Вы когда-нибудь задумывались о том, что стоило бы ценить то, что имеете? Может быть, пару раз, но не больше. И то как-то вскользь. Что имеем - не храним. Голубоволосый мальчик этого не ценил от слова совсем. Да и что ценить-то было? Он мог радоваться только тому, что у него есть крыша над головой, еда, которую ему так любезно предоставляют родители. Только одно их упоминание до сих пор отзывается по всему телу мелкой дрожью и липким чувством детского страха, накрывающего с головой. Они всегда говорили, что любят его, что делают все именно для него и ни для кого больше. Что они хотят вырастить из него нормального человека. Только разве будет нормальным человек, которого ежедневно бьют родители? Не за просто так, конечно. Но ведь это были всего лишь мелкие проступки. И он старался не совершать их снова. Потому что на теле темно-фиолетовыми пятнами, будто цветы на маминой любимой клумбе, расцветали уродливые синяки, что позже выцветали и становились желтоватыми и еле заметными для чужого взгляда. Только он не забывает. Помнит каждое место удара и гипнотизирует их вечерами, сидя в своей комнате.
Разве они его любят?
Мальчик всегда завидовал, когда видел на улице счастливо улыбающуюся семью. Внутри созревала черная зависть. Хотелось поменяться с тем ребенком местами и наконец-то понять, что же такое на самом деле быть счастливым в кругу семьи. Хотелось убить того ребенка. Голыми руками свернуть его маленькую тонкую шейку или бить головой о стену, уродуя лицо и ломая еще неокрепшие косточки. И это чувство было столь явным, что казалось, его можно было увидеть на кончике пальцев. Маленький фиолетовый огонечек ластился к рукам, но все так же резко, негативно относился ко всем остальным, будто пытаясь сжечь прямо издалека. Он никогда об этом никому не рассказывал, да и не рассказал бы. Наверное, его бы посчитали сумасшедшим. Потому что эти язычки пламени родители не увидели даже тогда, когда те охватили уже весь стол, превращая деревяшку ближе к мальчику в маленькую горстку пепла. Хотелось просто все сжечь. Сжечь так, чтобы от родителей не осталось даже их уродливых тел, напоминавших о "счастливых" улыбках. И мысль об этом вызывала приятную волну мурашек по спине.
Когда-нибудь он исполнит свое маленькое тайное желание.
Не исполнил. Он сбежал. Сбежал, как последний трус. Под покровом ночи, в тишине городских улиц, перебираясь через высокие стены и петляя в узких улочках. Только кто ж знал, что по улицам в такое время еще бродят люди. Как оказалось позже, когда он уже был в совершенно другом городе, его поймали работорговцы. Из одной клетки в другую. От одних побоев к другим. Есть ли вообще в мире то эфемерное чувство долгожданной свободы, о которой так часто пишут в книгах? Есть ли на самом деле то чувство, когда кажется, что за спиной выросли огромные крылья, и хочется взмыть в небеса и парить, парить, парить?.. С каждым днем в это верилось все меньше и меньше. Детская надежда на счастье рассыпалась пылью по ветру. И казалось, что только он, ветер, и может быть свободным.
Прямо над головой, но где-то высоко в небе, пролетела птица, громко крича что-то на своем птичьем языке. Она тоже свободна. Летает, где хочет, и ее ничто не держит. Разве что обязанности перед своими птенчиками. Она приковывает к себе взгляд. На губах расцветает слабая улыбка, делая общий вид мальчика чуть сумасшедшим. Он смеется. Сквозь прутья клетки даже небо кажется закрытым,
несвободным. Будто оно точно так же, как и сам мальчик, лишилось чего-то, самолично заперев себя за решетку. Но оно бескрайнее. А потому все равно остается свободным. Чертово небо.
Почему ты не хочешь упасть?
- Упади, упади, упади... Упади-упади-упади, - быстро напевает голубоволосый, качая головой из стороны в сторону. Петля на шее стягивает чуть сильнее, и только тогда он обращает внимание на то, что ему упорно продолжают кричать в спину "заткнись". Заткнись... В этом мире нет свободы. Никакой. Совсем. Даже слова, и те запрещены. Они вынуждены молчать и все время тихо кивать головой, соглашаясь со всем, что им скажут. И не важно, будет ли это простая просьба или желание хозяина посмотреть на смерть новой игрушки.
Заткнись. Мальчик готов поспорить на что угодно, что этот мужчина сам не затыкается, когда это надо. Хотя он тоже всего лишь чья-то игрушка, чья-то марионетка, что должна исполнять свои обязанности.
Миром правят деньги. Алчные создания под названием "люди" будто зависимы от них. Больше-больше-больше. Лишь бы развлечения не кончались. Лишь бы можно было бы купить все то, что пожелаешь. Наивные. Наивные глупые людишки. Свободу купить вы не сможете ни за какие деньги. Но подарить ее кому-нибудь вполне. Однако вы все равно обречены влачить свое жалкое существование, обремененное определенными правилами, нормами. И именно это становится их клеткой. Именно это делает их такими же рабами, как и он сам. Теми же животными, посаженными за решетку, теми же ничтожествами, вынужденные смотреть на мир сквозь призму своих маленьких привилегий. Глупость. Идиотизм. Рождаясь на этой земном шарике человеком, вы уже обречены на лишение свободы в чем бы то ни было. У каждого по-разному, но люди ведь все же одинаковы?
Глупые, глупые люди. Делят мир на черное и белое. И этим самым черным почему-то становится все то, что отличается от общепринятых норм. Устроивший теракт человек другой национальности на очень долгое время обрекает свой народ быть этим черным. И не важно, что у тех, других, подобного в мыслях даже и не было. Один за всех и все за одного? Черное... Как много на этой планете получается черного. Если даже он, просто мальчик-раб, сидящий за железными прутьями своей решетки относится к этому темному мрачному свету, то почему к нему не относятся все остальные? Те, кто смотрит на него с затаенными страхом или открытым презрением, те, кто посадили его сюда, те, кто его, возможно, купят. Разве такие люди, ощущающие мнимую свободу каждого своего действия, являются той самой белой стороной? Мир - сплошная гниль. Смешавшуюся границу белого и черного принято называть серым... И кто тогда серый? Кто тогда не то, не другое, а нечто среднее?
- Они отнимут наш кислород. Закончись, закончись, закончись, - со стороны, наверное, все это выглядит странно. Но кто на самом деле не без тараканов в голове? Этого никто не поймет, кроме самого мальчика. Потому что попросту уже не обращают на него внимание.
Взгляд сиреневых глаз, под которыми залегли темные синяки, уставлен куда-то в небо, не сосредотачиваясь на какой-либо точке и смотря в пустоту. Не земля, не небо. Нечто среднее. Столь же эфемерное, как и чувство свободы. Ты ничего не разглядишь, потому что этого нет. Но, в то же время, оно просто тщательно прячется от просто людского глаза, как скрывающаяся на поверхности истина.
Чирик-чирик.
Их всех становится с каждым днем на одного-двух меньше. Покупатели находятся довольно быстро. А мальчик сам дал себе новую фамилию. Эспозито. Он такой же потеряшка. Только он потерялся в своих суждениях о мире и мыслях. Все смешивается в один комок, где ничего не разобрать. Начинается одним, а кончается другим. Ему навеки суждено быть этим маленьким, никому ненужным потеряшкой. Быть слишком умным оказалось плохо. Никто так и не понял того, о чем он говорил. А ведь гениальность тесно граничит с настоящим безумием, к которому он так близко уже подступил.
Ха-ха. Просто переступи черту. Просто сожги здесь все нахрен, не оставив после себя ничего. Разве плохо быть безумцем? Самым настоящим сумасшедшим? Ты все еще нормальный человек, но наконец-то свободный. Со своей точкой зрения, которую никому не удастся познать. Может, это и означает стать свободным? Полностью отдаться в мир собственных размышлений - единственное место, где тебе ничего не смогут запретить.
Ха-ха.
Стать свободным. Наверное, это прекрасно. Но он уже безумен, и почему-то так и не чувствует того самого, того эфемерного. Мы вынуждены ходить кругами в поисках свободы, будто по четкой линии нарисованной окружности. Одна вечная линия без резких поворотов. Иди по ней вечность и все равно ничего не найдешь. Какой бы путь ты когда-нибудь бы ни выбрал, все равно все сводится к этой чертовой геометрической фигуре. Чертов круг.
- Я покупаю его, - Эспозито переводит пустой взгляд за клетку и чуть склоняет голову к левому плечу. Отросшие светло-голубые волосы падают на глаза, чуть перекрывая обзор. Но когда это ему мешало? А на кончиках пальцев вновь танцует фиолетовый огонек, жажда спалить здесь все к чертям собачьим становится почти неконтролируемой. Но он просто продолжает сидеть на коленях, чувствуя, как руки обжигает будто огнем.
Кто это? Убить его хочется еще больше, чем всех остальных вместе взятых. Он другой, но он такой же. Не то, не другое. Но в то же время он слишком странное представление того самого серого.
Перед клеткой стоит молодой парень с блондинистыми волосами, а за его спиной стояли два бугая. В одного из таких самого мальчика можно было бы поместить аж целых пять раз. Впрочем, оно и не удивительно. Сейчас он настолько худ и мелок, что остались почти только кости, обтянутые бледной кожей, лишенной солнца. А еще эти незнакомцы были в деловых костюмах, и за поясом была видна, вроде бы, кобура, если он правильно помнит название той странной штуки. Так по улице, в основном, расхаживала только мафия. И неужели это они? Тот парень выглядел всего на несколько лет старше самого Эспозито, но взгляд его был более осмысленным. Он точно знал, чего хочет и к чему стремится. А еще там виднелись будто танцующие чертята. Он не такой, как остальные. Он странное понятие серости и эфемерного чувства свободы. Он такой же безумец.
Он забавный.
Весь его вид буквально кричит о том, что он самое светлое существо во всем мире. Голубые глаза смотрят прямо, пронзительно, неотрывно. И лишь в них видна чуть затаенная злоба на что-то, зависть и прочие темные чувства. Но в тоже время он искренне воодушевлен своей новой покупкой и даже как-то рад. Совместить несовмещаемое. Как можно было запихнуть в одного человека столь противоречивые чувства? Такого не бывает. Ведь так?
Эспозито продолжает смотреть пустым взглядом в эти пронзительные голубые глаза человека напротив. Его купили. Подумать только. Его. Только что. Купили. Надели золотой поводок на шею и лишили последней возможности хотя бы смотреть на свободу сквозь железные прутья ставшей родной клетки. Поганец. Ты ведь тоже не свободен. Идешь на поводу у своих чувств и желаний. Импульсивный маленький говнюк, который только строит из себя невесть что. Раб собственных чувств. Еще и не знаешь, что хуже: быть закованным реальными цепями или теми, что ты придумал сам, но продолжаешь упорно не замечать?
Они два раба. Каждый по-своему. Они ужас какие разные, и Эспозито даже не хочет оставаться с этим человеком один на один. Они сожгут друг в друга в пламени двух разных цветов. Огонь разгорается сильнее. Кожа, кажется, начинает краснеть, но мальчик не чувствует боли. Он вообще ничего не чувствует, кроме заполняющих изнутри ярости и безумства. Сжечь. Сжечь-сжечь-сжечь. Не оставить ничего, кроме горстки пепла и растоптанных затаенных мрачных желаний. Он не знает, что от него хочет его новый хозяин, но в нем самом поселилось только одно единственное желание. Убить его и наконец-то свалить к чертям собачьим. Окунуться с головой в безумие и попробовать на вкус эфемерную свободу. Фиолетовое пламя, кажется, показывается не только на кончиках пальцев, но и заполняет самого мальчишку всего без остатка. Оно разрастается все больше и больше, вытесняя все остальные чувства, кроме жгучей ненависти, неконтролируемой ярости и дикого желания убивать.
Это его личный кошмар. Это его личное проклятье.
- Пойдем со мной, Альфред, - говорит блондин, дружелюбно протягивая руку новой игрушке.
- Меня зовут Винсенте, - не переставая улыбаться и смотреть на хозяина пустым взглядом, ответил мальчишка, игнорируя протянутую руку.
Даже просто идти, кажется, нет сил. Ослабшие мышцы неприятно ноют. Но Эспозито идет. Он вынужден соглашаться со всем, что ему скажут. Вынужден делать все, что ему скажет. Вынужден быть тем, кем ему скажут.
- Теперь ты - мое Облако.
- Пусть на тебя упадет небо.
***
Еши вздрагивает, стоит только сначала Сасагаве, а потом с задержкой в пару секунд и Кее открыть глаза. Рехей резко садится на диване и пытается отдышаться, в то время как Кея с не читаемым выражением лица потирает посиневшие запястья и шею. Кажется, все проходит довольно "гладко", если смотреть со стороны того, что иллюзионистам Мельфиоре удалось погрузить экс-Десятых в чужие воспоминания. Только, как она и предполагала, те были совсем не радужными и, скорее всего, пропитанными ощущением чего-то мрачного и неприятно липкого, как это бывает при встрече с Карлосом.
- Псих, - почти синхронно выдают Солнце и Облако, заставляя Фантазму нахмуриться лишь больше. Это совсем не конец. Возможно, дальше будет только хуже.
