Гипс и сера

      Питера это жутко бесит.       Серьёзно, он ненавидит Апокалипсиса, и вовсе не за то, что он пытался уничтожить мир, хотя и это отчасти имеет значение. Он ненавидит Апокалипсиса за сломанную ногу. Не мог, что ли, за руку схватить, которой его били? Ну или за яркие серые волосы, например, и по земле оттаскать? Не так обидно было бы. А вот за ногу — обидно. И бесит.       Потому что Питер не может ходить. Просто вдумайтесь: ПИТЕР МАКСИМОФФ. НЕ МОЖЕТ. ХОДИТЬ. Это нечто, что у него выходит, когда под мышками костыли, и ходьбой-то можно назвать с сильной натяжкой. А если не можешь ходить, то не можешь и бегать. Всё логично. Только Питера эта логика просто-напросто убивает. Он с грустью смотрит на Профессора в его коляске, ведь Ртуть с гипсом проходит меньше месяца (спасибо ускоренной регенерации), а Чарльз там застрял навсегда. Но вроде бы даже не жалуется.       А Питер жалуется. Самому себе, когда смотрит на отражение в зеркале перед отбоем, загипсованной ноге, покрытой глупыми рисунками, солнцу, когда сидит у озера за неимением других дел. Он мог бы смотаться на другой конец Америки и вернуться, прогуляться до границы с Канадой, посетить Россию при большом желании. Он мог бы потратить это время с пользой, а не бездельничать под солнечными лучами! Но Питер не может. И от этого, если честно, даже хочется рыдать.       В школе профессора Ксавьера Питер — одиночка, потому что мало кто выдерживает его постоянный треп. Ему, впрочем, по барабану, говорят с ним или нет. Он сам себе неплохой собеседник, а если уж совсем припрет, то можно и к Джин наведаться. Или к Скотту… Нет, лучше к Джин. Да. Лучше к Джин.       Питер никогда не страдал от недостатка внимания, потому что времени не было. Пока перенесешься с одного конца света на другой, совсем не задумываясь даже, зачем, тебе как-то не до окружающих. Но сейчас он готов бросаться на любого встречного-поперечного с расспросами, разговорами, новой и новой темой. Даже не обязательно, чтобы человек отвечал, просто чтоб рядом был. Потому что говорить с самим собой уже не катит, да и грустно это, даже начальной стадией шизофрении попахивает. А Питер не болен, он просто не может бежать. И это самое худшее, что с ним случалось за всю жизнь, Ртуть готов поклясться.       Питера тошнит от стен школы, от парт аудиторий, от зелёной травы и голубого неба. Он хочет иметь возможность оказаться в определённом месте за считанные секунды, а затем перенестись обратно, принося с собой лёгкое дуновение ветра. Но Питер не может. Из-за нерастраченной энергии по ночам неприятно ноет спина, сон никак не идёт, а руки сильно сжимают простыни. Ему мало движения. Ему хочется рвануть. Как можно дальше.       Всё меняется, когда до снятия гипса остаётся три недели, два дня и шесть часов (Питер считает). Он снова сидит под деревом во дворе, на его коленях лежит книга, а рядом тоскливо валяются костыли. Ртуть просто залипает в одну точку, держа руками книгу, когда по соседству внезапно оказывается знакомый синий демон и приносит с собой лёгкий запах серы. Питер вздрагивает от неожиданности, книга выпадает из рук и падает на зеленую траву, соскользнув с обтянутого джинсовой тканью колена. Пара страниц от такого обращения наверняка помялись, но Питер об этом не думает. Он только во все глаза смотрит на Курта, часто-часто моргая. А Курт смотрит на него. И со стороны они, наверное, выглядят смешно, но Питера никогда не волновало мнение общества. Через несколько минут такой игры в гляделки демон поджимает губы и отворачивается, а выглядит при этом так, словно, умей он краснеть, то непременно бы покраснел.       Хотя Питер иногда задается вопросом, не чувствует ли себя его хвостатый друг таким образом двадцать четыре на семь. Курт неуклюж, он плохо ориентируется в школе, почти ни с кем не говорит, держится особняком. Питер заметил это, когда наблюдал со стороны кожаных кресел. Он, на самом деле, много за кем наблюдал, но маньяком не был. Просто должен был чем-то себя занять.       Курт часто-часто дышит, затем резко вскакивает на ноги и исчезает в всполохах синего дыма, оставляя после себя запах серы. Ртуть даже откашливается, глубоко оскорблённый таким уходом по-английски, и с тяжёлым вздохом слабо ударяется головой об ствол дерева. Чертов Курт с его чертовой стеснительностью на секунду заставил поверить, что Питера не ждёт очередной одинокий день.       Курт, впрочем, возвращается. Минут через пятнадцать, когда Питер начинает вглядываться в воду озера и прикидывать, сможет ли он утопиться, и попробуют ли его спасти. Теперь он не вздрагивает, только хватается за костыль и, резко повернувшись корпусом, тыкает резиновым наконечником демону в грудь. Тот удивленно распахивает глаза, медленно опускает голову. В руках у него — коробка с печеньем.       Питер выглядит не менее удивленным, чем Курт. Он даже отставляет костыль в сторону и кивает на место рядом с собой. Уже более настороженный, Змей всё же опускается рядом, протягивая злосчастную коробку. Молчит, смотрит внимательно и как-то смущенно. Впрочем, Курт не был бы Куртом без смущения.       Печенье Питер принимает и с довольной улыбкой отправляет первое в рот. Затем, как только первое печенье исчезает, Питер начинает говорить. Курт молчит, но недовольным не выглядит. По своей привычке говорит Ртуть быстро, перескакивая с темы на тему, то говоря о небе и облаках, то о политическом состоянии Америки, о котором он, теперь каждый день изучающий телевизор, знает всё вдоль и поперёк. Не то чтобы его и впрямь волновала политика, но…       А Курт слушает, и слушает с таким видом, будто его всё устраивает. Питер мог бы подумать, что на самом деле он где-то там, в своих глубоко набожных мыслях, однако губы то и дело подрагивают в улыбке. Курт словно бы хочет что-то сказать, но не решается, а Питер просто не может остановить себя, чтобы дать сказать кому-то ещё. Слишком долгое молчание приводит к тому, что слова льются одним сплошным потоком.       Питер замолкает минут через пятнадцать. Коробка с печеньем наполовину пуста, на траве и джинсах — крошки, которые Питер стряхивает, толком даже не глядя на свои ладони. Он смотрит на Курта и ждёт реакции большей, чем просто полуулыбка. Курт говорит не сразу, но заговаривает, ломая язык о свой акцент, будто говорить ему сложно, практически невозможно. — Я рад, что тебе понравилось печенье.       Почему он говорит именно о чертовом печенье, когда ему беспрерывно выносили мозг, Питер не знает. Он вообще такого не ждал, а потому замирает, как будто кто-то сильно приложил его головой об стену. Замирает и смотрит на Курта, не отрываясь. А тот, явно нервничая, откашливается, поднимается на ноги и исчезает воздухе. Чёрт знает, почему он не сделал этого раньше. Питер чувствует себя девчонкой, которую бросили, когда она больше всего нуждалась в поддержке, и это так обидно, что свои губы он искусывает практически в кровь. Поднимается кое-как, цепляясь за костыли, как за последнюю надежду, и принимается медленно ковылять к зданию школы.       Коробка печенья так и остаётся лежать под деревом, больше никем не тронутая.       Весь остаток дня Питер проводит у себя, разглядывая плакаты на стенах. Ему не хочется читать, не хочется делать вообще ничего. Питер думает, что он вообще не должен здесь быть. Он не школьник, со своими способностями обращаться умеет, а дома есть хотя бы игровые автоматы. Он не знает, почему сказал Ороро, что хочет здесь задержаться, ведь даже отец слинял, едва предоставилась возможность. «Как это на него похоже», сказала бы мать, пренебрежительно фыркнув. Ещё бы Питер её слушал. Он перестал слушаться, едва встал на пороге четырнадцатилетия.       До снятия гипса ещё целых три недели ада.       Чего Питер не ждёт, так это того, что Курт заявится снова. В его руках больше нет печенья, на нём нет знакомой красной куртки, он молчит и даже не улыбается. Питер тоже не улыбается, только бросает, не оглянувшись: — Проваливай.       Краем глаза он видит, как Курт вздрагивает, только это не волнует совершенно. Демон должен исчезнуть в своё Чистилище и оставить его наедине с собственным адом, а Питер уверен, что когда умрёт и попадёт в ад, его наказанием будет вечная скука. Но Курт не уходит, что странно, ведь его ранимая душа должна быть задета таким равнодушием. Взмахнув хвостом, он присаживается рядом на кровать и неуверенно трогает Питера за плечо. Реагировать не хочется. Курт, кажется, принимает это за зелёный свет. — Пошли, — только и говорит он. Питер нервно усмехается и всё же снисходит до поднятого на змея взгляда. — Куда?       Курт молчит, поднимается на ноги, находит в комнате серебристую куртку. Питер наблюдает за ним, облизнув губы. Демон набрасывает на его плечи куртку, помогает подняться, перекинув его руку через плечи, и вместе они исчезают в синем облаке. В комнате пахнет серой.       Появляются они на крыше школы, аккурат в одной из башен. Курт дожидается, пока Питер схватится за её край, и только тогда отпускает. Отходит в сторону. А сам Питер смотрит с края башни, чуть не перекинувшись через неё, на зелёный газон и фонтан. На улице прохладно, поэтому он опирается локтем о край башни и застёгивает на себе куртку. Она тонкая и едва-едва помогает согреться, но лучше, чем ничего.       Питер держится ладонями за камень, смотрит вниз, затем запрокидывает голову и изучает взглядом тёмное-тёмное небо. Курт молчит, будто его и нет здесь вовсе. Питер бы так и подумал, не слушай он громкое дыхание. И в воздухе совсем не пахнет серой.       Ветер треплет и без того растрёпанные серебристые волосы. Приходится встряхнуть головой, чтобы отдельные пряди не лезли в глаза. Питер стоит так до победного, пока нога, на которую он опирался, не начинает затекать. Поэтому приходится сползти вниз и усесться на холодном камне, продолжая глядеть в небо. На удивление, но Курт перестаёт строить из себя изваяние только тогда, даже рядом присаживается. — Ты в темноте теряешься, — внезапно обращается к нему Питер и видит, как демон вздрагивает, будто удивленный, что кто-то вообще знает о его присутствии. Он поворачивается к Питеру настороженно, но тот улыбается, и улыбается искренне, впервые за всё то время, что его нога была в гипсе. Курт несмело улыбается в ответ.       Они сидят так, возможно, час или два, тихо переговариваясь, пока у Питера не начинают мелко подрагивать руки. Тогда Курт переносит их в комнату снова, помогает усесться на кровать. И исчезает, как только куртка оказывается на полу и за ней же летит чёрная футболка.       Питер смеётся.       Профессор смотрит него удивленно все последующие дни, но улыбается легко; Рейвен хлопает Питера по плечу и говорит, что рада его воскрешению; Хэнк спрашивает о его психическом состоянии. Но Питеру хорошо, потому что он больше не чувствует себя одиноким.       Дни — да, они скучны и однообразны, по комнате Питера летают теннисные мячики, края плакатов измяты, а в комнате становится чище. Зато вечером Питер оживает снова.       Курт приходит каждый вечер, когда на улице темнеет. Он переносит их на крышу снова и они переговариваются весь вечер. Со временем Курт смелеет, улыбается не слабо, а открыто, говорит больше, смеётся даже. Он просит Питера надевать что-то теплее футболки и куртки, потому что на улице вечером холодно, а если что, он таскает с собой термос и горячий чай. Иногда не горячий, просто тёплый, но и этого хватает за глаза.       Потому что Питер улыбается и зовёт его заботливой мамочкой. Курт — не мамочка, но он готов потерпеть, если Питер продолжит улыбаться.       Это длится всё время, пока Питер смиренно ждёт дня Х. В ночь с прошедшего дня на день, когда с его ноги исчезнет гипс, Питер говорит много, гораздо больше, ещё более сбивчиво и возбужденно. Курт только слушает и в какой-то момент понимает, что не может разобрать слов. Но Питеру он ни о чём не говорит, позволяя балаболить. В конце концов, такой Питер — правильный Питер.       Его трясёт, когда Хэнк снимает гипс. Нога дрожит, стоит подняться со стула, на котором сидел. Ртуть опирается на ногу, чувствуя, как она болит даже от лёгкого давления, но, о Боже правый, он её чувствует. Хочется сорваться с места и кинуться на границу к Канаде, пронестись по Америке, да куда угодно, лишь бы двигаться. Хэнк останавливает, говорит о диете, физических упражнениях и ваннах с солью, говорит, что будет следить, говорит, что Питеру повезло и с его регенерацией всё пройдёт быстрее, чем должно проходить у обычных людей и остальных мутантов. Не то чтобы Питер его слушал, однако дня три он ходит, смиренно посещая Хэнка, делая зарядку, питаясь строго по расписанию и строго определёнными продуктами, отлеживаясь в ванной с солью. Курт не перестаёт приходить, но следит за Питером, наверное, похлеще Хэнка. Это смешно, за Куртом прочно закрепляется звание «мамочка», однако это кажется милым. А через три дня по коридорам школы несётся ураган, сшибая на своём пути предметы, большие и маленькие, иногда врезаясь в людей и сбивая их с ног, но не останавливаясь. Питер несётся на своей нормальной скорости и заливисто смеётся. Он снова ни с кем не пересекается и никому ничего не говорит, только бежит, и бежит, и бежит…       Курт этим вечером не приходит. Питер не приходит тоже, потому что он, вымотанный своим счастьем, засыпает, даже толком не раздевшись. На следующий день в школе Питера нет совсем, и Курт, слоняясь по коридорам, заходя и выходя из кабинетов, выглядит мрачнее тучи. Он снова чувствует себя одиноким. Оставшись одному, он смотрит в потолок и спрашивает: Боже, почему?       Питер приходит сам. С коробкой печенья, такой же, какую Курт принёс ему в тот день у озера. Улыбается, держит демона за плечи, зовёт мамочкой и говорит: «Пойдём». В комнате Курта сильно пахнет серой.       Питер смеётся, наваливается на демона, говорит какую-то ересь и считает это смешным. Курт бросается в него мелкими кусочками печенья и улыбается широко. В темноте, да вкупе с тёмно-синей кожей, его белые зубы смотрятся странно, и Питер смеётся громче.       В тот вечер Питер целует Курта. Это просто невинный поцелуй в щёку, как девчонки целуют своих парней на первом свидании на прощание. Он целует, потому что полон чувств и хочет, чтобы Курт понял это, разделил полностью и осознал в полной мере. Курт тогда замолкает и вечером не говорит ничего. И Питеру, странно признаться, страшно, потому что мало ли, что ощутит тонкая набожная душа? Но Курт целует в ответ, только уже не в щеку, неумело и несмело, а затем исчезает, оставив Питера одного. С крыши приходится выбираться самостоятельно. Печенье летит с её края, металлическая коробка со звоном падает на крыльцо.       Утром следующего дня Курт обнаруживает записку, написанную крупным, торопливым почерком. Он знает, кому принадлежит этот почерк и не хочет читать, но записку раскрывает быстрее, чем успевает сообразить. «Я ничего не знаю о Боге и не силён в романтике, но знаю, что в следующий раз не буду брать с собой печенья».       Курт смеётся.       На крыше они больше не сидят, у озера тоже. В комнате Питера теплее, чем на улице.