calm before the storm

Она всегда просыпается первой. Буквально с первыми лучами, ведь лейтенанту духовной армии спать долго не положено. И пусть она любит свою работу, возможность побыть не-лейтенантом не упустит. Прятаться от навязанных шевроном обязанностей под боком у Ичиго особенно приятно. У него кожа горячая, обжигающая даже. И когда кончик носа – ледяной, словно острие ее же меча – прижимается к его шее, он вздрагивает, с полустоном отворачивается, пытается отпрянуть и вывернуться. - И думать не смей. Рукия надеется, что это ей не снится, и говорит она вслух. В ее щуплом теле едва ли наберется достаточное количество килограмм чтобы пересилить его, но все же она пытается – и тесней жмется к нему, заставляя лежать смирно. Безрезультатно, впрочем. Ичиго тянет ее на себя и перекатывается на спину. Раздраженное бормотание распластанной сверху Рукии он скорее чувствует, чем слышит: горячее сонное дыхание щекочет шрам на груди. Зарывшись носом во взлохмаченную макушку, Ичиго целует оставшуюся от подушки красную полоску на лбу и шепчет, не отрывая губ. - Доброе утро. Она несогласно крутит головой. - Нет, нет, нет. Никакого утра до двенадцати часов. Его плечи и грудь сотрясает смехом, и Рукия мычит что-то среднее между просьбой заткнуться и текстом первого бакудо, что только сильнее раззадоривает Ичиго. Он откидывает голову на подушку и смеется в полную силу, придерживая спадающую с него девушку поперек талии. На какой-то миг можно даже подумать, что все нормально. Что единственной проблемой сейчас будет закончившееся молоко, из-за которого они для виду поспорят, а после помирятся самым лучшим из возможных способов. Рутинное утро, что может быть нормальней? Вот только оглаживающие узкую спину загрубевшие пальцы то и дело натыкаются на неровные стежки шрамов затянувшейся кожи, прикосновения к которым заставляют замирать, выдыхать неосознанно задержанный вдох. Безмолвные свидетели того, что война не прекращалась ни на миг, а опасность вечным спутником шагала рядом. Ичиго горячими ладонями скользит по спине, приспускает тонкое одеяло. Следы своего присутствия он знает наизусть: под мочкой уха, сбоку у груди, на ребрах, изнутри худых коленок и на внутренней поверхности бедер, куда несколько часов назад вдавались его собственные. Дать забыться ей, забыться самому. Большие пальцы замирают в ямочках на пояснице, а остальные веером ложатся на округлые ягодицы. Рукия лбом бодает его в грудину и нехотя поднимает голову. Глаза у нее уставшие, не до конца проснувшиеся, но намерение она поняла правильно. - Ты издеваешься. Ичиго рад, что она слишком сонная, чтобы уловить беспокойный трепет реятсу. Его практически разрывает невообразимым самодовольством, ведь Кучики-фукутайчо оказалась не такой всемогущей. А с другой стороны – такую фривольность она может позволить себе только здесь и только сейчас, только с ним. Он в притворной обиде дует губы, но рук не убирает. - Нечестно. Рукия упирается ему в грудь предплечьями и приподнимается. Ловит его взгляд, беззастенчиво скользящий к ключицам и ниже, и выдыхает. - Нечестно притворятся скромным девственником до семнадцати, а потом являть миру свою истинную личину. – Говорит она, опуская подбородок на сложенные ладони. – Серьезно, Ичиго, у тебя проблемы. Сейчас нет пяти утра, у меня пахнет изо рта, и вообще я... Ладони под ягодицами резко дергают ее вверх, и она замолкает сначала от неожиданности, а после – под натиском его губ. Ичиго слегка жмурится, когда зубы громко клацают, сталкиваясь. У нее в самом деле пахнет изо рта, но он и сам не лучше. И как же ему плевать. Он рукой путается в коротких прядях на затылке, не давая Рукии отодвинуться. Их губы с отвратительно пошлым звуком размыкаются, и места между ними лишь на пару вдохов. - Ты месиво, - вдруг выдает Ичиго. - Мое месиво. Она смеется ему в губы.