по знакам, неотчетливым для других

      Чарльз умирает ранней весной 2007. Он умирает за четыре месяца до того, как лучшая книга Эрика попадает на полки книжных магазинов; за пять лет до того, как в родном Нью-Йорке легализируют однополые браки, куда они вернулись, когда Чарльзу предложили работу в Колумбийском.       Ничего необычного или драматичного. Эрик приходит домой после встречи с издательствой. Он сбрасывает пальто, снимает шляпу, напевая под нос какую-то надоедливую мелодию и уже представляет, как вечером расскажет про встречу. Он ставит чайник. Звонит телефон.       Ему рассказывают об этом совершенно банально и неоригинально, хотя позже он ловит себя на мысли, что не знает, как бы он хотел услышать такие новости. Правда в том, что он никогда не ожидал этого звонка.       — Эрик Леншерр?       — Да?       — Вы указаны первым в списке экстренных контактов Чарльза Ксавьера. Мы с прискорбием сообщаем…       Он всегда считал, что если кому-то из них посчастливиться иметь такой разговор, это обязательно будет Чарльз. Это должен был быть Чарльз.       Они были вместе двадцать семь лет, за которые Эрик научился ожидать чего угодно. Чего угодно, кроме такого. Он всегда думал, что Чарльз его бросит. Ради кого-то помоложе, кого-то не такого разбитого. Кого-то, кто сможет подарить ему ребенка.       Чарльз уходил от него. Вскоре после второго визита Лорны, примерно в то же время, что и увольнение Эммы. Ксавьер сорвался, вытесненный паранойей Эрика, вечными подозрениями и ультиматумами.       Они разошлись на несколько мучительных месяцев, прежде чем уступить неизбежному. В тот же бурный год родился Дэвид. Сначала Эрику было больно, но позже он понял, что готов был бы пройти сквозь боль разлуки снова и снова ради этого.       Мальчик остался с матерью, но она часто приводила его. У него светлые волосы от нее, но улыбка у него от папы, и такие же ярко-голубые глаза. Чарльз едва ли не сиял каждый раз, когда видел его, но баловал его Эрик.       — Я почти ревную, — пошутил однажды Чарльз, наблюдая, как они играют в мяч. Эрик усмехнулся ему.       Эрик никогда не волновался. Может, он сам и оставался заядлым курильщиком, но Чарльз был лицом здорового образа жизни и единственной его плохой привычкой было чтение.       За первый десяток лет совместной жизни Эрик привык вздрагивать, когда звонит телефон, ожидая того, что кому-то осточертело "прогрессивное мышление" Чарльза. Но времена его безудержного активизма давно закончились. Он нес свет во имя лучших и больших вещей, и Эрик даже перестал волноваться, что рано или поздно его подстрелять.       Беда Ксавьера заключалась только в чрезмерном количестве идей и мыслей, которые он продолжал зажигать во впечатлительных молодых умах.       Рейвен тоже перестала волноваться о нем.       Никто не ожидал, что это случится.

***

      Опять вторник. Они оба уже на ногах, потому что Чарльзу пора на работу, из-за чего Эрик не спал больше, чем четыре-пять часов.       Эрик изумленно наблюдает за тем, как Чарльз, надув губы, изучает появляющиеся залысины.       — Не смейся, — вздыхает Чарльз, ткнув Эрика в бок локтем. Уголки его губ поднимаются. — Не я виноват, что все хорошие гены на этой земле забрал себе ты. Ужин у Рейвен вечером, помнишь?       Он легко чмокает Эрика в губы, и тот взъерошивает редеющие волосы Чарльза и выталкивает его за дверь.       Чарльз не доезжает до Рейвен. Он даже не доезжает до офиса. Он улыбается таксисту, проклиная чертов дождь и прищемив дверью подол пальто.       К моменту когда такси подъезжает к кампусу, Чарльз уже не дышит.

***

      Леншерру интересно, было бы лучше, если бы это случилось как-то иначе. Если бы Чарльз ушел во сне, возможно, с лежащим рядом Эриком. Или же это случилось бы, когда Эрика вообще рядом не было.       Долгое время это не имеет никакого значения. Долгое время Эрик не может принять реальность своих движений. Это не в счет. Этому нет никаких объяснений.       Чарльз был слишком молод. Так не должно было случиться; это не его время. Первым уйти должен был Эрик.       Но Эрик все еще здесь. Ни следа на рак легких, ни намека на сердечную недостаточность. Его память не выцветает, совсем нет. Он видит лицо Чарльза, каким оно было при первой встречи, каждый раз, когда закрывает глаза.       Весь остаток своей жизни Эрик не забывает ни детали. Он не прилагает усилий для этого; просто это есть, тепло и сладко впилось в его кожу и не кажется больше чуждым. Смех Чарльза, его голос, запах.       Временами легко позабыть, что Чарльза нет. Вечно кажется, что он только что, вот прям только-только был здесь, воздух еще движется от его присутствия, пока он отошел за чаем. Эрик продолжает нетерпеливо ждать, когда он опять появится, и злиться, когда его нет долго, а потом праздно задаваться вопросом, куда он задевался. Так же, как и забывал, что его колени не могут справится со слишком длинным лестничным пролетом, и что ему нужны очки.       Затем, разумеется, он вспоминает и чувствует себя глупо. Но с чувством, что Чарльз только был тут, а теперь его здесь нет, трудно примириться. Эрик знает об этом, но он не может не возвращаться к этому.       Несмотря на душный успех его последней книги, лавины просьб поклонников и не особо тонких намеков редактора, Эрик больше не пишет. Последняя книга, показанная Чарльзу, становится последней совсем.       Он посещает могилу Чарльза, время от времени, но ему это не нравится. Ирония заключается в том, что кладбище — единственное место, где Эрик не чувствует его присутствия. Надгробный камень носит имя Чарльза, и Леншерр заставляет себя смотреть на него, дабы перестать чувствовать себя, как незваный гость или турист. Ощущение, что он таращится на могилу незнакомца. Это место не имеет никакого отношения к Чарльзу, и Эрику не нравится туда ездить. В конце концов он перестает это делать совсем, оставляя это занятие для Рейвен.       Он ездит обратно в Сан-Франциско, чуток ожидая найти там город-призрак, но это не так. Все слишком яркое, слишком быстрое — он ничего не узнает. Город другой, практически чужой. Даже океан изменился. Ничего не осталось прежним. Не чувствуется, словно Чарльз оставил хоть какой-нибудь отпечаток, и Эрик не может понять этого. Это жалит, как худший вид предательства.       Здесь уже не дом, да и в Нью-Йорке тоже. Эрик, конечно же, знает причину. Он только однажды находил свой дом, и это не место.       Иногда он задается вопросом, не от горечи, а скорее от некого отдаленно напоминающее любопытство чувства, почему он протянул дольше. Эрик пережил почти всех, кого знал, и он не понимает, почему. Он не делает ничего стоящего с дополнительным временем. Он не заслуживает этого.       Эрик приходит на семейные праздники, которое, кажется, состоит только из людей, несвязанных кровью. Он смотрит на Рейвен, все еще потрясающе выглядящую, до сих пор каждый дюйм ее тела кружит голову. Он смотрит на Дэвида.       Время сделало свое дело с его ангельскими глазами и золотыми вьющимися волосами. Теперь он вылитый отец, вплоть до скромного роста и способности его губ превращаться в тонкую линию, когда он злится.       Но его смех, сладкий, знакомый звук, покалывающий шею, слишком светлый и беззаботный. В его глазах не борются демоны.       Это хорошо. Но в такие моменты Эрик больше всего скучает по Чарльзу — не по другу или любовнику, а по родственной душе, брату по оружию, по тому, кто знает, кто смотрел в лицо бездне достаточно долго, чтоб та вдоль и поперек изучила его душу.       Рейвен никогда не была тем, кто стал бы убиваться жалостью к себе, но в последний раз, когда Эрик ее видит, она говорит:       — На наш старый дом есть очень хорошее предложение.       Эрик бесцеремонно закуривает сигарету под ее взглядом.       — Ты должна продать его. Тебе пригодятся деньги.       Она кивает.       — Я знаю. Но.       Эрик пожимает плечами. Сентиментальная Рейвен, пожалуй, самое сложное, с чем нужно уладить все.       Но, в конце концов, он не должен.

***

      Прошло восемь лет с телефонного звонка. Однажды ночью Эрик закрывает глаза, чтоб никогда их не открыть вновь.       Он идет в кровать, все еще ощущая в своей крови, что не один, и мягкий голос шепчет в ухо, что Чарльз скоро присоединиться к нему, как только закончить с книгой в соседней комнате. На грани отказа сознания, он чувствует, как кровать прогибается, и инстинктивно подвигается, освобождая место.       Он засыпает улыбаясь.

***

      Эрику снится сон.       Он выходит из дома в обжигающей солнцем Калифорнии, услышав переполох на улице. На соседней лужайке Рейвен гоняется за Чарльзом с садовым шлангом. Чарльз смеется, бесполезно прикрываясь руками от струи холодной воды, попадающей прямо ему в грудь. Он так сильно смеется, что едва может бежать, рассеянно, счастливо. Ему опять двадцать четыре и навсегда.       Он замечает Эрика и все его лицо сияет. Чарльз летит к нему, прыгая в объятия, сбивая с ног. Леншерр бьется локтями, но тоже начинает смеяться. Они катятся по мокрой траве, ослепленные солнцем. Эрик может разглядеть только лицо Чарльза, когда Чарльз целует его, взволнованный этой возможностью, пьяный смехом, слишком яркий и идеальный, капая водой на одежду Эрика.       — Я скучал по тебе, — горит в пространстве меж ними. — Почему так долго?       Эрик закрывает глаза всего на секунду…       И целая новая жизнь начинается

~ КОНЕЦ ~