***
Рокудо был против этого. Причем «против» - это мягко сказано. Он сопротивлялся до последнего, пока ему не пригрозили проводить Испытание где-нибудь вне Италии, и он резко осунулся, погрустнел, но смирился. Казалось бы. Пока прорабатывался план, он все время маячил рядом. Пока проверяли все размеры и нормативы будущего босса, он неизменно стоял подле. Когда определились со способом, он тоже был рядом. Кусал свой кулак до крови, видя голограмму того, что будет происходить с его соулмейтом уже завтра, и не мог вдохнуть полной грудью. Он был в ужасе. Он вышагивал «восьмерки» по комнате, пока ждал возвращения Тсунаеши в комнату, а когда тот надавил на дверную ручку – рванул вперед, чтобы, едва дверь откроется, стиснуть его в своих объятьях. Он все еще был на несколько сантиметров выше. Он все еще был самым неправильным иллюзионистом из всех. Он держал в своих руках изможденное планировкой и тренировками тело, которое едва ли могло ответить на объятья или попросить отпустить. Тсунаеши устал. Выдохся. Сотлел. И завтра ему предстояло пройти через то, через что никто вообще не должен проходить. Впервые в жизни он серьезно мог умереть, и Мукуро не успеет помочь, даже если будет рядом, не успеет ничего, только смотреть, только бить по бронированному стеклу, только… — Мук-куро, — невнятный шепот куда-то на ухо, — если это моя последняя ночь, позволь мне заснуть в твоих объятьях. И он услышал. Он понял. Обычно все было иначе. И Рокудо поворачивался спиной, давая себя защитить. Но сегодня защита нужна была не ему. Он нес тело соулмейта, как самую ценную и хрупкую вещь во вселенной, укладывая на мягкий матрац, садясь рядом и накрывая их большим, пуховым одеялом. Он прижал едва остающегося в сознании Саваду к своей груди и крепко-крепко обнял. — Если завтра… — начал было тот, но его прервала рука. Холодные костяшки, надавившие на пухлые, искусанные, теплые губы, заставляя замолчать. Он – босс, но иногда он может позволить себе слабость. А его соулмейт может позволить себе быть не таким агрессивным, как на людях, чтобы помочь ему пережить все, что преподнесет жизнь. — Савада Тсунаеши, завтра ты пройдешь Испытание Наследника и сможешь официально принять пост. Я буду стоять за твоей спиной во время Церемонии наследования, я буду рядом каждый раз, когда ты будешь оступаться, чтобы подать руку, и каждый раз, когда ты будешь на вершине, чтобы не дать тебе зазнаться. Я буду рядом, знаешь почему?.. Но изморенное Небо уже безмятежно дремало на его груди, и Рокудо решил не продолжать. Когда-нибудь, когда-нибудь он скажет это.***
В белом помещении было лишь три вещи – стеклянная капсула, пульт от нее и стул. Конечно, это был не тот оттенок белого, что в зданиях Мельфиоре. Скорее больничный-белый, что сказывалось на эмоциональном фоне всех окружающих. Благо, Хранителей уговорили остаться дома. Здесь был только Тсунаеши, Джанини, контролирующий процесс, Мукуро и Реборн. Никого больше. Идеальная тишина. Мертвая тишина. Никто не разговаривает. Они обговаривали план столько раз, что уже знают все до секунды. Им не нужна лишняя суматоха. Иллюзионист отходит в дальний угол, последний раз коснувшись – рукой без перчатки – рукава черного пиджака соулмейта. Реборн кивает Джанини. Крышка «стеклянного гроба» открывается с мерным жужжанием. Шатен нервно ежится, а Рокудо отводит взгляд на то время, когда единственный его близкий человек залезает туда внутрь, позволяя закрепить себя пластиковыми стяжками, позволяя полностью обездвижить и закрыть. Характерный щелчок звучит не хуже спускового крючка пистолета. В груди неприятно ноет, когда Джанини поворачивает первый рубильник. На дисплее пульта показывается, сколько кислорода осталось в капсуле. Мукуро синеет от предчувствия чего-то плохого, их связь соулмейтов бушует, сообщая, что один сейчас на грани, у самой грани, совсем близок к… Уровень кислорода падает. И тогда все слышат это. Хрипение, отчаянное хрипение погибающего в капсуле молодого человека, который силится сохранить клочки, остатки воздуха, чтобы сказать пару слов перед тем, как потеряет сознание. Слова, которые заставят его соулмейта рухнуть на колени от изнеможения. Слова, которые, возможно, звучат последний раз. — Люблю тебя. Аппарат жизнеобеспечения показывает, что организм Тсунаеши достиг нужной точки и спасся комой. Аркобалено ничего не говорит, видя слезы ужасного из преступников, проклятого, изгоя, самого жестокого, бездушного, продавшего себя самого за ужасную силу, никчемного, ужасающего… Он прыгает ему на голову и слабо тянет за отросшую челку. — Пошли. Он сделает дальше все сам. Мы будем нужны ему в нормальном состоянии. И тот подчиняется, на автомате доходя до душа, принимая этот самый душ, падая в кровать и засыпая. Его организм отказывается использовать эмоции, пока соулмейт на грани смерти. Это бунт.***
Савада выходит из комы на третий день. Он говорит, что Джотто улыбался ему.***
Когда Хранители прекращают утомлять босса расспросами, а все дела позади, он возвращается в свою комнату, смежную с кабинетом. Неизменную обитель двух замученных жизнью соулмейтов. Неизменно темную, неизменно дышащую. Когда он заходит, и дверь за ним закрывается, все маски спадают. Когда это происходит, они больше не Рокудо Мукуро и Савада Тсунаеши. Они подростки, еще не дожившие до своего двадцатилетия, которые прошли через то, через что не должны проходить подростки. И они могут сидеть в тишине, на полу, стискивая друг друга в объятьях до боли в костях, до синяков и царапин от пальцев. Они могут плакать, могут биться в истерике, а могут трахаться. Жестко. Или заниматься любовью, узнавая каждую частичку тела своей второй половины. Того, без кого тебя не было бы. Они могут это. И этой ночью они позволят себе побыть простыми подростками.***
Испытание наследника пройдено. Всем известно об этом, все знают, что Тсунаеши станет боссом, и откладывать это дело больше нельзя. На следующем же совещании он выступает с предложением даты Церемонии Наследования. Через месяц. Хранители обязуются лично оповестить все дружественные семьи из Альянса о месте и дате проведения, а так же убедиться, что все боссы готовы преклонить колено перед Боссом Боссов. Это может быть рискованно, но это их работа. Тсунаеши доверяет им всю организацию. Он слишком устал, чтобы думать о мафии сейчас. Когда Мукуро едет с ним в Рим, они встречаются с отцом, и соулмейт, глубоко вдохнув, отпускает его. Его с отцом. В Японию. На несколько недель. Отдохнуть. Даже если он сам не сомкнет глаз все это время от волнения.***
Вдохнуть родной запах Намимори приятно. Слишком приятно, чтобы слишком долго смаковать – можно переборщить. Городок почти не изменился, а Савада чувствует себя старше и солиднее, стоя рядом с отцом. В дорогих костюмах. Оба. Слишком не вписываются в мирную обстановку, как будто вырваны из абсолютно другой сказки… но они все равно идут. Идут по знакомому маршруту. К бежевому дому с темно-коричневой кладкой на крыше и милым двориком. Чтобы остановиться около ворот и, переглянувшись, улыбнуться: — С возвращением домой, пап. — С возвращением домой, сынок. Они делают шаг внутрь вместе; и вместе стучат. Теперь – только так. Когда слышится топот, поспешные сборы, возня, щелчок замка и дверь открывает заспанная, но очаровательная домохозяйка. — Добро… И застынет в немом шоке. И не поверит, что люди перед ней – её любимый муж и сын, что вырос слишком рано. А те обнимут её и скажут, что в этот раз остаются на несколько недель, чем доведут бедную женщину до слез. Слез счастья.***
Эти недели лучшие на памяти Тсуны. Он снимает свой костюм-тройку, засовывая пистолеты в дальний ящик, и меняет их на обычные джинсы и футболку. Он не думает о работе, не думает о родственной душе, он просто… продолжает жить жизнью обычного подростка, который приехал на каникулы к матери, чтобы помочь в саду, чтобы таскать ее пакеты после походов за покупками, чтобы жаловаться на то, что третья тарелка рагу не влезает в его живот, чтобы смеяться над «усами из спагетти» отца… Он целует маму в щеку перед тем, как уйти спать. А, поднимаясь в комнату, спотыкается на той же ступеньке, что и всегда. И это настолько по-домашнему, что у него наворачиваются слезы.***
Савада Нана находит сына заснувшим на полу, недалеко от его комнаты, с телефоном в руке. На экране телефона было сэлфи, сделанное тремя людьми – сыном, его соулмейтом и их общей подругой. Они улыбались, держа в руках странной формы мороженое, и казались самыми обычными подростками. Но Савада Нана помнила про костюм-тройку и пистолеты, спрятанные в дальней комнате. Поэтому она не стала будить Тсуну, разрешая ему поспать столько, сколько потребуется его организму для хотя бы какого-то восстановления. Хотя бы какого-то.***
Недели проходят слишком быстро. — Обещай, что приедешь на Рождество, — просит мама, обнимая Саваду крепко-крепко, но нежно, как умеет только она. — Обещаю, — выдавливает из себя он и прячет слезы, потому что он не знает, будет ли жив к Рождеству.***
В римском аэропорту их с отцом встречает лишь Мукуро. Они пожимают друг другу руки, когда отец уходит своей дорогой, а после иллюзионист пользуется своей силой, чтобы скрыть их от чужих глаз, и целует. Почти неощутимо, нежно, передавая всю боль от разлуки и то, насколько он соскучился. И Тсунаеши чувствует все его эмоции. И Тсунаеши знает, что может повторить это снова. Теперь уже точно. — Я люблю тебя, Мукуро. И он знает, что не получит ответа не из-за не взаимности. А потому что другой в это время глотает подступающую к горлу истерику. Его никто никогда не любил. Ему слишком часто говорили, что его никто не полюбит. Он впервые слышит эти слова и боится в них поверить. Но он верит в человека, что говорит их, а потому… — Я тоже люблю тебя, Вонгола. И, может быть, на какое-то время они могут поверить, что все нормально.***
Церемония Наследования проходит в Сицилии, куда отправляются все Хранители и все представители Альянсов. Тсунаеши наизусть знает свою речь, и что он должен делать. Все отточено наверняка. Промашек быть не может. Тогда, в ночь перед Церемонией, к нему заглядывает Аркобалено. Он устал от всей этой суматохи, но все еще бодр и не потерял остроты реакции. Он стучит трижды, входит без разрешения, и садится на стол рядом с почти приконченной бутылкой рома. Ему требуется одна рюмка, чтобы сказать то, ради чего он шел сюда, к помятому и не готовому к Церемонии боссу. Тсунаеши почти спит, полулежа на столе, когда слышит это. И это бодрит сильнее холодного душа. «Я горжусь тобой, Тсуна».***
Следующим утром все оставшиеся семьи приезжают на Церемонию Наследования Вонгола Дечимо.