Четыре мили до Фейсинга

      Тринадцать дней до первого выходного на Фейсинге пролетели незаметно. По ночам Майкл нес вахту, с утра отсыпался, а в оставшееся до сумерек время выгребал грязь из домика смотрителя, благо старик Дигори, похоже, вообще не вспоминал об уборке последние года три.       Новое жилище Майкла вмещало крошечную прихожую, гостиную и спальню, окно которой выходило на океан. Венчал все это низкий чердак, где на тонкой бечевке вялилась рыба. Майкл нашел швабру и отдраил пол, невольно вспоминая службу на «Упрямом», протер до блеска оконные стекла, перемыл кухонные шкафчики. Он снял с перин и подушек наперники, перебрал пух и прокалил его под жарким полуденным солнцем, а постельное белье выстирал в кадке с мылом. Он нашел на чердаке сломанную этажерку из темного дерева, починил и поставил в гостиной, набив привезенными с собой книгами.       За эти тринадцать дней он сумел привести в порядок домик, а вот голову — так и не смог: мысли о Джеймсе не давали ему покоя. Особенно сложно было во время вахты. Каждый вечер Майкл накидывал штормовку — маяк не отапливался, — шел к белокаменной башне и поднимался вверх на сто восемьдесят четыре ступени, в комнату смотрителя. Проверял все механизмы маячного излучателя, подливал топливо, запускал двигатель и зажигал огонь. Чтобы смотритель не заснул, в маячной комнате запрещено было ставить другую мебель, кроме стола и пары жестких стульев, и Майкл, управившись с делами, выходил наружу — на узкий балкончик, опоясывающий башню. Он курил, смотрел на темные облака, собирающиеся на горизонте, и наблюдал, как небо на западе постепенно меняет цвет, а из точки в зените разливается глубокая, черная синева с мерцающими в ней созвездиями. В такие моменты Майкл всегда вспоминал карту, которую рисовал в тот самый вечер — последний перед отплытием на Фейсинг, а за этим — и все остальное, что тогда произошло.       ***       — Никогда больше не буду пить с тобой, Макэвой! — Споткнувшись о порог на выходе из «Пьяной устрицы», Майкл понимает, что превысил свою норму раза в два. — Ты решил на моем примере доказать, что ирландцы слабее шотландцев?       Джеймс, судя по его состоянию, своего предела еще не достиг: он смотрит на Майкла совершенно трезвыми глазами и лишь ехидно ухмыляется, когда тот в очередной раз едва не растягивается прямо на дороге, запутавшись в собственных ногах.       — Пили-то мы одинаково! — продолжает жаловаться Майкл. — Почему же ты трезв, сраный ты горец?       — Меня трудно напоить, — ухмыляется Джеймс. — Или ты забыл, что шотландцы рождаются со стаканом виски в руке?       — Ага, и с чертополохом в заднице!       Джеймс громко смеется. Они как раз идут по улице, примыкающей к порту, так что здесь почти нет жилых зданий, а фонари расставлены очень экономно — по одному на перекресток. Впереди виднеется длинный и узкий проход между какими-то складами: кирпичные стены без окон уходят высоко вверх. Майклу становится не по себе.       — Выберем другую дорогу? А то вдруг нас сейчас кто-нибудь решит ограбить, а я даже защитить тебя не смогу? Запнусь и грохнусь носом вниз…       — Я тебя сам защищу, — обещает Джеймс и решительно ведет его в переулок. — Да и кто нас ограбит? В этом районе по ночам только портовые и ходят, чужие сюда не сунутся. И вообще — это ты меня ведешь, а я всего лишь смиренно следую за тобой и слежу, чтобы ты… не грохнулся носом вниз. Куда идем-то?       — Домой мы идем, — ворчит Майкл. — Рассвет через три часа, а у меня еще чемодан не до конца собран.       — Ну, попросишь мисс Грейсмарк помочь — она тебе с удовольствием хоть три чемодана соберет, — Майклу кажется, или в голосе Джеймса кроме ехидства слышится что-то еще?       Майкл останавливается, поворачивается к Джеймсу. Ему хочется, чтобы Макэвой повторил свою фразу, и он смог бы расслышать, что именно скрывалось за невинной с виду шуткой. Злость? Раздражение? Ревность?       Но Джеймс молчит. Молчит, хотя давно мог бы рассмеяться, спросить «Эй, дружище, чего застыл?» и продолжить путь как ни в чем не бывало. Вместо этого он смотрит на Майкла так, что становится ясно: Макэвой все понимает.       Они стоят у самой стены, и лицо Джеймса невыносимо близко. Тело отзывается на эту близость так сильно, что в голове у Майкла остается только одна мысль: «Хочу». Схватить, подмять под себя, взять. В висках стучит, и ему кажется, что он трезвеет с каждой секундой — от страха, от ощущения близкой катастрофы. … Джеймс не отводит взгляда. Но Майкл не может прочитать по его глазам, будет ли тот сопротивляться, так что остается только одно — попробовать. И Майкл придвигается еще ближе, прижимая шотландца к стене.       Джеймс сильный, и Джеймс сопротивляется — хватает Майкла за руки, пытается оттолкнуть и, кажется, даже дать ему в морду, но тот держит крепко, не пускает. Оба тяжело дышат. Майкл хочет зажмуриться — так ему страшно, — но вместо этого, не отрывая взгляда от глаз Джеймса, подается к нему бедрами. Тот в ответ брыкается, но… Майкл чувствует его. И внутренне ликует: не ошибся! Борьба длится еще пару секунд, а потом Джеймс сдается — он длинно выдыхает и подчиняется, позволяя Майклу сократить наконец то жалкое расстояние, что еще оставалось между ними.       Майкл целует так, словно хочет размазать Макэвоя по стенке. Он не думает о том, сколько выпил, не чувствует ставшей уже знакомой панику, не размышляет, как он теперь будет выкручиваться из этой ситуации. Просто делает наконец то, что хотел сделать.       Через минуту Джеймс отстраняется и шепчет:       — А потом ты будешь говорить, что это я тебя соблазнил…       Майкл снова притягивает к себе и улыбается.       — Обязательно буду, — говорит он и целует снова — уже с полным на то правом.       ***       Первый выходной на маяке случился спустя две недели, в пятницу. Незадолго до заката на Фейсинг приплыл уже знакомый Майклу баркас, двое мужчин перебрались с палубы на доски причала и зашагали к домику смотрителя. Одного из них Майкл узнал — это был капитан Хэмшир, — а второй, очевидно, прибыл на маяк в качестве сменщика. Маленького роста, черноволосый и черноглазый, с мелкими чертами лица, он шел, чуть прихрамывая. Майкл в это время колол дрова перед домом и отложил топор, чтобы встретить гостей.       Хэмшир пожал Майклу руку, достал из кармана трубку, набил ее табаком и закурил. Майкл последовал его примеру и полез за сигаретами.       — Ну что, мистер Коллинз, готовы плыть обратно на материк? Соскучились, поди, по «Пьяной устрице» и маленькой мисс Грейсмарк? — Капитан добродушно рассмеялся. — А я вам сменщика привез. Знакомьтесь — Фил Финч, работает в порту, так что морское дело знает не хуже прочих. Как и вы — герой войны. Служил, правда, в пехоте.       Майкл и черноволосый тип пожали друг другу руки.       — Дайте мне еще десять минут — я закончу с дровами. — Майкл затушил сигарету и вернулся к колоде с торчащим из нее топором. Хэмшир и Финч уселись неподалеку. Капитан пыхтел трубкой и что-то негромко втолковывал Финчу, в ответ неприязненно кивавшему.       Прошло несколько минут, и у Майкла осталось последнее полено. Он поставил его вертикально на колоду, замахнулся, но в последний момент рука его слегка дрогнула. Топор, набравший уже изрядную скорость, скользнул по самому краю полена, отколов тонкую щепку, и, не останавливаясь, по инерции продолжил движение вниз, по дуге, которая заканчивалась точно у левой ноги Майкла.       — Scheisse! — Майкл машинально выругался, едва успев отскочить в сторону. Топор с мягким стуком упал в траву. Хэмшир и Финч замолчали и, как по команде, уставились на Майкла.       Тот, не говоря ни слова, поднял топор, поставил несчастное полено обратно и одним точным ударом разрубил его пополам. Бросил обе половинки в траву и ушел в дом с каменным лицом. И лишь там, в прихожей, дал волю эмоциям.       — Черт, черт! Какой же ты идиот, Фассбендер! — С досады он грохнул кулаком в стену. Стало чуть легче. Майкл натянул куртку, подошел к окну на кухне и осторожно выглянул. Хэмшир и Финч что-то обсуждали, яростно жестикулируя. Майкл усмехнулся невесело и вышел из домика.       — Мистер Хэмшир? — Голос его был ледяным. — Я готов.       Капитан «Гвиневеры» засуетился: встал, выколотил табак из трубки, зачем-то снял и снова надел фуражку. На Майкла он не смотрел.       — Что ж, Фил, дружище, — Хэмшир пожал Финчу руку, — удачной тебе вахты… Завтра, в это же самое время, я тебя заберу… Ну, бывай!       Финч окинул Майкла презрительным взглядом, развернулся и пошел в сторону домика. Майкл и Хэмшир направились к причалу. На материк они плыли в полном молчании.       ***       Странное дело — какими бы удушающими ни казались Майклу вечера в доме Грейсмарков, оказалось, что он по ним соскучился. Хотя, конечно, его радость была в разы меньше той, что испытала Изабель, когда Майкл вошел в гостиную. Она бросилась ему на шею и чмокнула в щеку, нисколько не смущаясь присутствия родителей.       — Наконец-то! Как же долго вас не было! — Изабель заговорщицки ему подмигнула. — За это время я успела выучить новую мелодию. Непременно сыграю ее вам после ужина.       — С удовольствием послушаю, — пообещал Майкл, пожал руку капитану и учтиво кивнул его супруге, а затем направился к камину, возле которого стоял викарий. Майкл был рад видеть его.       — И как вам новая работа? — Дэниэл налил ему выпить. — Это именно то, к чему вы так стремились?       — Пожалуй, да, — ответил Майкл. — Жаль, что по правилам Маячной службы на острове, кроме смотрителя и его сменщика, никого быть не может. Вам бы там понравилось. Фейсинг может подарить такой покой и умиротворение, какие неведомы даже самым верным вашим прихожанам.       Он глотнул виски, и вкус этого напитка живо напомнил ему о Джеймсе. Да что там — о Джеймсе ему напоминало буквально все! По телу разлилось сладкое тепло, а ледяной комок, притаившийся внутри с того злополучного происшествия с топором, наконец-то начал таять       — Насколько я помню, правила Маячной службы делают исключение также для супруги смотрителя, — Рэдклифф улыбнулся и чуть скосил глаза на Изабель.       Майкл поперхнулся.       — И вы туда же? — простонал он.       — Неужели вам неприятно внимание столь юной и привлекательной особы?       Майкл не знал, что сказать. Сначала он действительно пытался отвечать Изабель если не взаимностью, то, как минимум, любезным вниманием, но сейчас в его мыслях был только Джеймс. Две недели, проведенные наедине с собственными мыслями, убедили его в одном: отрицать очевидное бессмысленно. Никакая, даже самая привлекательная особа, не даст ему того, что есть у Джеймса. Что это, Майкл и сам не знал. Ему просто нужен был этот гребаный докер.       Рэдклифф уловил замешательство Майкла и поспешил сменить тему.       — Сегодня вы опять в «Пьяную устрицу»?       — Скорее всего, да, — ответил Майкл. — Там… мило.       На самом деле он понятия не имел, будет ли там сегодня Джеймс, но «Устрица» была единственным местом, где они могли пересечься. Две недели назад, после того памятного эпизода в переулке, они ни о чем не договорились, и Майкл временами думал: а вдруг Джеймс в тот раз просто поддался ему? Уступил, потому что понял: легче позволить пьяному в стельку ирландцу себя поцеловать, чем объяснять, почему ты этого не хочешь. Ну, а то, что у Джеймса встал… мало ли причин! Может, у него в Шотландии осталась невеста, и он именно в тот момент вспомнил о ней.       Поймав себя на мысли, что ему отчаянно хочется придушить им же выдуманную будущую миссис Макэвой, Майкл остановился. «Хватит, — сказал он себе. — Не станет со мной разговаривать, будет стыдиться того, что случилось, или даст в морду — уйду. В конце концов, у меня есть маяк».       ***       Ужин у Грейсмарков затянулся, так что Майкл вышел из дома только перед полуночью. К этому времени он нервничал уже так сильно, что не смог даже подыграть мисс Грейсмарк на пианино — путался в клавишах, сбивался с ритма, а взгляд его рассеянно замирал то на одном предмете интерьера, то на другом. «Придет или нет? Как будет себя вести? Что скажет? А мне что делать? Цветов ему купить? Господи…». Майкл прокручивал эти вопросы у себя в голове снова и снова. С трудом дождавшись, когда Изабель наконец исполнит последнюю из выученных ею мелодий, Майкл скомканно попрощался, схватил куртку и покинул жилище Грейсмарков.       До бара можно было добраться двумя путями. Длинный пролегал по Александр-стрит — одной из центральных улиц Гладстона, которая даже ночью была залита огнями фонарей. Но по ней идти было на двадцать минут дольше, чем напрямик — через портовые склады. И Майкл, не раздумывая, выбрал короткую дорогу.       Уже в переулке — том самом, с глухими кирпичными стенами, в одну из которых Майкл тогда впечатал Джеймса, — он понял: что-то не так. Натренированная войной интуиция подсказывала, что впереди кто-то есть. Майкл привык доверять своему чувству опасности, а потому остановился, вглядываясь вперед. Долго ждать не пришлось: через мгновение на выходе из переулка показался чей-то темный силуэт, за которым разливался мягкий свет единственного на всю округу фонаря. Майкл выругался про себя и развернулся. Он уже знал, что и за спиной увидит то же самое — далекий круг света и темную тень на его фоне.       ***       Его бьют не слишком профессионально, но весьма отчаянно, вкладывая в каждый удар накопившуюся с войны боль и злость. Бьют втроем, но Майкл в самом начале драки прижимается спиной к стене и потому успевает врезать одному из нападавших по челюсти. Лицо его Майклу незнакомо, а вот приметную черную штормовку с красными обшлагами он запомнил — видел точно такую же на одном из завсегдатаев «Пьяной устрицы». Он слышит треск сломанной кости, но насладиться триумфом не успевает: слева ему самому прилетает удар, и Майкл падает на землю. Он понимает, что вряд ли уже сможет встать, а потому инстинктивно закрывает руками лицо и сжимается, чтобы хоть как-то защитить живот и пах.       — Фриц проклятый! — хрипят они и пинают его везде, где только могут дотянуться. — На хрена ты к нам приперся? Сидел бы в своей засранной Германии, чертов ублюдок!       Земля под ним пахнет рыбой и кровью. Удары не прекращаются, и Майкл понимает: еще чуть-чуть — и он потеряет сознание, и тогда его либо добьют, либо оставят в покое. Оба исхода сейчас кажутся ему одинаково заманчивыми.       — Девок наших приехал портить, а, фриц? Отвечай, сука! Или диверсию на маяке решил устроить? Ну, признавайся! Хотел потопить наши корабли, сученыш? Мы для этого четыре года с вами воевали, да? Чтобы потом такие как ты, сука немецкая, жили в наших домах и пили наш виски? Притворился, блядь, ирландцем! Да от тебя за милю несет тухлой немецкой кровью!       И тут до сознания Майкла долетает далекий гневный окрик. Он не может разобрать, что именно кричат. Но удары больше не прилетают, а еще через пару мгновений в переулке слышатся тяжелые шаги — сразу несколько человек спешат ему на выручку. Майкл лежит с закрытыми глазами, в ушах у него звенит, да и соображает он очень плохо, но голос Джеймса узнает сразу. Тот кричит на кого-то, и в этом крике его дурацкий шотландский акцент слышен так ясно, как никогда раньше. Майкл успевает улыбнуться этой мысли и... отключается.       Он уже не видит, как под напором шотландца и его приятелей-грузчиков напавшие на него твари сбегают прочь, а Джеймс опускается перед ним на колени и аккуратно осматривает, пытаясь разглядеть в тусклых отблесках фонарей хоть что-то.       — Ребята, помогите отнести его ко мне домой, — командует Макэвой. — К Грейсмаркам в таком виде ему точно нельзя.       ***       Майкл приходит в себя уже в доме старика Эггза, где Джеймс снимает комнату с верандой. За окном по-прежнему темно. Джеймс сидит рядом, на кровати. В руках у него мокрое полотенце. У Майкла гудит голова, нижняя губа рассечена, а на теле, судя по ощущениям, вот-вот распустятся несколько десятков синяков. Несмотря на это, он пытается сесть, прислонившись спиной к изголовью кровати.       — Эй, потише… — Джеймс осторожно поддерживает его, а затем стирает с лица Майкла запекшуюся кровь. Комната слегка вращается, и Майклу сложно сосредоточиться на происходящем. Единственное, что помогает ему не отключиться снова — это руки Джеймса, жесткие и сильные. Он случайно задевает губы Майкла влажной тканью, и тот, не сдержавшись, шипит от боли:       — Макэвой, ты самая кошмарная сестра милосердия из всех, что я видел.       — Ого, уже способен шутить? — Джеймс откладывает полотенце. — Ты как? Я тебя пока не осматривал как следует, но, кажется, жизненно важные органы не задеты.       — Жить буду, — обещает Майкл. И замолкает, зная, что сейчас Джеймс задаст неизбежный вопрос.       — Я слышал, что именно они кричали тебе, — тихо говорит Джеймс. — Эти гады называли тебя фрицем. Это правда?       Майкл какое-то время молчит.       — Я немец по отцу. — Он все-таки заставляет себя говорить, а сам внимательно смотрит Джеймсу в глаза. — Моя фамилия Фассбендер. Все остальное из того, что я тебе рассказывал, — правда. Мама была ирландкой, ее звали Адель Коллинз. Я уехал из Германии в 15 лет. Жил в Мельбурне, а когда записывался добровольцем на фронт, назвался маминой фамилией.       Теперь очередь Джеймса молчать. Он отводит глаза, а затем встает и выходит из комнаты. Майкл зажмуривается, откидываясь на подушку, и стонет от бессилия и разочарования. Но проходит минута, и Макэвой возвращается со стаканом виски в руках.       — Прости, шнапса у меня нет. — Он пытается шутить, и Майкл бесконечно благодарен ему за это. — Ну ладно, а как эти гады узнали о том, что ты наполовину немец? — Он снова касается разбитых губ Майкла, на этот раз — очень осторожно, кончиками пальцев, и у того перехватывает дыхание.       — До сегодняшнего дня в Гладстоне об этом знал только викарий.       Джеймс усмехается:       — Преподобный, наставляющий фронтовиков на путь истинный, нанял портовых головорезов, чтобы проучить тебя? Сложно такое представить.       — Нет, конечно, викарий не при чем. Сегодня случилось кое-что… В общем, я случайно выругался по-немецки. Я несколько лет не говорил на этом языке. Даже во сне — иначе давно бы себя выдал. А тут…       — И кто тебя слышал?       — Мой сменщик, Финч, и капитан «Гвиневеры» Хэмшир. Думаешь, это они?       — Уверен! — Джеймс снова вскакивает на ноги. Майкл раздосадован — он бы предпочел, чтобы Макэвой так и сидел рядом с ним. Но тот начинает нарезать круги по комнате, возбужденно жестикулируя.       — Если бы слышал только Хэмшир, я бы засомневался: капитан в целом неплохой мужик, и лишний раз ввязываться в неприятности не стал бы. А вот Финч… Немцев он ненавидит всей душой и переносит эту ненависть на всех, кто хоть как-то связан с этой нацией. Ты ему можешь спеть «Молли Малоун» от начала и до конца, а потом еще и задом наперед, но даже это теперь не убедит Финча в том, что ты не врал насчет своего ирландского происхождения.       — Да, но Финч остался на маяке. Он бы не смог связаться ни с кем до завтрашнего вечера, разве что радиограмму послать. Но как ты себе это представляешь? Все послания с маяка поступают в Маячную службу, к дежурному, и заносятся в журнал.       — Ага, а как ты думаешь, кто у нас вчера дежурил? Макмиллан, мой земляк. Тот самый тип в черной штормовке — видел его? Один из тех, кто на тебя напал. Думаю, ему несложно было сделать так, чтобы о радиограмме Финча никто не узнал. Но есть еще и второй вариант: Финч успел обговорить все с Хэмширом до того, как вы уплыли на материк, а здесь капитан просто передал послание кому надо.       Теперь они молчат уже вдвоем. Майкл допивает виски, и ему становится так тоскливо, как никогда в жизни. Он понимает: еще немного, и о том, что никакого Коллинза не существует, а вместо него на маяк пробрался фриц, узнает весь Гладстон. Это значит — пора собирать вещи и уезжать обратно в Мельбурн.       «А ты бы поехал со мной?»        Ему вдруг страшно хочется задать этот вопрос Джеймсу, но он сдерживается.       — Слушай, а как ты сумел так ловко скрывать свое происхождение от военных, да еще и британских? — Джеймс смотрит на Майкла чуть ли не с восхищением.       — О, они-то как раз удовлетворились моим исполнением «Молли Малоун», — усмехается Майкл. — А если серьезно — я не знаю. Видимо, им достаточно было моих документов — а они были уже на фамилию Коллинз. Копать глубже просто никто не стал.       Джеймс задумчиво кивает, а потом вдруг командует решительно:       — Ну ладно, Фассбендер или как там тебя, раздевайся. Нужно осмотреть твои боевые ранения.       Майкл краснеет, но послушно снимает рубашку и поворачивается к шотландцу спиной. Тот осторожно, почти невесомо, ведет кончиками пальцев по коже, а кое-где наоборот — надавливает посильнее, что-то бормоча себе под нос. Майкл не слушает его — он только хочет, чтобы это длилось подольше. А еще у него, кажется, снова встает. Приходится дышать медленно и глубоко, внимательно разглядывая жилище Макэвоя, чтобы отвлечься.       — Кости не сломаны, почки не отбиты, — весело комментирует Джеймс. — Ей-богу, ты куда крепче, чем кажешься. Да и повезло, что у этих подонков с собой не было ножей.       — Не в этом дело, — отвечает Майкл хрипло и поворачивается обратно к Джеймсу, быстро поправив одеяло, чтобы тот не заметил, как именно тело Майкла реагирует на его близость. — Если бы ты их не спугнул, вряд ли я бы так легко отделался. А я даже спасибо тебе еще не сказал.       — Хорошо, с тебя бутылка в следующий раз для меня и моих ребят, — легко говорит Джеймс. — А теперь давай спать.       От этой простой фразы Майкл буквально цепенеет. Он смотрит на Джеймса с таким отчаянием, что тот не выдерживает — смеется, подходит к кровати и легонько толкает Майкла обратно на подушки. А после наклоняется и невесомо целует разбитые в кровь губы.       ***       Джеймс очень старается быть нежным, чтобы не задевать там, куда пришлось особенно много ударов, но получается у него это не всегда. Майкл тоже при всем желании не может двигаться медленно и осторожно — он настолько изголодался, что не обращает внимания на ноющую боль во всем теле и буквально вминает шотландца в кровать: кусает, целует, стискивает, не зная, как еще дать волю своему желанию. И в висках опять стучит: «Мой, мой, никому не отдам, весь мой…». Но и Джеймс испытывает похожее чувство: он хочет брать, а не отдавать.       — Прошу тебя, — шепчет Майкл и выгибается, когда Джеймс проводит ладонью по его животу и опускается ниже. — Пожалуйста…       И Джеймс вновь понимает его без слов — по одному только дикому, сумасшедшему желанию, которое читается в серых глазах.       — Хорошо, — шепчет он в ответ. — Но учти, ирландец, в следующий раз сверху буду я!       ***       Майкл просыпается, когда в окно уже льется серый холодный свет. Он какое-то время просто лежит, невольно наслаждаясь покоем. Макэвой спит рядом. Малейшее воспоминание о прошлой ночи — и тело отзывается столь мощно, будто Майклу опять восемнадцать. Понимая, что еще минута, и он не выдержит и возьмет Джеймса прямо так, сонного и податливого, он вскакивает, натягивает брюки, накидывает, не застегивая, рубашку и выходит на веранду, увитую какими-то растениями.       Макэвой не соврал: отсюда и правда открывается невероятный вид на океан, а точнее — на Кертис, Фейсинг и пролив между ними, за которым в утренней дымке сереет пасмурная даль. Майкл курит и размышляет о том, как ему — или им? — теперь жить в новой реальности.       Когда остается одна затяжка, сзади тихо подходит Джеймс и обнимает Майкла со спины, нисколько не боясь того, что старому Эггзу именно в этот момент может приспичить выйти в сад.       — Расслабься, смотритель, — говорит Джеймс и кладет ладонь Майклу на живот. — Ты как каменный. Лучше посмотри на небо. Видишь вон те тучи на востоке, точно между островами? Когда они придут сюда, в Гладстоне начнется сезон дождей.       Майкл выдыхает дым, бросает еще один взгляд на океан, поворачивается к Джеймсу.       — Когда они придут сюда, весь город будет говорить только о том, что я фриц. Я не знаю, что делать дальше. Представляешь, как это выглядит со стороны? Немецкий шпион обманом получает должность смотрителя маяка, чтобы разбивать о скалы корабли Содружества! И мимоходом склоняет к содомскому греху одного из лучших сынов Гладстона, которых и так после войны осталось немного. А, еще и перевербовывает! Так что ты тоже скоро станешь немецким шпионом, готовься.       — Господи, да тебе с такой фантазией романы надо писать! — хохочет Джеймс, но через мгновение хмурится и говорит непривычно строго: — Послушай меня. Ты — ирландец. Ирландец по крови и по всем документам. Никто, кроме викария и меня, не знает о твоем отце. Никто! То, что есть у Хэмшира и Финча, — не более чем догадки. Стой на своем. Хотя… Нет, еще лучше — защищай свое имя! Стань опять Майклом Фассбендером, и пусть они все судачат сколько влезет. Ведь главное не то, под какой фамилией и где именно ты родился, главное — под чьими знаменами сражался.       Майкл изумленно смотрит на Джеймса.       — А ты точно был младшим офицером? — спрашивает он. — Не фельдмаршалом? После твоей пламенной речи так и хочется ринуться в бой. Кажется, армия в твоем лице потеряла талантливого главнокомандующего.       — Смейся-смейся, — добродушно отзывается Джеймс. — Только давай ты продолжишь упражняться в остроумии внутри дома. Тебе ведь нужно быть на маяке после заката? Весь день впереди, так что ложись обратно, а я пока приготовлю завтрак.       Вместо ответа Майкл вдруг начинает смеяться.       — Что? — спрашивает Джеймс, с подозрением глядя на Майкла.       — Я тут подумал: а что дальше? Дарить тебе цветы и водить на танцы?       — А по морде? — Джеймс вырывается, сгребает его за воротник рубашки, притягивает к себе и целует — властно и очень по-мужски, и Майкл внезапно понимает, что ему нравится и это тоже — подчиняться; он весь плавится от этого ощущения и чувствует: легко им точно не будет.       ***       Эта суббота останется в памяти Майкла как день, наполненный шумом дождя, шелестом мокрых листьев за окном и запахом жареной рыбы — единственного блюда, которое умел готовить Джеймс. Они больше не торопятся, наоборот — изучают друг друга так тщательно, будто видятся в последний раз. И уже ничего не боятся. Почти ничего.       Вот Джеймс стонет так громко, что Майкл невольно зажимает ему рот ладонью. В ответ Джеймс сердито прикусывает его пальцы, а когда Майкл отдергивает руку, шепчет: «Эггз глухой, он не услышит», и стонет дальше, еще громче и еще соблазнительнее, так что Майкл окончательно теряет голову и уже не может остановиться. И Джеймс резко выгибается от одного особенно глубокого движения, неосознанно пытается податься вперед, чтобы освободиться, но Майкл не пускает — держит крепко, дышит в затылок, толкается еще глубже.       Вот Майкл, не потрудившись накинуть хотя бы рубашку, идет в ту часть комнаты, которую Джеймс гордо называет кухней, открывает стенной шкафчик и находит бутылку виски. Он понимает, что полдень — не лучшее время для того, чтобы пить, но у него в буквальном смысле подкашиваются коленки от одной только мысли о том, что сейчас случится. И виски льется янтарной струей в голубую чашку с отколотой ручкой, а затем выпивается залпом. Джеймс ждет его на кровати, и глаза у шотландца такие хитрющие и такие бесстыдные…       Через тридцать минут — самые мучительные, восхитительные и странные тридцать минут в жизни Майкла, — они отрываются друг от друга, и уже очередь Джеймса идти на кухню. А пока он там возится, Майкл откидывается на подушки, восстанавливая дыхание, чуть морщась от непривычной боли, и смотрит в потолок.       — Я алкоголик и содомит, — сдавленно стонет он, пытаясь сдержать кипящий в груди смех. — Содомит и алкоголик. Да я за всю жизнь не выпил столько виски, сколько за месяц в этом чертовом Гладстоне!       — И за всю жизнь столько не трахался, как сегодня? — Джеймс ловко уворачивается от брошенной подушки.       — Нет, я серьезно! Боже, видела бы меня сейчас моя бабушка…       — Которая? — Джеймс возвращается к кровати с бутылкой в руках и протягивает ему. — С ирландской стороны? Или с немецкой?       Майкл задумывается на минуту.       — Обе, — изрекает он наконец и делает глоток прямо из горла.       ***       Ближе к вечеру они наконец выбираются из постели, и на этот раз еду готовит Майкл: он находит молоко, яйца, зелень и сооружает из этого омлет, пока Джеймс рыскает по шкафам в поисках хлеба. Старый Эггз за стенкой не подает никаких признаков жизни, и кажется, будто кроме них двоих в мире вообще никого нет. Но Майкл уже чувствует неприятный холодок в груди и нет-нет, да бросает взгляд за окно, в ту сторону, где стоит его маяк.       — Ты готов? — спрашивает его Джеймс.       — Да.       — Я пойду с тобой.       — Зачем? — Майкл смотрит на него с удивлением.       — Есть кое-какие дела на причале.       Майкл кивает — сил и желания спорить с шотландцем у него нет.       — Но сначала я зайду к Грейсмаркам, — предупреждает он. — Там остались мои вещи, а еще надо попрощаться с… семейством.       — Ну-ну. — В глазах Джеймса горит дьявольский огонек, а лицо снова становится таким же хитрющим, как давеча в постели. — И как ты будешь объяснять юной мисс Грейсмарк, где пропадал целую ночь и целый день?       — Что-нибудь придумаю, — Майкл сваливает грязную посуду в таз, надевает штормовку и идет к выходу. Но не успевает открыть дверь — Макэвой нагоняет его, разворачивает к себе и снова целует, и тело Майкла отвечает на этот поцелуй так предательски сильно, что ему хочется оттолкнуть от себя Джеймса, лишь бы снова не потерять контроль. Голова становится пустой и легкой, несмотря на почти бессонную ночь и две порции алкоголя.       Еще минута, и все случится в — какой? четвертый, пятый? — раз.       — Стой, стой… — Джеймса, судя по тому, как он охрип, ведет не меньше, но он все-таки отстраняется и пытается отдышаться.       — Когда ты узнал? — Майклу почему-то жизненно важно выяснить все прямо сейчас.       — Узнал что?       — Что я тебя хочу.       Джеймс молчит и улыбается. Бешено, пьяно и счастливо.       — Я не знал, — говорит он наконец. — Но я очень надеялся.       — Но почему я?       Вместо ответа Джеймс укоризненно смотрит на него и бьет кулаком в плечо — вроде в шутку, но синяки отзываются болью, — и, не говоря ни слова, выскальзывает за порог, где немедленно накидывает на голову капюшон. Майкл следует его примеру.