Четыре мили до Фейсинга

      Не доходя до дома капитана пары кварталов, они расстаются, условившись встретиться на причале через полчаса. Джеймс идет куда-то в доки, а Майкл открывает выданным ему давным-давно ключом входную дверь Грейсмарков, снимает мокрую штормовку и заходит в гостиную.       Там нет ни капитана, ни его супруги, только Изабель. Она сидит за пианино и пытается подобрать какую-то мелодию. Изабель поворачивает голову и видит Майкла. Видит ссадину на губе, синяк возле скулы, скованность движений.       — Где вы были? — Она очень старается произнести эту фразу легко, но Майкл без труда может расслышать в ее голосе подозрение и ревность.       — У друга, — отвечает он и садится в кресло. — На меня вчера напали в доках. Ничего серьезного, но я решил, что мне лучше отлежаться вне этого дома, чтобы не нервировать вашу матушку и вас.       Изабель подходит к нему и опускается на подлокотник кресла.       — Если вы так заботитесь о моем душевном благополучии, то должны были оповестить нас о том, что случилось! — Изабель хмурится. — Кто на вас напал? Грабители?       Майкл молчит и внимательно, очень внимательно смотрит на девушку. Она пока ничего не знает. Фассбендеру становится чуть легче — если бы молва разнесла новости о том, что смотритель маяка оказался немцем, Изабель бы узнала их одной из первых.       — Да, грабители. — Ему нравится эта версия. — К счастью, у меня с собой не было ничего ценного.       — А что это за друг, у которого вы ночевали? — И снова, снова это подозрение во взгляде!       — Вы… вряд ли вы его знаете. Так, один шотландец.       ***       На причал Майкл приходит с небольшим опозданием: Джеймс уже там, и он о чем-то яростно спорит с Хэмширом под проливным дождем. Больше всего они сейчас напоминают двух петухов — мокрых, взъерошенных и готовых к драке.       — …думаешь, я Макмиллана не узнаю? — Джеймс, несмотря на то, что он на голову ниже капитана и раза в два легче, явно чувствует себя более уверенно. — Передай ему и этому ублюдку Финчу, что не только у него есть приятели в доках, способные дать в зубы.       — С ума сошел, шотландец? — Хэмшир срывается на крик. — Ты с чего взял, что это Макмиллан напал на твоего дружка? А даже если и он, кто вам с ним поверит? — он замечает Фассбендера, подошедшего совсем близко, и зло сплевывает: — Я своими ушами слышал, как вот этот, — он тычет в сторону Майкла, — говорил по-немецки. И скоро об этом будет знать весь город! Заебешься тогда защищать его! Твои же парни первыми отвернутся! А они обязательно узнают! Узнают, что их любимый Джейми водит дружбу с предателем! С одним из тех гадов, которых они раком ставили на Западном фронте!..       И тут Макэвой бьет Хэмширу точно в нос. На мокрые доски причала капает кровь. Капитан рассыпается в грязных ругательствах, но в драку не лезет — вместо этого он выразительно проводит ладонью по горлу, глядя на шотландца, и спрыгивает на палубу баркаса.       — Прости. — Джеймс поворачивается. — Знаю, тебе с этим гадом еще до Фейсинга плыть, но я просто не смог сдержаться.       Макэвой мокрый, бледный и… невероятно красивый. Красивый настолько, что Майкл не понимает, как он не замечал этого раньше. Ему хочется схватить шотландца, прижать к себе и сказать, что он со всем разберется сам, что ему не нужна помощь, тем более — в случае, когда Джеймс может из-за него потерять доверие своих же людей…       Но обнимать нельзя. Даже дотронуться до плеча в знак поддержки и благодарности — страшно.       Хэмшир ворчит что-то со дна своего баркаса, но дождь заглушает звуки. Майкл хочет сказать: «Я вернусь». Но Джеймс и так его понимает.       Они смотрят друг на друга еще пару секунд, а потом Майкл подхватывает сумку, плотнее запахивает сырую штормовку и прыгает вниз, на борт «Гвиневеры».       ***       Причалив к Фейсингу, Хэмшир пулей вылетел из лодки и понесся в сторону домика смотрителя. Дождь к этому моменту превратился в настоящий водопад, так что Майкл вполне понимал чувства капитана. Согреться, высушить одежду и выпить — именно эти три желания были написаны на лице Хэмшира последние десять минут. На их фоне поблекла даже ненависть к фрицу, с которым ему приходилось делить свой драгоценный баркас.       Когда Майкл зашел внутрь, Хэмшир уже сидел у камина, протягивая руки к огню. От его штормовки, брошенной на каминную решетку, шел пар. Майкл снял куртку, стащил с ног тяжелые ботинки и ушел на кухню — ставить чайник. Затем закрылся в спальне, с трудом подавив желание упасть на кровать, и переоделся в сухое. Он слышал, как засвистел чайник, как Хэмшир потопал на кухню и загремел там посудой, как открылась входная дверь, и в доме раздались шаги Финча, отработавшего свою вахту.       Майкл вышел в прихожую. Финч увидел его, увидел синяки на его лице и тут же расплылся в ухмылке.       — Что, передали тебе мое послание? — спросил он ехидно.       Майкл молча смотрел на Финча. Просто смотрел. Спокойно, даже расслабленно. Но что-то, видимо, было такое в его взгляде, отчего Финч занервничал, отвел глаза, переступил с ноги на ногу. А затем и вовсе отвернулся и направился на кухню — правда, не упустив возможности задеть Майкла плечом, проходя мимо. Они с капитаном долго потом сидели там и о чем-то тихо разговаривали. А вот когда эти двое напились, наконец, чаю, а Хэмшир еще и выкурил трубку — прямо на кухне, не потрудившись даже открыть окно, — и собирались уходить, вот тогда Майкл перехватил хромого в дверях, поймал его за шиворот, как котенка, притянул к себе и прошептал на ухо:       — Послушай меня, Финч. Если я, вернувшись на материк, узнаю, что ты продолжаешь гадить мне или Джеймсу, или кому угодно еще в Гладстоне, обещаю: быть моим сменщиком ты долго не сможешь — по состоянию здоровья. Ты понял, мразь?       Финч отшатнулся, ударившись плечом в стену, спиной толкнул дверь и, прошипев «Берегись, фриц!», вывалился наружу, где на него с остервенением набросился дождь. Майкл наблюдал из окна, как они с Хэмширом отчаливают, испытывая при этом одновременно облегчение и тревогу. Тревога была сильнее.       ***       Дожди идут целую неделю без перерывов. Майкл забывает, что такое океан: вокруг его башни лишь серая, однообразная мгла. Маяк работает днем и ночью, и потому Майкл все больше времени проводит на самом верху, в комнате смотрителя, а в домик спускается только для того, чтобы приготовить еду, протопить камин и помыться. В сторону Гладстона он старается не смотреть. Все равно там ничего, кроме размытых огней, не видно.       Он старательно заполняет вахтенный журнал, когда замечает, что у него дрожит рука. Сегодня седьмой день без новостей о Джеймсе. Майкл не знает, что происходит на материке, не знает, как далеко зашел в своей ненависти Финч. Он понимает, что в любой момент может потерять работу — сразу же, как только доброжелатели доложат Грейсмарку об истинной сущности нового смотрителя. Но ему, как ни странно, все равно: все мысли прочно занимает тревога за Джеймса.       К вечеру приходит радиограмма с предупреждением о буре. Майкл проверяет, плотно ли закрыты окна в домике, берет побольше сигарет, бутылку с водой, и поднимается в башню, готовясь переждать там непогоду. Словно усыпляя его бдительность, ветер унимается до штиля, но Майкл знает: еще немного — и на маяк обрушится настоящий шквал.       И тот не заставляет себя ждать. Башня стонет под напором ветра, и кажется, что только чудо не дает ей обрушиться в океан. Майкл рискует на минуту выйти из комнаты смотрителя на узкий балкончик: вцепившись руками в перила, он смотрит, как вокруг него мечется дождь — не падает с неба, как и положено дождю, а носится туда-сюда, как ошалевшая келпи, которую оседлал какой-нибудь хитрый и ловкий шотландец. Где-то высоко в безумном небе сверкают молнии.       Буря бушует уже больше часа, когда Майкл вдруг поднимает голову от книги и прислушивается. Ему кажется, что сквозь грохот грома и вой ветра пробивается другой звук — равномерные удары, доносящиеся откуда-то снизу. Еще секунда — и он понимает, что это колотят в дверь башни. Майкл невольно бросает взгляд на ящик стола, где заперт револьвер, но сразу же отбрасывает эту мысль, хватает лампу и торопливо спускается вниз. Сто восемьдесят четыре ступени по винтовой лестнице, и удары становятся все громче, и вот он уже в цоколе башни... Майкл отпирает засов, и в дверь вваливается Джеймс — мокрый, как мышь, и невероятно счастливый.       — Что ты тут делаешь? — Майкл рад, он страшно рад и чувствует такое облегчение оттого, что с Джеймсом все в порядке, что Финч до него не добрался, но это нарушение правил, и если кто-то узнает…       — Никто не узнает, Фассбендер. — Джеймс читает его мысли. — Думаешь, я зря поперся к тебе в такую бурю? Все по домам сидят.       И тут до Майкла доходит.       — Ты идиот! — Он кричит на Макэвоя, не сдерживаясь; ему страшно хочется схватить Джеймса за грудки и как следует встряхнуть, но мешает лампа в руке. — Ты на чем приплыл? На лодке старого Эггза? Ты с ума сошел?       — А что, мне надо было Хэмшира просить? — Джеймс улыбается. Видно, что шотландец ни капли не раскаивается в содеянном — наоборот, гордится своим подвигом, как мальчишка.       — Никогда больше так не делай. — Майкл почти рычит. Он все-таки ставит лампу на ступеньку винтовой лестницы, и в ту же секунду Джеймс толкает его в стену.       — Я не могу больше там… без тебя, — бессвязно признается он в перерывах между поцелуями. — Я с ума сходил… смотрел на этот чертов маяк, смотрел… каждую ночь смотрел, и все думал: как ты тут, один… господи, у тебя самая дурацкая на свете работа, ты знал об этом?       Руки его забираются Майклу под рубаху, и тот вздрагивает — ладони у Джеймса ледяные.       — Ты замерз, — безапелляционно заявляет Майкл, подхватывая лампу, — марш наверх!       ***       В комнате смотрителя Джеймс снова превращается в мальчишку, на этот раз — любопытного. Он заворожено рассматривает каждую мелочь, не решаясь поднять голову к фонарям — те пылают на один ярус выше, пылают ослепительно ярко, тихонько вращаясь вокруг своей оси.       — Раздевайся.       Джеймс смотрит на Майкла, подозрительно прищурившись.       — Я, конечно, польщен, но… на этом чертовом маяке ни кушетки, ни дивана нет.       — Дурак. — Майкл сам начинает стаскивать с Джеймса куртку вместе со свитером. — Здесь холодно, и в мокрой одежде ты мгновенно околеешь. Взять с собой запасные рубашку и штаны ты ведь не додумался?       — Ладно, ладно. — Макэвой послушно снимает все остальное и остается в одном белье. — Дальше что?       Майкл медлит, рассматривая шотландца. Потом с трудом отворачивается, берет со стула шерстяной плед, оставшийся еще от старика Дигори и потому пропахший крепким табаком и морской солью, и накидывает его Джеймсу на плечи.       — Вот, закутайся и садись. Когда буря поутихнет, можно будет спуститься в дом и высушить твою одежду.       — А виски тут нет?       — Нет. Вахтенному нельзя пить.       — А его гостям?       — А гости тут не предусмотрены правилами Маячной службы!       — Ладно-ладно. — Джеймс идет на попятную. — Чем тогда займемся?       И вдруг краснеет, натыкаясь на тяжелый, почти осязаемый взгляд Фассбендера. И чем дольше Майкл молчит, тем сильнее горят щеки Макэвоя, так что скоро кажется, будто плед ему не очень-то и нужен… Видимо, Майкл приходит к такому же заключению: он вдруг встает и подходит к стулу, на котором сидит Джеймс, рывком выдергивая его оттуда. Шотландец стоит перед ним, задрапированный в плед, как какое-нибудь мелкое римское божество, и Майкл опускается перед этим божеством на колени.       — Майкл!..       «Ничего не говори, — мысленно умоляет Майкл, осторожно ведя кончиками пальцев по бедру Джеймса. — Не говори ни слова, мне и самому страшно…»       Он не знает, что будет делать в следующее мгновение, но пока все кажется чертовски правильным: и то, как дергается Джеймс в его руках, и реакция его тела, и тяжелый, густой, животный запах, который становится тем отчетливее, чем ближе Майкл к своей цели. И первый по-настоящему громкий стон шотландца, и любопытство Майкла, и странный, но такой родной вкус на языке, и пока еще неловкие движения.       Джеймсу хватает пары минут. Тяжело дыша, он падает обратно на стул, даже не потрудившись запахнуться, а Майкл, который и сам, кажется, вот-вот потеряет сознание от ставшего нестерпимым желания, испытывает при этом что-то вроде гордости — как человек, проделавший невероятно трудную работу. Еще секунд пятнадцать Джеймс милосердно молчит, а потом задает самый неуместный в данном случае вопрос:       — Ты до меня был с мужчиной?       Майкл мотает головой.       — А ты? — спрашивает он, решив, что теперь-то точно нечего стесняться.       — Я тоже нет, — Джеймс мнется. — Но я думал об этом. Знаешь, на войне стало понятно, что мне нравятся не только женщины… На войне вообще многое о себе понимаешь.       ***       Буря оказывается к ним милосердна: побушевав еще час, она уносится куда-то на север. Джеймс засовывает ноги в ботинки, подбирает с пола свою одежду и, продолжая кутаться в плед, спускается вниз. Майкл следует за ним. На улице по-прежнему темно и накрапывает дождь, под ногами хлюпает. Едва оказавшись в домике, Майкл разжигает камин в спальне. Джеймс ждет его на кровати, забравшись под одеяло с головой.       — Я поставлю чайник? — спрашивает Фассбендер, снимая рубашку.       — С ума сошел? Мы наконец-то добрались до спальни, а ты предлагаешь мне чай? Я тебе кто — британская королева? Иди сюда!       ***       — Ты был когда-нибудь в Шотландии?       — Нет, а что? — осторожно отвечает Майкл. Он помнит, как в прошлый раз оживился Джеймс после подобного вопроса про Кертис и ждет радостного крика «Тогда поехали!».       — Тогда поехали! — радостно кричит Джеймс.       Майкл стонет и с головой накрывается одеялом.       — Ну, а почему нет? Тебе хочется оставаться здесь, среди этих людей? Я тебе не сказал, а надо было: Финч и Хэмшир в тот же вечер, как вернулись на материк, отправились в «Пьяную устрицу» и шепнули паре-тройке докеров о тебе. Этот мерзкий слух гуляет по Гладстону уже неделю и оброс такими подробностями!.. Если честно, я думаю, что Грейсмарк уже ищет нового смотрителя.       Майклу не хочется вылезать. Тут темно, тепло и спокойно, а главное — на расстоянии вытянутой руки лежит совершенно голый Джеймс. Идеально.       Но шотландец не унимается и тянет одеяло на себя.       — Здесь тебя ничего не держит, — говорит Макэвой. — И меня. Я готов уехать. Я уже нашел в Гладстоне то, что мне нужно.       Майкл понимает, о чем он, и думает: «Я тоже».       — Макмиллан и остальные все равно тебе не дадут жизни. Чтобы ты понимал... Живет здесь одна женщина, Ханна Роннфельдт. Ну, и угораздило ее влюбиться в немца по имени Фрэнк. В чистокровного такого немца, рыжеволосого, с выговором потомственного бюргера. Не знаю уж, что он забыл в Гладстоне. Одним словом, вышла она за него замуж, несмотря на угрозу папаши лишить ее наследства, и родила в положенный срок дочку. — Джеймс помолчал. — Их могила у самой ограды кладбища, и Ханна ходит туда каждую неделю. Пустая могила — Фрэнк и маленькая Грейс сгинули в море. К ним в дом ворвались среди ночи, немец пытался спастись вместе с младенцем, да, видно, не смог. И я почти уверен, что знаю, кто напал тогда на дом Роннфельдтов.       Майкл молчит. Он больше не пытается спрятаться под одеяло, но и отвечать Джеймсу пока не хочет. Когда он впервые поднялся на башню маяка, ему показалось, что он наконец-то нашел свое место. Чем больше времени Майкл проводил в комнате смотрителя, тем быстрее излечивалась его душа, тем быстрее затягивались дыры, оставленные в ней войной. А теперь он задумался: может, дело вовсе не в уединении Фейсинга? Может, дело в Джеймсе? Что с ним сделал этот шотландец — неугомонный, отважный, живой, как вода в ручье?       — Я узнавал — через три недели отсюда в Глазго уходит корабль, — тихо добавляет Джеймс. — Подумай.       ***       Через неделю, в пятницу вечером, Майкл с чемоданом в руках вошел в дом Грейсмарков. Ни супруги капитана, ни его дочери не было. Он поднялся на второй этаж и постучал в дверь кабинета. Начальник порта сидел за столом и, казалось, даже обрадовался приходу Майкла. Фассбендер был удивлен: предполагалось, что капитан молча сунет ему на подпись уведомление об одностороннем расторжении контракта с Маячной службой и отправит восвояси. Вместо этого он привстал, пожал Майклу руку и указал на стул.       — Виски, мистер Коллинз?       — Фассбендер, — поправил тот. — Моя фамилия — Фассбендер.       За последний месяц Майкл произносил эту фразу уже в третий раз. Только сейчас он понял, какая это роскошь — не прятаться больше за своими ирландскими предками. Хотя бы за это Гладстону можно сказать «спасибо».       Грейсмарк глянул на Майкла из-под бровей и потянулся за графином с виски.       — Да, конечно же, Фассбендер. Вы уж извините, это я по старой памяти… — пробормотал он. — Знаете, Майкл, нам же, по большому счету, неважно, как зовут смотрителя, если он идеально выполняет свои обязанности. А вы — вы справляетесь на отлично, в этом у Маячной службы нет никаких сомнений. Да вы садитесь, садитесь! Очень уж неудобно с вами разговаривать — шея устает! У вас какой рост? Футов шесть, не меньше?       Оторопевший Майкл машинально кивнул и опустился на стул. Грейсмарк, удовлетворенно улыбнувшись, продолжил:        — Мистер Фассбендер, я буду с вами честен. Когда до меня дошли слухи о вашем… происхождении, я навел справки, чтобы выяснить, кто же вы такой на самом деле. Меня, конечно, огорчил тот факт, что вы скрыли свою истинную фамилию не только от Маячной службы, но и — что гораздо более серьезно, — от армии Содружества. Думаю, вы и сами это понимаете.       Майкл наклонил голову в знак согласия. Он до сих пор не понимал, к чему ведет капитан, и потому помалкивал.       — Однако же… — Грейсмарк потянулся за портсигаром. — Сигарету? Так вот, я бы соврал, если бы сказал, что не понимаю ваших мотивов. Назовись вы своей настоящей фамилией — и проблем было бы не избежать. Расспросы, проверки, пристальное внимание со стороны соответствующих служб, постоянное подозрение, в конце концов! Я уж не говорю о том, как относились бы к вам сослуживцы и военное начальство. Одним словом, желание, если можно так выразиться, спрятать вашу немецкую половину от всех, в каком-то смысле даже похвально. Вы всего лишь хотели служить Содружеству…       — Так, послушайте, — не выдержал Майкл. — Вы сказали, что будете со мной честны, так будьте. Хватит ходить вокруг да около. Вы хотите сказать, что не собираетесь разрывать со мной контракт, даже несмотря на столь явный обман?       Минуту Грейсмарк молчал, разглядывая Майкла, потом сделал длинную затяжку и глотнул виски.       — А это, — он резко ткнул окурком в пепельницу, — зависит только от вас, мистер Фассбендер.       — Объяснитесь, — Майкла начинало это раздражать.       — Охотно. Думаю, слова о том, что вы пришлись по душе мне и моему семейству, не станут для вас неожиданностью. Миссис Грейсмарк с самого начала отнеслась к вам почти как к родному сыну — уверен, вы в какой-то мере смогли утешить ее тоску по нашим мальчикам, не вернувшимся с войны. А вот с Изабель все гораздо сложнее и в то же время гораздо проще. Вы не дурак и наверняка заметили, как она смотрит на вас. Я не знаток женских душ, но здесь сомневаться не приходится: моя дочь влюблена. Я же, в свою очередь, думаю, что немного немецкой педантичности и твердости нашей семье точно не помешает... Если вы понимаете, о чем я.       — Для капитана вы говорите слишком витиевато. — Майкл улыбается одними губами. — Давайте я постараюсь перевести это на простой и честный язык докеров и портовых шлюх — мне он как-то привычнее в последнее время. Вы хотите, чтобы я женился на Изабель, и тогда место смотрителя останется за мной? Маяк в обмен на мою немецкую кровь и… что там? Твердый член?       Грейсмарк поморщился, но поправлять Майкла не стал.       — Суть вы уловили верно. И не забывайте, что я предлагаю вам не только маяк, но и свое покровительство. Наша семья — одна из самых уважаемых в Гладстоне. Одно мое слово — и от Макмиллана, Финча и тому подобных не останется даже воспоминаний. Кроме того, я заметил, что вы очень сблизились с тем шотландским парнишкой, Макэвоем. Знаете, у него отличные перспективы, касающиеся работы в порту. Вы в курсе, сколько получает докер? Умножьте эту сумму на пять. А вот если вы откажетесь… Увы, я не смогу гарантировать ни вашу безопасность, ни безопасность мистера Макэвоя.       Капитан говорил что-то еще, но Майкл его уже не слышал. Отчаянно пытаясь сохранить остатки самообладания, он цеплялся взглядом за хрустальную пепельницу, стоящую на столе. Тяжелая, как снаряд корабельной пушки, она идеально подходила для того, чтобы проломить кому-нибудь голову. С трудом заставив себя отвернуться, Майкл посмотрел в окно. Отсюда, со второго этажа, был виден освещенный фонарями порт, доки, крыша «Пьяной устрицы». На холме белел в сумерках дом старого Эггза.       — Мистер Грейсмарк. — Майкл встал. — Я мог бы долго расшаркиваться перед вами, объясняя, что я не люблю вашу дочь, какой бы милой и прекрасной она ни была. Я мог бы сказать, что восхищаюсь вашей заботой об Изабель и ее будущем. Я мог бы просто дать вам в морду за то, что вы посмели угрожать Джеймсу. Но я, к сожалению, тороплюсь. Так что скажу коротко: идите на хуй, капитан.       ***       Джеймс как раз заканчивает жарить очередную порцию рыбы, когда слышит стук в дверь. На пороге стоит Майкл. С чемоданом в руках.       Джеймс улыбается.       — Когда там, говоришь, уплывает твой корабль в Глазго? — спрашивает Майкл.       — Через две недели.       — Тогда можно я эти две недели поживу у тебя?       Макэвой хватает чемодан и тащит его в комнату, потом, вспомнив о рыбе, несется к плите. Когда он возвращается, Майкл сидит на кровати. Джеймс опускается рядом.       — Значит, ты все-таки надумал?       — Я поеду с тобой в Шотландию, но с одним условием. — Майкл непривычно строг, и Джеймс мгновенно настораживается:       — Что за условие?       Майкл поворачивается к Джеймсу, смотрит ему в лицо, потом медленно протягивает руку и проводит кончиками пальцев по его щеке.       — Ты наденешь килт.       Джеймс застывает на секунду, затем открывает рот, чтобы начать ругаться, но Майкл оказывается быстрее. Он целует его, и Макэвой немедленно затихает и подчиняется.       — Ладно-ладно, я согласен! Ты умеешь убеждать. Но есть одна штука, о которой ты должен знать!       Рука Майкла замирает в нескольких сантиметрах от паха Джеймса.       — Что такое? — спрашивает он, нахмурившись.       Джеймс приближает лицо к самому уху Майкла, и от его горячего дыхания у того моментально встает.       — У нас в Шотландии есть одна традиция. — Шепот Джеймса прерывается невесомыми поцелуями. — Точнее, не традиция даже, а древнее правило, соблюдать которое обязан каждый горец…       — И что это за правило? — Больше всего Майкл сейчас мечтает о том, чтобы брюки, ставшие до ужаса тесными, куда-нибудь исчезли сами собой.       — Кто в килте, тот и сверху! — орет победно Джеймс, толкает Майкла в грудь, тот падает на спину, и Макэвой одним легким движением усаживается ему на бедра.       ***       Их корабль, идущий из Гладстона в Шотландию, называется «Судьба лепрекона». Майкл считает, что это очень символично. Джеймс же просто ржет, как конь, а точнее, как какой-нибудь гребаный шотландский келпи. Они плывут уже несколько дней, когда Майкл наконец решается спросить Джеймса о том, что он собирается делать, когда они доберутся до Глазго.       — Знаешь, у нас тоже есть маяки, — говорит Джеймс задумчиво. — И их тоже нужно зажигать, и чистить механизмы, и менять топливо. Берег Шотландии изрезан скалами, маяки мы ставим далеко в море, на мелких, пустынных островах, и безумцев, соглашающихся на такую работу, мало. А смотрителю же еще нужен помощник. Так что нас с руками оторвут!       И Майкл от всей души надеется, что именно так все и сложится.