Мелком по асфальту

Тебя зовут Джейк Инглиш, тебе 26 лет, и только что твой племянник привёл к тебе в дом незнакомого подростка и сказал, что тот будет жить с вами. Технически — дом принадлежит не тебе, а Джону, а ты всего лишь распоряжаешься его имуществом до его совершеннолетия, как его опекун. Ещё более технически, живёте вы не в доме, а в крохотной двухкомнатной квартирке, в которой просто вытянуть руки не получится решительно нигде, потому что будут мешать либо мебель, либо стены. Технически ты даже не являешься настоящим дядей Джона Эгберта, а твоя фамилия — насмешка над британским акцентом и наследство из приюта. Приют вспоминать ты не любишь — амнезия, которая отбила тебе все воспоминания до 13 лет, не позволяла узнать, действительно ли ты был сиротой или нет. Тебя зовут Джейк Инглиш, ты искренне благодарен семье Эгбертов за то, что они взяли в семью 15-летнего подростка из детского дома, но чёрттебяподери, Джон, почему ты вечно выкидываешь такие грёбанные фокусы, когда Джейк к этому совершенно не готов? Ты молча слушаешь слезливую историю за авторством твоего племянника, пропускаешь мимо ушей его сопливые излияния на тему «я не гей, но Дейв мне нравится, пожалуйста, давай оставим его себе» и смотришь немигающим взглядом на предполагаемого Дейва. Предполагаемый Дейв так же предполагаемо смотрит на тебя — предполагаемо потому, что его глаза спрятаны за непроницаемо-чёрными линзами очков. Отчего-то тебе кажется, что глаза Дейва должны быть красными. Отчего-то тебе кажется, что если ты скажешь «нет», вместе с Дейвом из квартиры исчезнет и твой впечатлительный и наивный почти-что-родственник (конечно ты считаешь его своим родственником. Ты любишь Джона, честное слово). Поэтому ты улыбаешься рассеянно, встаёшь и ласково треплешь парню — высокому, почти с тебя ростом — приглаженные вихры на макушке. А потом говоришь мягко, боясь спугнуть пока ещё незнакомца: — Добро пожаловать домой, парень. После объятий Джона и вежливых объяснений, больше походящих на допрос, ты вытаскиваешь из припрятанной на кухне заначки блок сигарет с дешёвенькой зажигалкой, выходишь на обустроенную для курения площадку и глубоко затягиваешься, закрывая глаза. И бьёшь стену. И ещё раз. И ещё. На стене остаются кровавые разводы, костяшки на руке сбиты, а чувство ярости, злости и ещё чего-то, столь же ядовитого и обжигающего, ворочаются у тебя глубоко в душе. Тебя зовут Джейк Инглиш, и нихуя ты не рад выходке ёбаного Джона Эгберта. Потому что у этого, блядь, Дейва нихуя нет, кроме грёбаной и знакомой тебе амнезии, и ты совершенно не знаешь как выкручиваться из этой ситуации. Ты затягиваешься в последний раз и следишь за тем, как капельки крови по стене ползут вниз. Когда ты поворачиваешь голову в сторону площадки с дверью в вашу квартиру, ты видишь, что на тебя пялится Дейв. Ты улыбаешься ему. Просто потому, что по-другому ты всё равно не умеешь. Через неделю ты в первый раз видишь, как Дейв робко улыбается тебе в ответ. * Тебя зовут Джейк Инглиш, ты работаешь в отделе полиции и это ровно ничего не значит, когда ты пытаешься достать поддельные документы на нелегально живущего в твоей квартире несовершеннолетнего подростка. Денег не хватает. Заначка на чёрный день тает, как снег под техасским солнцем (хаха, вот смешно), а Джон всё ещё уверен в том, что крутой дядя Джейк всё сделает как надо. Крутой дядя Джейк выморожено улыбается, когда приходит домой за полночь, подолгу сидит на кухне, опустив тяжёлую от усталости голову на скрещённые руки и в который раз высчитывает, через сколько посредников ему удастся выйти на того, кто поверит офицеру полиции и сделает ему чёртовы документы на чёртового мальчишку. Картина выходит безрадостная. Джейк остаётся на работе допоздна, смутно надеясь получить премиальные за свой энтузиазм или хотя бы за сверхурочные, не спит ночами и пытается найти выход из ситуации. Когда Дейв тихим, срывающимся голосом хочет о чём-то поговорить с Джейком, он неизменно устало, но тепло улыбается и треплет светлые волосы подростка, заставляя того замолчать. — Всё в порядке, — говорит он, хотя слова с трудом выдавливаются из глотки, ведь это такая откровенная ложь. — Всё правда хорошо, Дейв. Я рад за вас с Джоном. Ты… ни о чём не беспокойся, парень, хорошо? Я всё сделаю как надо. Дейв пытается возражать, и Джейк неизменно припечатывает все его отчаянные попытки высказаться резкой фразой: — Дети не должны волноваться о всяких мелочах, — чеканно твердит он. — Оставь это дело за взрослыми, Дейв. Я справлюсь. Дейв жуёт губу, коротко кивает и опускает глаза, стараясь не смотреть Джейку в глаза. Впрочем, это только догадки — неизменные очки, кажется, приросли к мертвенно-бледному лицу подростка. Джейк не справляется. Они оба это знают. Тебе хотелось бы знать, в кого этот сукин сын был таким умным. * Джейк берёт на работе отгул, чтобы устроить Дейва в старшую школу — вместе со своим племянником. Дейв не в восторге от этой идеи, но не может противостоять сияющим глазам Джона. Даже ты, воспитывавший Джона с самого детства, не в силах обмануть ожидания в этом детском, радостном взгляде. Ты тяжело вздыхаешь, и в первый учебный для Дейва день останавливаешь его на пороге квартиры. Ты ничего не говоришь, только смотришь (пытаешься смотреть) ему в глаза, различая на лице бледные веснушки. Осторожно протягивая руки, с ворчанием приглаживаешь воротник его классической рубашки под чёрным пиджаком. Дейву чертовски идут костюмы, в отличие от Эгберта, на котором рубашка с пиджаком висят, словно на вешалке. Ты осуждающе качаешь головой, глядя на то, как с нетерпением перекатывается с пятки на носок твой племянник. — На Джона я положиться не могу, — фыркаешь ты с невольной улыбкой. — Так что буду надеяться на ваше благоразумие, молодой человек. Дейв робко улыбается, как-то переломано, краешком губ — но искренне — и хватает тебя за руку, крепко сжимая её в своих бледных пальцах. — Я прослежу за Джоном, дядя Джейки, — говорит Дейв. Ты растроган настолько, что заливаешься слезами и хватаешь своих парней в охапку, причитая словно заботливая мамочка, которая в первый раз отправляет своих отпрысков в класс младшей школы самостоятельно. Эгберт отбивается от обнимашек с возмущёнными воплями. Холодная рука Дейва, вздрагивая, несмело ложится тебе на спину и робко притягивает ближе к себе. Наверное, именно поэтому ты начинаешь причитать во второй раз, всё так же заливаясь слезами. И растроганный донельзя, осторожно притягиваешь Дейва к себе в ответном объятии. Его дыхание — такое же холодное, как и его пальцы — обжигают твою шею. Отчего-то тебе кажется, что глаза Дейва полыхают потусторонним огнём. * В общем-то, всё не так уж и плохо, думаешь ты, когда слышишь из кухни язвительные реплики Дейва об очередном фильме с так любимым Джоном Николасом Кейджем. Всё не так уж и плохо, думаешь ты, когда Дейв стеснительно улыбается в ответ на твою широкую улыбку. Всё катится в откровенный пиздец — думаешь ты — когда Джона сбивает машина. Дейв выглядит бледнее чем обычно, веснушки серыми пыльными пятнами выделяются на его лице — в тех местах, где оно ещё не запачкано грязью, и где кожа не содрана до мяса в отвратительно выглядящих ссадинах. Губа рассечена и кровь из неё сочится почти что чёрная, но он не издаёт ни звука, когда её зашивают. У тебя складывается жуткое ощущение, что он не чувствует боли, и ты затрудняешься сказать, вообще или только сейчас. Рука у него висит плетью, но он не отрывает взгляда от Джона. Одно из стёкол его очков потрескалось, другое частично выпало из оправы. Дейв оказался альбиносом, и его болезненно-розоватые глаза почти полностью закрывает расширенный зрачок. Почему-то тебе кажется, что Дейв вот-вот заплачет, и, наверное, именно поэтому крепко обнимаешь его (ты аккуратен в этом деле и не беспокоишь его переломанную руку) и не отпускаешь даже тогда, когда, задыхаясь, он твердит тебе, что это всё его вина. — Это я виноват, — исступлённо шепчет он. — Это я. Это я во всём виноват. Лучше бы я просто исчез, дядя Джейки. Мне не место в этом мире. Лучше бы я исчез. У тебя сердце щемит от этого скулящего «дядя Джейки». И пугает эта настойчивость Дейва в том, что ему не место в этом мире. Он так откровенно, так отчётливо выделяет этот нюанс, что у тебя холодеют кончики пальцев от страха ещё и за этого ребёнка. Ведь кто, как не ты, можешь отдавать себе отчёт в том, что кто-кто, а Дейв в этой ситуации не виноват точно. Не виноват в том, что они с Джоном поругались, и что Джон, вспылив, выскочил на дорогу. Как ты можешь обвинять мальчика, если громко завопив (наверняка от страха) он кинулся вслед за Джоном, пытаясь оттолкнуть его с траектории машины. И не успел ведь всего чуть-чуть, сломав себе руку и разбив лицо в кровь об асфальт. За плечами у тебя неоконченное высшее образование, двое подростков, которым требуется медицинская помощь, и разрешение на ношение и применение табельного (и не очень) оружия. Ничто из этого тебе не помогает, когда вскрывается тот факт, что у Дейва фальшивая страховка. Даже твоя служба в отделе полиции не может тебе помочь, и всё, что могут сделать для тебя коллеги, это закрыть глаза на тот факт, что у тебя в квартире нелегально живёт несовершеннолетний парень и не сдавать того в приют. Ты совершенно не знаешь, что с этим можно поделать. Откровенно говоря, ты чертовски устал быть крутым дядей Джейки и хочешь хоть раз расплакаться не как придурок — от умиления, или счастья, или при просмотре крутого боевика с отличным финалом — а потому что ты совершенно не знаешь, что тебе со всем этим дерьмом в своей жизни делать. Иногда тебе кажется, что ты стал героем какого-нибудь тупого сериала. Ощущения тебе совершенно не нравятся. Ты морально раздавлен случившимися событиями. * Лицо у Дейва выглядит страшно, а денег хватает только на обезболивающие и антибиотики для его сломанной руки. Дейв уверяет тебя, что ему всё равно, торчит целыми днями у койки Джона, трепетно держа его за руку, и не жалуется. Он говорит «спасибо», когда ты приносишь ему его починенные очки, а ты в ответ жалко улыбаешься, потому что это единственное, что ты можешь сейчас сделать для парня. Когда у тебя случается нервный срыв, ты идёшь в бар, чтобы напиться вхлам — если тебе это позволят твои жалкие остатки денежных средств на счету. Ты понимаешь, что это, чёрт возьми, неправильно, и что в твоей ситуации деньгам бы нашлось куда лучшее применение, и от того тебе ещё больше отвратителен твой ужасный эгоизм. Ты не заходишь как обычно в больницу, чтобы проведать своих ребят, и мысль о том, что Дейв испытывает ужасную боль, делает попытку убежать от реальности ещё более жалкой. Ты думаешь, что в твоей жизни наступил какой-то грёбаный пиздец и горько жалеешь себя, поскольку вся твоя жизнь постоянно наполнена такими событиями. И так получается, что одно из желаний сбывается — потому что после третьего стакана виски ты начинаешь беззвучно плакать, опустив голову на руки, скрещённые на барной стойке. А потом отчётливо, словно щелчок взведённого затвора пистолета, раздаётся стук опускаемого рядом бокала. Ты скорее чувствуешь, чем видишь, как рядом с тобой за барную стойку кто-то садится. Ты чувствуешь это по движению спёртого воздуха в закрытом помещении, по жару, излучаемому чужим телом. Голос, сладкой патокой льющийся в уши, не пугает тебя, когда ты слышишь первые слова незнакомца. — Позвольте, — вкрадчивым, глубоким голосом говорит он (незнакомец), — угостить вас, мистер Инглиш. Возможно, ты уже слишком пьян для того, чтобы понять (но не осознать) — ты не представлялся этому парню. Когда ты поворачиваешь в его сторону опухшее от слёз лицо, ты так же отстранённо замечаешь, что никогда не видел его раньше. Не то, чтобы ты запоминал абсолютно всех людей, с которыми ты виделся и которым представлялся, но, думаешь ты, вряд ли ты смог бы забыть это идеальное тело, руки, покрытые редкими белесыми волосками и перевитые впечатляющими мышцами, и конечно же очень, очень странные очки. Честно говоря, всё остальное ты как раз мог бы забыть — белоснежные зубы, беспорядок светлых волос и обтянутый майкой фигурный торс. А вот очки впечатляли своей формой и размерами. И ещё тем, что не смотрятся глупо на выточенном в мраморе лице — до того идеально оно было вылеплено, будто сошло со страниц глянцевых подростковых журналов. Пожалуй, будь ты менее пьян, ты бы осторожно поинтересовался у мужчины, всё ли с ним в порядке (имея в виду его странный вид и странную фамильярность к незнакомому человеку). Вместо этого ты в рассеянно-резкой манере всех пьяных людей хватаешь стакан и залпом выпиваешь его содержимое, чтобы тут же закашляться. В жизни ты напивался только три раза — на выпускной, на совершеннолетие и когда с тобой рассталась девушка, которой ты уже хотел делать предложение. Это был четвёртый раз, и ты затруднялся сказать, повысилось ли с тех пор твоё умение употреблять алкогольные напитки. Ты надеешься и одновременно боишься, что да. По крайней мере, раньше ты мог улететь с одного стакана виски, сейчас ты повысил свой порог до трёх (уже четырёх). Ты садишься относительно прямо и устраиваешь подбородок на раскрытой ладони, рассматривая немигающим взглядом молодого мужчину. Сказать, сколько ему лет, ты затрудняешься — может двадцать, а может и тридцать пять. Незнакомец сладко-сладко улыбается и представляется всё тем же глубоким, сахарно-пересыпчатым голосом: — Дирк Страйдер к вашим услугам, но вы можете звать меня по имени, Джейк, — «если вы простите мне мою фамильярность», так и слышится в его голосе. Ты всё ещё не задаёшься вопросом, откуда, чёрт возьми, этот парень знает, как тебя зовут. — Я слышал о вашем ужасном положении, — говорит он, жестом прося бармена подлить виски в бокал. Расстояние между двумя местами за барной стойкой выдерживает приличия, однако Дирку Страйдеру удаётся оказаться настолько близко, что ты чувствуешь, каким огнём горит его кожа. Тебе интересно, так ли она горяча на самом деле, как тебе кажется. — О, — только и говоришь ты. Ты не знаешь, что ещё можно на это сказать. Ты не знаешь, что будешь делать завтра, с похмелья, и как будешь смотреть в глаза несчастному подростку, страдающему от ужасных болей. — И что же? Вы приняли решение облагодетельствовать меня, а после потребовать в уплату долга мои услуги? Или может быть деньги, — криво улыбаешься ты. — Но у меня нет денег, мистер Страйдер. Мне нечем вам заплатить. Нижайше прошу прощения. Сидящий рядом Дирк непонятно усмехается. Ты видишь, как влажно блестят его зубы в полутёмном помещении, и тебе непонятно с чего кажется (всего лишь на одно неотчётливое мгновение), что этот рот полон острых клыков, готовых вцепиться тебе в глотку. Ты моргаешь, избавляясь от яркой картинки перед глазами. Дирк продолжает говорить, но несёт он такую откровенную и невероятную чушь, что несколько секунд ты глупо хлопаешь глазами, а после, несмотря на своё паршивое настроение, искренне хохочешь в приступе веселья. — Ох, какие глупости, Джейк, — говорит он. — Деньги, услуги? На что мне они? У людей есть гораздо более восхитительные вещи, которые таким, как мы, достаются с трудом. Он многозначительно замолкает, заставляя ворочаться мысли в твоей голове. Их беспорядочный ворох бабочками порхает внутри, и ты не в силах ухватить ни одну из них за хвост. Ты не понимаешь, к чему ведёт сидящий напротив тебя мужчина. Сидящий напротив мужчина тянет к тебе руку и снисходительно, без излишней нежности и чувств проводит большим пальцем по твоим губам. — У тебя, — шепчет он, склоняясь ниже и ухмыляясь уже гораздо отчётливее. В этой усмешке, полной превосходства, нет ни жалости, ни интереса — сплошная уверенность. — Есть кое-что, что я хотел бы получить. Ты часто моргаешь, пытаясь освободиться от гипнотической магии чужого взгляда. — У меня есть что-то, что вы хотели бы… получить? — глупо повторяешь ты, не в силах в это поверить. — И… что же это? — осторожно спрашиваешь, стараясь не думать о широкой ладони, сползшей вниз и полусжимающей твоё горло. Дирк Страйдер ведёт руку ниже, и его указательный палец останавливается посередине грудной клетки, уверенно и твёрдо. Смотрит из-под своих очков он тоже серьёзно (хотя, как и в случае с Дейвом, ты можешь об этом лишь догадываться). — Твоя душа, — просто говорит он. Ты молчишь ровно столько, сколько требуется пьяному разуму, чтобы осознать смысл сказанных слов. И заходишься громким смехом. Так весело тебе не было, чёрт возьми, даже когда ты сбежал из приюта, чтобы отправиться в путешествие в Австралию (оно закончилось на попутке в сторону штата Калифорния). Или когда, чтобы позлить дурного, тогда ещё 7-летнего племянника, ты сообщил его отцу, что он мечтает получить в подарок на день рождения его фирменные торты в количестве не менее трёх штук. Попытки Джона отбиться от отцовской выпечки навсегда отпечатались в сетчатке твоего глаза. Ты считаешь, что это был один из счастливейших моментов твоей жизни, и этот факт не омрачают даже воспоминания о двухнедельном бойкоте, который объявил тебе сердитый донельзя Джон. И всё же, отсмеявшись, ты совершенно чистым и трезвым голосом говоришь «нет». — Нет, — говоришь ты, отворачиваясь от непонятно-горячего (во всех смыслах) мужчины и уставившись с меланхоличной грустью в свой снова наполненный стакан. — Не сочтите меня за идиота, мистер Страйдер, но я не собираюсь продавать душу, что бы вы мне там не предлагали и что бы это не значило. Может быть, ты пьян в достаточной мере, чтобы серьёзно обсуждать такие нелепые вещи. Но недостаточно для того, чтобы отдавать принадлежащее тебе по праву. То, что бьётся в грудной клетке и болит от мыслей о том, что завтра придётся смотреть в глаза Дейва и видеть, как он снова отрицательно качает головой — нет, дядя Джейки, он всё ещё не очнулся. — На твоём месте, Джейк, — мягко говорит Дирк. — Я бы не отказывался так поспешно. Ты ведь знаешь, — улыбка расползается по его лицу змеиной усмешкой, — что твоя дерьмовая страховка не покроет лечения Джона. Ты невесело усмехаешься. Конечно ты об этом, блядь, знаешь. Потому что денег хватит либо на то, чтобы лечить Джона, либо на то, чтобы помочь Дейву. А Дейв тебе ещё в первый день заявил, что если ты решишь потратить что-то из этих денег на него, то он просто свалит из больницы и не вернётся до тех пор, пока с Джоном всё будет в порядке. Если вообще вернётся, подумал тогда ты, и не удержавшись снова погладил мальчика по волосам. Какой же он был… под стать Джону. Дурак. Мысли о парне напоминают тебе о том, что у тебя не один ребёнок на попечении. Ты страшно волнуешься, взбудораженный лихорадкой мыслей. Румянец ложится на твои щёки, хоть ты не улыбаешься, но в голове загорается хоть какая-никакая, а надежда. — С Джоном… я сам справлюсь, — медленно произносишь ты, боясь запнуться. Пока что язык не заплетается, но в тебе всегда в какой-то определённый момент словно щёлкал тумблер и ты превращался из связно мыслящего подвыпившего человека — в неспособного внятно связать два слова упитого в хлам придурка. — Я что-нибудь придумаю, — настойчиво и медленно произносишь ты. Потом в упор смотришь на Дирка Страйдера долгую минуту и невпопад произносишь. — А у вас глаза одинаковые. Ты не знаешь, почему так подумал. Тебе кажется, что под очками, словно в фильмах ужасов, полыхают огоньки, отблески бушующего жаркого пламени. С Дейвом ты знаком вот уже несколько месяцев, однако тебе всё равно иногда бывает очень не по себе, когда он уставится в твою сторону немигающим (как ты подозреваешь) взглядом. Тебе всё время чудится, когда Дейв вдруг замирает и уходит в себя, что его глаза точно так же тлеют разгорячёнными углями, только не такого насыщенного жёлтого или оранжевого цвета (какой ты приписываешь сидящему рядом мужчине), а красными огоньками. Как в фильмах про зомби или вампиров. — Помогите моему брату, — механически произносишь ты. Воспоминания о тлеющих углях во взгляде не покидает твою голову, и произносишь ты эту фразу без экспрессии, присущей ситуации. Нет ни тоски, ни отчаяния, ни надежды. Ты думаешь о том, что может быть цена не слишком высока для того, чтобы на точёном, белом лице Дейва, припорошенном веснушками, не осталось уродливых шрамов, ведь кожу с половины лица стесало, словно наждачкой. Ты думаешь о его руке, висящей переломанной плетью, и на которую сам Дейв не обращает внимания — будто уже заранее смирился с тем, что теперь она для него не существует. — Брату, — тихо повторяет мужчина. Тебе чудится задумчивое недоумение в его голосе. Как будто он ничего не знал о Дейве (хотя он и не должен был ничего знать, как и о тебе, твоём племяннике и всей этой дерьмовой ситуации). Ты улыбаешься и говоришь: — Его зовут Дейв Страйдер, — и понимаешь, что сказал что-то не то только тогда, когда слова вылетают из твоего рта. Потом, недоумённо хлопая глазами, ты конечно же исправляешься — его зовут Дейв Инглиш, конечно же его зовут Дейв Инглиш (в новых документах, которые ты сделал для парня, ты дал ему свою фамилию — ты ничуть не лукавишь и не врёшь). Ты слишком пьян, чтобы заметить, как изменилось после сказанных слов выражение лица Дирка Страйдера. Последнее, что ты помнишь, горячие руки на своих предплечьях, стиснутых до боли, и глаза — оранжевые — с узким зрачком. Ты оказался прав. Глаза у Дирка Страйдера полыхали адским огнём.