоей сестре. — Другими словами, к закату солнца будут знать оба лагеря. — Не хочу об этом думать, — сказал Маэдрос, опять ему улыбаясь. — А ты? Фингон обнаружил, что и он не хочет. И украл ещё один поцелуй, прежде чем Маэдрос послал его принести еду. — Суп! — воскликнул он с отвращением, увидев чашу, однако, взял её из рук Фингона. — А разве это не для меня? — Ну, ты можешь съесть немножко, — ответил Маэдрос, — но, осмелюсь сказать, я буду поголоднее тебя. — А хочешь немного вот этого? — тарелка была наполнена медовыми пирожными. — Алчу всем сердцем, но целители правы: мне станет от них плохо. Съешь ты — а я буду наслаждаться ими через тебя. Оказалось, что Маэдрос имел в виду наслаждение более буквальное, чем ожидал Фингон: он настоял на том, чтобы сцеловывать мёд у Фингона с губ, и слизал все липкие капли с его пальцев, как только с пирожными было покончено. И взгляд его серых глаз был так нежен, когда он увидел выражение лица Фингона после. Фингон молча смотрел в ответ. Маэдрос коснулся пальцами левой руки губ Фингона и произнёс: — Не пойму, почему я так долго ждал, чтоб сделать это. — Не знал, что ты этого хотел, — отозвался Фингон. — Да как я мог не хотеть? Это просто моя натура уклончива и лжива. Фингон фыркнул в ответ. — Ты и не знаешь, как я отказывал себе буквально во всём. Лучше б я съел те конфеты, которые таскал для тебя. — Тем больше ценю я твою дружбу и самопожертвование, — сказал Фингон. Маэдрос ухмыльнулся. — Не ожидал, что так будет опять, — но даже сейчас я завидую тебе из-за этих медовых пирожных. *** В тихих водах озера уже отражался месяц, когда Фингон вернулся в лагерь отца. Тот ждал его, стоя в одиночестве на тропе. Она была уже куда более похожа на настоящую дорогу: трава была вытоптана ногами путников так, что не смогла бы вырасти вновь. Финголфин встал у Фингона на пути. — Как он? — спросил Финголфин. — Что ж, — ответил Фингон, — даже лучше, чем я надеялся. — Рад слышать это, — отозвался Финголфин. Он торжественно выслушал отчёт Фингона о здоровье Маэдроса, его настроении, о венце на лбу. Фингон опустил лишь несколько деталей: о поцелуях Маэдроса и медовых пирожных. Если слухи уже и достигли ушей отца Фингона, тот бы не осудил сына за умалчивание о таких личных делах. Он выразил и своё мнение о том, как поспешно Маглор сложил с себя ответственность. — Зная моих племянников, очень сомневаюсь, что это Маглор заставил Маэдроса носить корону в постели, — произнёс Финголфин с мягким упрёком. Фингон подумал о том, как Маэдрос улыбался, как требовал, как с лёгкостью гнал от себя братьев — и признал, что тот прав. — Если они прислушаются к нему, — сказал Финголфин, — возможно, он будет куда лучшим королём, чем многие. — Лучшим королём, чем его отец, ты хочешь сказать, — добавил Фингон. Финголфин ничего не ответил. Фингон и не пытался давить на него. В своё время он часто бросал отцу вызов этим вопросом: непригодность его полудяди к правлению казалась ему всегда такой же неоспоримой, как и его гений, как и его жестокое обращение с Финголфином — и такой же невыносимой, как и его гордыня. Но с тех пор, как они впервые услышали о гибели Феанора, Финголфин не желал более слышать ни единого дурного слова о нём. Фингон не мог до конца понять его скорбь, но пытался отдать ей дань. — Маэдрос сын Феанора, Верховный король Нолдор, — медленно выговорил Финголфин. — Третий в роду Финвэ! Это может сработать. Если его настрой и самообладание таковы, как ты говоришь, это может сослужить хорошую службу, возможно, это то, чего хотел бы мой отец. Я рад этому, очень рад. Я говорил тебе, что спасение твоего друга — добрый поступок, Фингон. — Он одарил того короткой серьёзной улыбкой. — Теперь я могу добавить: добрый поступок — спасение твоего короля. Фингон заколебался. Его королём был его отец. — Не объединившись, мы не отомстим за наших мёртвых, — сказал Финголфин. — Ты это знал, выбирая свой путь вопреки моему совету. — Он не был вопреки… — Был бы, если б ты остановился спросить меня, — произнёс Финголфин с новой скупой улыбкой. — Передавай мои приветы твоему другу. Буду рад говорить с ним, когда он почувствует, что может принять меня. И вот Финголфина принимал Маглор; один величественно восседал, другой стоял, бледен и мрачен, с вооружёнными стражами за спиной. Посещение Маэдроса для него могло быть простой данью вежливостью калеке. Могло бы — но не было. — Ты мой король, — протестовал Фингон. — Я рад быть и просто твоим отцом, — ответил Финголфин. — Ну только если ты думаешь, что он будет плохим королём. А ты думаешь так? Это был честный вопрос, и он ждал честного ответа. Фингон подумал об истощённой фигуре Маэдроса на подушках, с непринуждённой улыбкой на искорёженном лице и золотом на лбу. — Нет, — ответил он. — Нет, он будет хорошим правителем. Если б только не Лосгар… — Маэдрос стоял в стороне при Лосгаре, — заметил Финголфин и улыбнулся тому, что отразилось на лице Фингона. — Так ты не знал? Этого едва ли достаточно, но если я последую за ним, будет достаточно для тех, кто следует за нами. *** — Ты стоял в стороне при Лосгаре? — требовательно спросил Фингон. — М-м-м? — отозвался Маэдрос. Он был за работой, с пером и чернильницей, и Фингон видел, что тот рисует, пусть линии и выходят дрожащими, а бумага — вся в пятнах. — Проходи, посиди со мной — ты гораздо более хорошая натура, чем эта ваза. — Тебе нужно отдохнуть, — возразил Фингон, но вошёл и сел, куда ему указал Маэдрос, устроившись на краю кровати. В отвергнутой вазе был букетик душистых летних цветов. Запах был одуряющим, но не вызывал отвращения. «Голодают все чувства», — вспомнил Фингон. — Напротив: мне скучно, и потому я нуждаюсь в занятии. Я знаю куда больше об искусстве целителей, чем ты, — или знал. Пока я не в силах поднять меч — видишь, я знаю! — но я могу обучить ловкости мои глупые пальцы. Ты не мог бы слегка повернуть голову? — Маэдрос не стал ждать, пока Фингон сделает это, а протянул руку и поймал того за подбородок. Он всё ещё держал перо; оно пощекотало Фингону ухо. Фингон послушно повернулся туда, куда его повернули, и был вознаграждён улыбкой Маэдроса и прикосновением ладони к щеке в быстрой ласке. — Так и сиди, — сказал Маэдрос. — Лосгар! Кажется, это было тысячу лет назад. Да, я стоял в стороне. Мой отец был на меня в ярости. — Не так часто ты бросал ему вызов, — проговорил Фингон. — А как часто ты бросаешь своему? Нет, не отвечай; разница не так мала. Я знаю. Но я любил его так же сильно, как ты любишь своего — будь уверен! Я стоял в стороне, и это казалось таким важным; и мой отец был на меня в ярости, и он так и умер в ярости на меня. — Маэдрос вроде бы всё ещё улыбался, и говорил так легко, но Фингон стал поворачиваться к нему лицом. — Нет, не двигайся! Я же рисую. Так вот, это не принесло ничего: никто не послушал меня, и вот мы здесь. Фингон сглотнул. — Ты сожалеешь? Маэдрос помолчал какое-то время. Фингон слышал только скрип двигающегося пера. В конце концов, он сказал: — Нет. У Фингона было ещё столько дел, которые он должен был переделать, но он сидел и позволял Маэдросу рисовать себя до конца дня. Он сумел разглядеть краем глаза некоторые наброски — жалкие неумелые подобия, по меркам Маэдроса, но уже куда лучше, чем линии-паутинки, которыми был нарисован подвешенный к скале эльф в прошлый раз. Через какое-то время Маэдрос уговорил его снять часть одежды, разглагольствуя о строении мышц и скелета, и затем всё ухмылялся про себя, пока рисовал. — Ты мог просто попросить, — сказал Фингон, разгадав эту стратегию, и, в свою очередь, улыбнувшись. — Не двигайся! Мои глаза пируют. — Дай посмотреть, — Фингон рванулся к рисунку. Маэдрос аккуратно смял его в кулаке и выбросил прочь. Так что Фингон просто склонился над ним — а Маэдрос всё ещё ухмылялся. И казалось совершенно естественным поцеловать его. Что, возможно, и продолжалось бы ещё какое-то время, но тут вошёл Маглор с едой. Фингон поспешно натянул валявшуюся тунику. Маэдрос же объявил, что проголодался. Он проглотил миску супа и потребовал другую, и, под пристальным надзором Фингона и Маглора, съел ломтик хлеба. — Что, и никакой музыки? — адресовал он вопрос их торжественным взглядам. Маглор закатил глаза. — Мы так признательны тебе за то, что ты его отвлекаешь, — обратился он к Фингону. — Он уже весь лагерь заставил бегать ради обслуживания его развлечений этим утром. То ему цветы нужны, то другое одеяло, а потом ему требуется чай, и музыка, и драгоценности надеть, а ещё собеседник для приятных разговоров, и ещё кто-то, чтоб ногти подстричь… — Ну а как я смог бы сделать это сам, — заявил Маэдрос, тон его был мягок, но в глазах плясали искорки. — Твой приезд подарил нам всем немного отдыха от ненасытных аппетитов короля, — сказал Маглор, а Фингон лишь смеялся. Но затем Маглор взял арфу, лежавшую в изножье кровати, тронул струны и начал играть. Фингон так давно не слышал выступлений Маглора… пожалуй, со времён ссылки Феанора в Форменос. Он и сам был хорошим музыкантом, но Маглор не просто так признавался величайшим бардом среди Нолдор. Спустя некоторое время он принялся напевать мелодию, которая сплелась со звоном струн. Он пел о Средиземье, о Куивиэнен под звёздами; слова были древними, но Маглор вкладывал в них какие-то новые смыслы, и арфа пела о возможностях и приключениях, о необузданности, причудливости и неисследованных горизонтах. Фингон слушал его с лихорадочно бьющимся сердцем; и вскоре Маглор взглянул на него и улыбнулся. И сменил песню, приглашая присоединиться к её благозвучию, и Фингон уловил её тему и мягко взял ноту. — Красиво, — просто сказал Маэдрос, когда, наконец, они умолкли. Его глаза заблестели так, будто в них разгорелся огонь. Об этом скачущем пламени Фингон думал на обратном пути на ту сторону озера. «Мой король, — попробовал он произнести про себя. — Мой король». Звучало не очень правдоподобно, но Фингон подумал, что это возможно — да, возможно. Такой король — для такой войны! Враг брал кровавую дань у стольких Нолдор, и столько раз, да и у всего мира. Даже хладнокровный отец Фингона говорил об отмщении и победе. И Фингон желал отомстить за брата, за деда, за многих друзей и соратников. Этого не могло произойти, пока Маэдрос не поправится. Но выздоровление его было так стремительно и так превосходило самые смелые надежды Фингона. Фингон решил поговорить с ним в следующий раз о желании Финголфина встретиться. Тонкий венец из золота, добытого в холмах Белерианда, мог бы быть так же хорош, как и корона Верховного короля Средиземья. *** В следующий раз Фингон увидел Маэдроса уже на ногах. В руке его был меч, но, казалось, он забыл, что держит его. Он стоял в пыли тренировочных полей, которые сторонники Феанора соорудили на своём берегу, и что-то обсуждал с Куруфином. Разговор их не прервался, когда Фингон присоединился к ним. — Вот сделаешь, тогда и посмотрим, — говорил Маэдрос брату. — Нолдор мы или нет? Ты ли не искусник среди нас? Сделай что-то, что послужит мне, по крайней мере, сейчас. Казалось, Куруфин что-то хочет сказать, но, завидев Фингона, он принял настороженно вежливый вид. — Как повелит мой король, — сказал он и поклонился. — Как просит твой брат, — поправил его Маэдрос, но улыбнулся. Выражение лица Куруфина оставалось таким же вежливым, когда он поприветствовал Фингона и тут же простился с ним. И Фингон остался с Маэдросом наедине. — Хорошо выглядишь, — сказал он. — Похож на ходячее пугало, — отозвался Маэдрос, — но я же хожу — так что не на что жаловаться. Всё утро все вокруг притворяются, что не пялятся на меня. Думаю, что половина из них не поверила в твой подвиг, услышав о нём — но как их винить за это! Я был там, а иногда я до сих пор сам только наполовину верю в него. Но зато, посмотри, у меня есть зубы! — он обнажил их, чтоб продемонстрировать Фингону, и оскал превратился в ехидную улыбку. Поразительно, что с Маэдросом сотворили эти выточенные из кости новые зубы. Он выглядел почти как прежде. — Полдюжины коней Келегорма за коллекцию моржового бивня твоей сестры. Неужели она сама всех убила? — Всех этих и много других, — сказал Фингон. — Она сохранила только те бивни, что смогла унести. — Что ж, сердечное моё ей уважение. Я просил Келегорма быть щедрым, но то вряд ли было необходимо: он слишком был огорчён мыслью, что у Аредель нету лошади. Так что торговля будет восстановлена. Ожидайте в любой момент Карантира — он сказал, что у него целый список. Итак! Будешь биться со мной? — Нет, — сказал Фингон. — Я пришёл, чтоб доставить весть от моего отца. — Позже. Бейся со мной. Я должен выучиться быть левшой: не могу надеяться, что Враг подождёт, пока Куруфин сделает мне замену для правой. А здесь нет никого, с кем бы я хотел поупражняться. Думаю, ты лучший мечник среди всех Нолдор. — Льстец! — ответил Фингон. — Это Маглор — или тётя Лалвен. — Маглор — ужасный партнёр в тренировках, а тётя Лалвен, вероятно, не говорит ни с кем из Дома Феанора, так что ты для меня — лучший выбор. Помоги мне! — улыбка Маэдроса на мгновение потускнела. — Я должен быть способен сражаться. После такого Фингон не смог отказать ему. Они упражнялись всё утро. Маэдрос ещё не восстановил силы, но в нём пылал этот необузданный светлый огонь. Те часы, что он провёл, упорно тренируясь в письме и рисунке, сослужили ему хорошую службу: он обращался вовсе не так уж неуклюже со своей левой рукой, как мог бы. Умение держать равновесие и скорость его сильно снизились, но оба этих навыка уже к полудню значительно улучшились, и он показал себя куда агрессивнее, чем Фингон помнил его, да и коварнее. И вскоре Фингон стал видеть перед собой воина, который мог бы родиться из калеки: светящийся и смертоносный, с устрашающей шириной размаха, что делало его куда более опасным в оборотной стойке, с умом, словно обрамлённым холодными острыми гранями, выкованными непримиримым пламенем его духа. — Мне почти уже жаль твоих врагов, — выговорил Фингон наконец, когда они опустили мечи и отступили в тень деревьев на берегу озера. — Мои враги смогут обратить свои проклятия на тебя, — отозвался Маэдрос. Он вытянулся на густой летней траве. — Спасибо! Я устал и так благодарен. Не послать ли нам за едой? Что, кажется, означало, что Фингону следует пойти и велеть кому-то принести им еды. Маэдрос явно не имел ни малейшего намерения двигаться. Слуги принесли им хлеба и мяса, которые они запили сладкой озёрной водой. Маэдрос предложил, пока они едят, поиграть в ребусы. Только лишь Фингон нарисовал три линии в своём ребусе, Маэдрос остановил его и спросил: — Это твой меч или ты сам? И пока Фингон хихикал над этим, Маэдрос с совершенно каменным лицом нарисовал такой пошлый ребус, что Фингон расхохотался так, что долго не мог остановиться, чтобы выговорить ответ. — Да что? — возмутился Маэдрос. — Это луковица! В таком весёлом духе прошёл весь обед, и, после того, как они поели, Маэдрос с лёгкостью потянулся к Фингону, и они легли вместе в высокой траве. — А я думал, ты устал, — сказал Фингон. — Больше нет, — произнёс Маэдрос, и Фингон поцеловал его прямо в улыбающиеся губы. Он почти забыл уже о послании Финголфина. Солнце уже спустилось по небу низко на запад и окрашивало сияющими красно-золотыми бликами озеро к тому моменту, как они подошли к этому вопросу. Маэдрос выслушал Фингона с бесстрастным лицом. — Да, полагаю, я должен встретиться с ним, — наконец вымолвил он. — Скажи своему отцу прийти завтра — нет, не завтра: я буду очень уставшим. Послезавтра. Попроси дядю прийти. Я буду очень рад. — Я скажу ему, — ответил Фингон. Мой король, мой король, повторял он в своих мыслях, и это звучало более правдиво, чем раньше. *** Финголфин вернулся из лагеря сторонников Феанора задумчивым, но Фингон не знал, почему, пока не прошёл ещё один месяц. К этому времени оба лагеря едва можно было назвать отдельными. Путь вокруг озера был расширен и выложен плоским камнем; луга были выгорожены под пастбища. Многие ходили туда и обратно по этой дороге каждый день, и, на основе грандиозного соглашения по руде, пшенице и лошадям, достигнутого тётей Лалвен и Карантиром, наладилась бойкая торговля. В обоих лагерях были места и для встреч, и для танцев, и в начале месяца прошёл фестиваль в честь Луны и Солнца. Дела шли неплохо. Своё торжественное отречение Маэдрос организовал в выгоне у пути вокруг озера. Они встретились двумя полукружиями — разделёнными половинами Дома Финвэ: Фингон одесную отца, Маэдрос, окружённый братьями; толпы их челяди заполонили всё пространство тракта вниз к берегу озера. Никто не знал, что будет сказано. После Фингон мог вспомнить и напряжённость в этом кругу: прищуренные глаза Тургона, неподвижность Маглора — и думал, что они всё знали заранее. Но Фингону никто не сказал. Ни отец, ни друг. До того мгновения, как Маэдрос улыбнулся и снял с себя золотой венец, что носил, Фингон был уверен, что Маэдрос здесь, чтобы как третий в роду Финвэ принять клятвы его отца. Но вместо того Маэдрос присягнул в верности от имени своего Дома — к большому их неудовольствию, судя по выражению лиц, — одарив Финголфина перед лицом толпы тщательно рассчитанной хвалой. Радостные возгласы вознеслись во славу нового Верховного короля — и не только от тех, кто пересекал Льды. Все Нолдор устали от распрей между собой. После такого младшим братьям Маэдроса было бы крайне оскорбительно выдвигать возражения. Всё действо очевидно было распланировано, чтобы обойти их. И Фингону никто не сказал. Он взглянул на Маэдроса — без короны, весёлого — в то время как его верные были суровы… и то видение, в котором он был королём, похожим на бледное пламя, в котором он вёл их всех против Врага, словно померкло. Он думал, что знал Маэдроса лучше, чем кто-либо в мире. Но тот Маэдрос, которого он, как полагал, знал, никогда б не отрёкся от короны, равно как и от своей Клятвы: и то, и то было делом чести его отца. Впервые за этот месяц Фингон вспомнил свои сомнения в том, что же именно спас он с Тангородрима. — Я был уверен, что первым меня подкараулит Куруфин, — сказал Маэдрос, когда Фингон поймал его за рукав. — А, нет, вижу, его перехватил Маглор. Он не скоро простит мне, что я отдал этот венец: он выковал его для меня тогда, когда все остальные считали меня мёртвым. Но пойдём же, отойдём в сторону, и ты выскажешь всё, что думаешь обо мне. Предупреждал же я о своей уклончивой и лживой натуре. Фингон сглотнул несколько раз и наконец спросил: — Почему? — Почему мы не сказали тебе? Потому что ты не умеешь убедительно лгать даже шутки ради, конечно, — и это не говоря уже о серьёзных вопросах. Было очень важно застать моих младших братьев врасплох: прав жаловаться на что бы то ни было у них нет, но когда это их останавливало. А теперь дело сделано, и пусть жалуются, сколько хотят. — Нет, не это, — выговорил Фингон. — Почему ты… почему ты не… Маэдрос какое-то время глядел на него. — Я сказал твоему отцу, что устал, — сказал он. — Что я ослаб от страданий и напуган собственной слабостью. Что большая часть Нолдор любит и почитает его. Что я никогда не сомневался в его мудрости, что даже мой собственный отец никогда не отрицал его заслуг. — Фингон фыркнул. — Что было правдой, — продолжил Маэдрос с грустной улыбкой, — во времена, когда я был моложе. Всё это было правдой… по крайней мере часть этого. — Но всё это не истинные причины. — Нет, — Маэдрос огляделся по сторонам. Он привёл их к краю праздничной поляны, на холм над озером, и они были скрыты от чужих глаз низкими деревьями неподалёку. Никто бы не побеспокоил их здесь. — Ты уверен, что хочешь знать? — Если б я не хотел, — сказал Фингон, — то не спрашивал бы. — Мы проиграем, — ответил Маэдрос. Жаркое отрицание чуть не соскочило с губ Фингона; Маэдрос поднял руку, чтоб утихомирить его. — Но… — выговорил Фингон. — Говорю тебе: мы проиграем, — повторил Маэдрос. — Мы полагали Валар Запада ужасающими в своём великолепии — но мы никогда не понимали и малейшей доли того, чем они являлись на самом деле. Даже Майар дальше пределов нашего понимания, чем сердца самых далёких звёзд. Даже его Балроги… Он оборвал себя. Фингон неотрывно глядел на него. — А он запредельнее всех их, — мягко сказал Маэдрос наконец. — Запредельнее, чем Манвэ и Варда, чем те, кто следует за ними. Потребовались все четырнадцать из них, чтобы его заточить — всего лишь заточить, не уничтожить. Они не уничтожат его. Не думаю, что они способны. И это Враг, которого мы себе избрали… война с ним может быть длинна или коротка, но она точно конечна. Мы не сможем его победить. Мы проиграем. Никогда кузен, которого Фингон любил, не сказал бы такого. — Он сломал тебя, — выдавил из себя Фингон. — Он превратил тебя в труса. Маэдрос повернулся к нему, сверкая глазами. — Никогда не смей говорить мне такого! — вскричал он. — Ты и не видел сломленного духа, иначе никогда бы не сказал этого про меня! Я бросил ему вызов в застенках; я бросил ему вызов на скале, пусть пройдут тысячи тысяч лет, я буду бросать ему вызов. Ты называешь меня трусом? Ты лжёшь больше, чем можешь себе представить. Я скажу тебе: нет ничего, ради чего я отказался бы от Клятвы, нет ничего, чего я не принёс бы в жертву нашей победе. Но я не буду делать это впустую! — Он прижал Фингона спиной к дереву. — Я не пошлю зря своих верных на смерть или хуже, чем смерть, я не буду просить своих братьев тратить зря свои жизни и свою честь. Мы не можем одолеть его. — Если ты веришь в такое, ты должен быть королём и удержать народ, — с вызовом сказал Фингон. Маэдрос дико расхохотался. — Удержать? Нет, больше никаких безумств по удерживанию кого-то от чего-то! Я усвоил этот урок при Лосгаре. Но, по крайней мере, я не поведу на это народ. Не по моему приказу Нолдор погибнут во имя беспочвенных надежд. Фингон молчал. Мгновение спустя Маэдрос слегка успокоился и отступил назад, и Фингон больше не был прижат к дереву. Маэдрос изящно махнул рукой в извинении, но не сказал ни слова. — Неужели в твоих глазах мир и вправду столь тёмен? — спросил Фингон. — Тёмен? О нет, не тёмен. Светит Солнце, светит Луна, почему же я должен называть его тёмным? — Маэдрос слегка улыбнулся. — К тому же, зеленеет трава, леса растут ввысь, горы полны самоцветов, а небеса — звёзд. Брошусь ли я оземь и буду рыдать по бедствиям, которые ещё впереди? Они ещё не настали. Мой Враг наслаждается чужими страданиями, так что я буду пировать, буду радоваться и считать себя столь счастливым, имея рядом таких хороших друзей. Вот то возмездие, в которое я верю. — Это не так, — выговорил Фингон. Но Маэдрос только улыбнулся. — Пойдём, — сказал он и взял Фингона за руку, чтоб увести с холма, — а то Карантир может подумать, что ты тут после всего наконец решил убить меня. Не думай, что я брошу твоего отца одного в этой безнадёжной войне. Дом Феанора будет держать Восток: пусть победа Моргота и предрешена, не вижу причин дарить её с лёгкостью. — Ты уезжаешь? — спросил Фингон. — Что же, — ответил Маэдрос с улыбкой. — Я надеялся, что ты пойдёшь со мной. Так много обширных земель предстоит освоить, так много больших дел предстоит сделать, и много Орков сразить, если это заманчиво для тебя. Для меня нет — но мы с тобой натуры такие разные. И ты самый дорогой друг мне, ты знаешь. Я был бы очень рад, если б ты был со мной. Фингон выдернул ладонь из руки Маэдроса. — Фингон? — спросил Маэдрос — Я не твоя комнатная собачка! — произнёс Фингон. — Ты думал, я хочу, чтоб ты был ею? — помолчав, проговорил Маэдрос. — Я буду другом тебе, — ответил Фингон, — и родичем, и соратником в битвах, когда бы ты меня ни позвал. Но я пришёл сюда, в Средиземье, в поисках большего, чем развлечения. Обрети своё мужество — и тогда обретёшь и меня, потому что я буду биться на поле боя, а не просто удерживать Врага у ворот. Когда он будет свергнут, когда корона его будет разбита, когда все наши погибшие будут отомщены победой, тогда, возможно, я буду смеяться и веселиться с тобой. Но ты не убедишь меня отказаться от битвы до того, как вступил в неё. Я говорю: надежда есть, и переубедить меня невозможно. — Если б я в это поверил, — произнёс Маэдрос, — ничто не смогло бы меня удержать. Но я не могу. Не казни меня за это. — Я и не стремлюсь казнить тебя, — ответил Фингон, хотя и был зол. Он подождал немного, чтобы успокоиться, прежде чем заговорил вновь. — Маэдрос, придёт день, когда ты увидишь, что все наши надежды оправданы, и когда придёт этот день — найди меня. Я буду ждать тебя. Но до этого я буду служить моему королю. — Понимаю, — в конце концов, выговорил Маэдрос и отвернулся. На какой-то миг Фингон подумал, что тот плачет. Но походка Маэдроса была легка, а слова веселы, пока они шли бок о бок обратно на праздник, и он одарил Фингона печальной улыбкой, когда его брат Куруфин подошёл к нему и утащил прочь. Может быть, Фингон только вообразил эти слёзы. Маэдрос плакал столь редко. Больше той ночью Фингон его не видел. И видел лишь раз или два после того, прежде чем сыновья Феанора отправились на Восток. — Твоя надежда придёт, — сказал он Маэдросу, когда простился с ним в день отъезда. Лагерь на дальнем берегу озера теперь был заброшен, большинство сторонников Дома Феанора уже ушли. На этот раз Маэдрос не улыбался. — Я не ищу её, — сказал он. — Я даже не уверен, что желаю её. — Она придёт, — повторил Фингон. Глаза Маэдроса сияли тем самым бледным светом. Он улыбнулся странной улыбкой и потянулся к нему. Фингон ожидал прикосновения к щеке или поцелуя в лоб. Он никак не ожидал, что Маэдрос чуть помедлит, а затем почешет кончиками пальцев ему за ухом. Он взвыл. Маэдрос рассмеялся глубоким смехом, шедшим будто из живота, и сказал: — Никак не мог удержаться. — Я говорил тебе не чесать мне за ухом! — запоздало воскликнул Фингон. — Принесу свои извинения при нашей следующей встрече, — сказал Маэдрос, всё ещё ухмыляясь, затем вскочил на коня, тронул за поводья и был таков.