Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Прекрасные широты двенадцатого дистрикта так и манят к себе, завлекая неописуемой красотой лесов и зеркальных озер. В этих лесах чувствуешь себя как некогда свободным и живым. Свобода — вот, что необходимо каждому человеку. Однако, президент Сноу так не считает. Он уверен, что свободны достойны только жители Капитолия, и первого дистрикта. А остальные просто чертовы рабы, которые ползают перед ним на коленях и питаются обглоданными костями. Нет ничего хуже, чем кому-то прислуживать, чем беспрекословно выполнять все прихоти хозяина. Но это Панем, поэтому хочешь ты этого или нет — обязан выполнять или станешь таким как Хеймитч Эбернети: грубым, невыносимым и чертовски одиноким. А такой ты никому не нужен. И вообще, теперь ты никому не нужен.       Ментор Двенадцатого уже давно не выбирается в лес, чтобы выпустить пар или просто насладиться одиночеством, потому что он этим долбанным блять одиночеством сыт по горло. Пусть вылазки были незаконными, но он мог быть там собой, не прячась. А еще, когда ты осознаешь, что делаешь что-то запредельное, ноги становятся ватными, все тело охватывает судорогой, появляется привкус сладкой победы над кем-то. И Хеймитч обожал этот вкус. Уж лучше чувствовать себя до неприличия плохим, чем жить страхами. Зато теперь он свободен, теперь никакая тварь не тронет его сердце, он теперь неуязвим блять как камень на морском дне. Ничто не колыхнет его, не сдвинет. Знал бы кто чем досталась ему эта выкованная сталь… С одной стороны сталь, а с другой стороны достаточно впустить кого-то в свой омут и железо превратиться в стекло. В стекло, которое уже насточетрело за столько лет алкоголизма.       Каждое утро что-то заставляет его просыпаться, открывать глаза и быть частью того мира, который ему противен. Еще и эта Тринкет блять со своей охуенной фигурой. Что не день — то новая головная боль. Похмелье стало слишком привычным и вкус алкоголя на пустой желудок уже не ударяет в нос. Ничто не беспокоит его, не затрагивает душу. — Доброе утро, — в своей капитолийской манере приветствует Тринкет, — Сегодня встреча со спонсорами, помнишь? — Не помню, — отзывается тот без каких-либо знаков доброжелательности. — Ну так вспомни пожалуйста, — говорит она, кокетливо цокая перед ним каблучками в направлении стола, чтобы приступить к завтраку. — Ага! Поиграть со мной вздумала, — похотливо проносится в голове ментора, — Хорошо, давай сыграем. Демонстративно обойдя ее со спины, Хеймитч взял в руки бутылку бренди. Он развернулся к ней и резко произнес прямо у нее под ухом: — Может выпьем? В его голосе прозвучали тонкие нотки иронии. Эффи подпрыгнула на месте от неожиданности, ее тело сжалось, и даже мурашки пробежались по спине. — Ты нормальный? — выпалила Тринкет, забыв про манеры. — Идиот! — ругалась она у себя в голове, — Какого черта он творит? Совсем мозги пропил? — Спонсоры будут ждать нас, если ты не сядешь и не примешься есть, — тараторила она в привычном для себя ритме. — А если ты еще и замолчишь, будет вообще идеально, — съязвил Хеймитч. — Хам! — Изнеженная капитолийка! — Пьяница! — Пустышка! Это слово больно кольнуло Эффи в груди, как и ее грубость затронула Эбернети. В этих перепалках он чувствовал себя более уязвимым. — Ты даже перед спонсорами не можешь не пить! — упрекнула она. — Они привыкли видеть меня в нетрезвом виде, — отмахнулся ментор, — и ты тоже. — Ну правильно, да и сейчас за трезвого сойдешь. Китнисс с Питом надо же вытаскивать, — искривив последнюю фразу, выпалила она. — Что ты хочешь этим сказать? — возмутился тот. — Да ты просто свою жизнь посвятил в них! — заметила Эффи, — С другой стороны, это хорошо, потому что ты не пьешь и прям таки ожил. — Что за бредятину ты себе навыдумывала? — нахмурив брови, удивился Хеймитч. — Это не бредятина! Посмотри на себя со стороны. — Смотрел уже! — съязвил тот. Разговор закончился. Эти пререкания могут длиться вечно, потому что это хобби для обоих — спорить без причины. Эффи поджала губы и попросила безгласого подлить ей кипятка в кофе. Тот беспрекословно выполнил команду, хотя, даже если б и хотел что-то сказать, не смог бы. У этих ребят участь не лучше, чем у трибутов, отправившихся на арену. Они ходят по лезвию ножа, который находится в руках у Сноу, и постоянно бояться сделать опрометчивое действие: например, не во время подать десерт. Все эти мелкие проступки наказываются и очень жестоко. А вот чем обернется обман Хеймитчу, который он же и затеял, раскрутив историю несчастной любви, он сам не знает. Эбернети в этом плане всегда шел в ва-банк. И в этот раз он был слишком самонадеян, рискуя всем, что только осталось.       Через полчаса Эффи и Хеймитч появились в зале переговоров. Зайдя в помещение, они уже увидели ожидавшихся их спонсоров, которые начали распивать горячительные напитки. Честно говоря, кроме них, на столах не было ничего. — Добрый день, господа, — поздоровался Эбернети. Мужчины обменялись рукопожатиями. — Простите нас за опоздание, — смущаясь, извинилась сопровождающая. Твою мать, Тринкет! Какого хрена? Это был мой стратегический план. Извиняется она тут, еще на колени встань. Хеймитч не сказал того, что подумал, лишь смерил ее недовольным взглядом, в котором Эффи увидела все ругательства, которые он хотел бы сейчас выплюнуть, и решила замолчать. — Мистер Эбернети, Вы хотели мне что-то рассказать, — начала женщина с «гнездом глухаря» на голове. — Ах, да. Я хотел Вам рассказать про этих ребят, которые борются за существование, — объяснил Хеймитч, — Они борются даже не ради себя, а ради друг друга, ради их любви, которая началась задолго до Игр. Никто о ней не знал, потому что никому не было дела до влюбленных из дистрикта Двенадцать. А теперь, когда те висят на волосок от смерти, когда девушка рискует всем ради своего возлюбленного, нельзя же поверить, что весь наш мир полон бездушных людей. Вот он сказочник! — Конечно, этакая любовь впервые в истории Голодных Игр, и мы не можем взять и убить ее собственными руками, — выдавил мужчина. Наивные идиоты. Женщина просто сидела и утирала слезы, история, которую выдумал, скорее всего на ходу, ментор растрогала ее. Хеймитч остался доволен собой.       Капитолийцы выписали чек без особых усилий, оставшись под сильным впечатлением от рассказа. Эффи была довольна работой своего коллеги, который не съязвил, а сделал все, чтобы вытащить ребят с арены. — Ну вот ты же можешь быть приятным человеком, — сказала Тринкет, когда они шли по длинному коридору Тренировочного Центра. — Ага, только это ненастоящий я, и мне тошно от таких разговоров. — Зато ты приятный собеседник, — сделала комплимент экскорт. — Нахрен мне не сдались такие беседы, — резко ответил тот. — Манеры, Хеймитч! Чтобы поссориться и потом почти дружелюбно разговаривать достаточно было пятнадцати минут общего дела и не важно поцелуи то или беседа со спонсорами. Тут на их пути появился ребенок лет семи с заплаканными красными глазами. Хеймитча никогда не прельщали капитолийские дети, но пока он мал и не набрался циничности, остается просто маленьким ребенком, не виновным в том, что родился в столице. Взрослые подошли к малышу, который стоял около окна и плакал горькими слезами. Мальчишка поднял глаза, увидел Хеймитча, который вырос перед ним, и несколько испугался. — Ты боишься меня? — удивился ментор. — Д-да, — сквозь слезы выдавил паренек, — Мама и папа говорят, что Вы злой. — Странно, принцесса, он боится меня, а не цвета твоих волос, — усмехнулся Эбернети. Нашел время веселиться! Она ничего не ответила, только толкнула локтем в бок. — Как тебя зовут? — нежным голосом поинтересовалась Эффи, — Что случилось и где твои родители? — Мое имя Олан, я потерялся, — всхлипывая, произнес мальчик. — Олан? — переспросил Эбернети, вскинув брови. На секунду ему показалось, что это имя что-то значит для него самого, но, вспомнив, что все близкие мертвы, решил, что это его затуманенный мозг выдал кукую-то бессмыслицу. — Да, мистер Эбернети. — Зови меня просто Хеймитч, — попросил он. Парень кивнул. — Пойдем, мы отведем тебя к миротворцами, они найдут твоих родителей, — попытавшись взять того за руку, сказала Тринкет. — Я не хочу, мне страшно, — одернул ручку Олан и зарыдал еще сильнее. — Так, послушай меня сюда, — нахмурившись, глядя на него сверху вниз, решил окончить этот разговор Хеймитч. Мальчишка посмотрел на него и приготовился внимать каждому слову. — Ты мужчина? Олан коротко кивнул. — Тогда какого черта ты плачешь? — Выражения, Хеймитч! — поправила Эффи. — Не лезь, женщина, мужчины разговаривают. Да что он себе позволяет? Грубиян! Эбернети поставил мальчика на подоконник, чтобы тот стал одинакового с ним роста. — Вытирай сейчас же слезы, — приказал он серьезным голосом. — Ладно, — сказал мальчик и вытер ладошками глаза. Эффи просто наблюдала за происходящим и давалась диву, она никак не могла подумать, что Хеймитч умеет ладить с детьми. — Олан! — послышалось в другом конце коридора. Это оказалась мать мальчишки, не менее разукрашенная, чем его сопровождающая. — Иногда нужно просто взять себя в руки и перестать разводить сырость. Ты же мужчина? — будто сомневаясь, спросил ментор угольного дистрикта. — Да, Хеймитч, — гордо ответил тот. — Тогда беги к маме и не подводи меня, понял? — Понял. Они обменялись рукопожатиями, и Олан побежал навстречу своей матери, которая тоже была очень рада найти сына. — Ты бы был хорошим отцом, — заметила Тринкет. — Я бы не завел семью, — ответил ей мужчина, глядя вперед. Об упоминании того, что у него отобрал Сноу и что он сам запретил себе обретать, больно сковало в груди. Нельзя повторять ошибок и привыкать к кому-то. Тот факт, что такой видный, пусть и вечно пьяный, мужчина не имеет семьи с такой-то кучей поклонниц было очень удивительно. Он повернул голову на Эффи, которая мельком смахнула слезу со своей напудренной щеки. — Что такое, куколка? — поинтересовался Хеймитч. — Все хорошо, — ответила она дрожащим голосом и натянуто улыбнулась. Он не стал доставать ее, потому что сам знал: когда на душе каменная стена, построенная как плотина, дабы сдерживать слезы, и кто-то пытается разобрать ее, чтобы выпустить весь океан эмоций наружу, начинает раздражать и не приносит облегчения. А в голове у Эффи была лишь мысль, что она сама уже довольно давно хочет семью, хочет быть мамой, а погрязла в Голодных Играх по уши. Также, это было определение того, что влекло его к ней. Эффи — загадка для него. Не понятно, что у нее на душе; можно только догадываться. Даже Китнисс открытая книга, читай — не хочу. А вот в Тринкет было то, чего не было больше ни в ком: тайна, покрытая мраком. Остальные капитолийки после пятнадцати минут разговора раздвигали перед ним ноги, и это бесило Хеймитча. Эффи была единственной, хотя ее манеры делали ее незаметной среди «сливок» общества, но и на это можно закрыть глаза. Надо было уходить тогда, когда не было никаких чувств, когда не было никакой привязанности, когда Хеймитч говорил уходить.       На следующий день, по приходу в пентхаус после очередных бесед в светском обществе, Эффи села на диван рядом с ментором и налила себе в бокал виски. Сделав глоток, она поморщилась от терпкого вкуса, который остался на языке. Напиток обжигающе коснулся горла, и обжег весь желудок, просочившись в него. — Мерзость, — выдала она, глядя в черный экран телевизора. — Не хуже, чем мое существование, — буркнул ментор и включил телевизор. На экране показывали финал Игр, когда в живых остались три трибута, и обстановка накалилась до предела. Ментор стал более сосредоточенным, следя за происходящим. Китнисс и Пит, загнанные переродками на Рог, встретились с Катоном, явно желающим выиграть. Он решил задушить Мелларка или хотя бы сбросить вниз, к этим тварям, похожим на собак. Вот он момент истины — Китнисс нацеливает стрелу и стреляет в руку Катона, тот падает и его разрывают на мелкие куски. Зрелище не из приятных. Тело Эффи сжалось, она не понимала, что может сейчас произойти, когда Катон мертв. Правила изменены на прежние: победитель остается один. Что им делать? Давай, солнышко, пораскинь мозгами. Признаю, я ставил на тебя. Тут Эвердин достает смертельные ягоды, отдает половину Питу и ставит условие: либо два победителя, либо ни одного. Она бросает взгляд в камеру, которая невидимо транслирует все это, взгляд, направленный домой. В то время, как парень смотрит на нее, касаясь ее косы, стараясь запомнить то, что ему так дорого. Он уже давно осознал, что она — его жизнь. Никто никогда и никого не любил так, как Пит Китнисс, он готов на все ради нее, готов расплатиться самым дорогим, что у него есть — своей собственной жизнью.       Только они подносят ягоды ко рту, как ведущий объявляет победителей и окончание Голодных Игр; ребят поднимают на планолете. Экран гаснет. Эффи приходит в неописуемый восторг от произошедшего, она не может поверить, что трибуты ее дистрикта победили. Она вскакивает с дивана и велит прислуге налить им шампанского. Хеймитч сидит не подвижно, не в силах поверить, что они живы, что скоро вернуться домой. — Хеймитч, они живы! — восклицает Тринкет, обнимая того за шею, — Они вернуться! Эбернети подхватывает ее на руки, радуется как ребенок и даже крадет у нее поцелуй. Звонко чокаясь, они выпивают по бокалу шампанского. — Твою мать! — кричит Хеймитч и бросает бокал в стену, — Собственными руками задушу обоих! — Хеймитч, ты что такое говоришь? Эффи приходит в недоумение. Блять! Они же выиграли как я: незаконно. Они заставили Сенеку принять их правила. Идиоты! Он схватился руками за голову, сведя брови. Его безразличный взгляд приобрел оттенки участия и… страха? — Эффи, мы нихрена не выиграли, — отрицательно мотая головой, произнес Хеймитч. — Ты сам слышал, что сказал Клавдий, — уверяла Эффи. — Они сломают их, не простят, — сжав челюсти, процедил ментор. Голову Эбернети заполнили жуткие воспоминания: его победа, потеря близких, пепелище, одиночество, алкоголизм, боль, горечь, отчаяние. После всего этого он пообещал себе не привязываться, и у него получалось, пока не появились эти двое. Он схватил хрустальную вазу и яростно разбил ее, кинув на пол. — Тише! Эффи резко обняла его, прижавшись всем телом. Она знала, что лучше оставить его одного, пока не закончится все бьющееся, но не могла спокойно смотреть на то, как демоны, живущие у него внутри, вырываются наружу. — Я рядом, слышишь? — Проваливай! — прорычал Хеймитч, — Пошла вон! Тринкет понимала, что это не он. Это не Хеймитч, которого она любит. Это тот монстр, которого он прячет внутри себя. Он просто боится и переживает за жизни этих ребят, ему уже своя по боку, но он спас их жизни и не перепьет потери. — Отвали от меня! — продолжал раздраженно, приказывать мужчина, — Не трогай меня, чертова капитолийка. — Все будет хорошо, — успокаивала она, пропуская оскорбления, хотя слезы текли реками из глаз. — Что блять будет хорошо? — возмущенно, уже не срывая голос, спросил он, — Ты. — Я знаю, я пустая, глупая, циничная капитолийская кукла, — перебив того, высказала все оскорбления, которые когда-либо слышала, Эффи. Эти слова отрезвили разум ментора. Пыл начал утихать. Его руки, которые были сжаты в кулаки, расслабились и обняли ее хрупкие плечи. Он сделал шаг назад, прижав Тринкет к стене, и вдохнул аромат ее духов. Та робко поцеловала его в основание шеи. — Мы все в одной лодке, идущей ко дну, — хриплым голосом, произнес Эбернети. — Ты научишь нас плавать, — твердо заверила сопровождающая.       Да, она могла бы уволиться и послать к чертовой бабушке все, что так терзало ее душу. Могла бы бросить этого несносного алкоголика, в котором нуждалась как в кислороде. Он был ни чуть ли ее наркотиком, который она с превеликим удовольствием пускала по венам. А все потому, что в голове «проживают» тысячи человек и лишь единицы в сердце.