His father's heir

Ферма Рорков расположена за городом, на углу Леннокса и Северного Креста. После подробной проверки документов проезжаю внутрь, почти сразу выхожу из машины и отправляюсь через небольшую лесополосу пешком. Почти нет шансов найти здесь хоть какие-то следы, меня интересует всего одно строение. Здоровенный амбар, в котором когда-то должно быть хранили припасы, а теперь это игровая площадка для желтого извращенца и его приятелей. Мне приходится включить фонарь, вожусь с ключами, которые выдал мне Сенатор. В сарае холодно, сквозняк изо всех щелей, но запах все равно мерзкий, словно гниль забралась в стены. Будто амбар тошнит от того, что в нем творится. Мне нужно несколько минут для того, чтобы найти выключатель, я готов к чему угодно. Это может быть общей могилой для останков девочек, как знать, вдруг ему нравятся трупы. Воображение рисует мне их подвешенными на крюках как на бойне, с содранной кожей или отрезанными конечностями. И этого хохочущего урода в центре, вот он бы повеселился, узнав, какую беготню спровоцировал своим отсутствием. Я, наконец, нахожу выключатель, щурюсь от яркого света. В чертовом амбаре никого нет. Нестерпимо хочется выругаться, жаль это ни к чему не приведет. Начинаю тщательно осматривать все вокруг: брошенный посреди комнаты стул, бурые пятна на полу, лебедка в углу, веревки и крюки. Игрушки на месте, а мальчик пропал. Беда. Биты-кровопийцы здесь тоже нет. После промозглого амбара Рорков, квартирка стукача Смайла кажется настоящим дворцом. Я щедрый парень, поэтому такие типы любят меня, впрочем, ровно до того момента, когда я не прихожу по делу и не начинаю топить их головы в унитазах. Парень никак не может стереть улыбку с лица, кажется, закинулся эйфоретиками и теперь любит весь мир.  — Аааа, детектив Болтон, сколько лет, сколько зим! Есть для тебя пара интересных пленочек, кое-что стоящее, Смайл приберег, не продал кому-попало.  — Что-нибудь вроде белой комнаты?  — Еще покруче, только, черт, там постановка, но такая, что не отличишь.  — Тогда как ты отличил?  — Два фильма, но Смайла не проведешь, девчонка одна и та же! Два раза не помрешь по-настоящему, не кошка же она! Врать не буду, отличные фильмы.  — Годится. Я знаю, ты продаешь и другие фильмы. С малолетками. Продавал приятелям младшего Рорка.  — Нет-нет-нет, детектив, — парень резко напрягается, но под действием таблеток его тут же отпускает. — Ты же больше не полицейский?  — Да, и судить никого не собираюсь. Мальчика папа обыскался. Нужно понять, где его найти.  — Эээх, да ты его так не ищи, к Смайлу не ходят богатеи, кроме совсем бесстрашных, Смайл человек скромный. Присылают своих шестерок, курьерчиков.  — Мне нужны те, кто приезжает за записями с маленькими девочками. Местные. Постоянные клиенты. Смайл, — мне приходится пощелкать пальцами у его лица, чтобы он немного сосредоточился, — я установлю прослушку на твой телефон.  — Да ставь, только время потратишь, они все секретные, не говорят ни имен, ни адресов. Все бы вам, копам, рыскать. Оставляю на его захламленной тумбочке пару купюр и забираю свои пленки. Вечер провожу в самых гнилых местах города, в таких заведениях, куда даже парни вроде меня брезгуют соваться. Почти все они предлагают девчонок допубертатного возраста, вот только на поверку оказывается, что это сплошное вранье. Взрослые девицы, низкорослые, обряженные в кукольные платья, глупо сюсюкают, но даже плохое освещение не скроет их ранние морщины и осунувшиеся лица бывалых проституток. Ни одна из них не говорит ничего нового. Самая последняя, глядя на мою усталую физиономию, наливает пару глотков виски. Уже без наигранного детства протягивает стакан, алкоголь обжигает горло, заполняя его приятным теплом.  — Спасибо, детка. Как тебя на самом деле зовут-то?  — Ханна.  — Дай мне совет, Ханна. Если надо найти парня, который любит девчонок лет десяти, вот пропал гад, надо домой вернуть, с чего стоит начать?  — Езжай домой и выспись. А завтра, — она поправляет мятый воротник моей рубашки, — выкинь эту гадость из головы. Чего смеешься-то?  — Впервые в жизни проститутка отправляет меня домой, — хватаю её талию одной рукой и целую в губы раньше, чем она успевает отвернуться. Усталость накатывает волнами, я оплачиваю медовой Ханне* потраченное на дурацкие разговоры время, с минуту раздумываю не остаться ли, но её нарочитые локоны и детское розовое платье отталкивают похлеще холодного душа. Пожалуй, хватит себе врать, я слишком стар для этого дерьма, каждому рано или поздно надоедает грязь. Я не хочу искать младшего Рорка, а если найду, то с удовольствием всажу пулю ему между глаз. И сколько бы Сенатор ни распинался о проблемах отцов и детей, но воспитать педофила, убийцу, мерзкого подонка-насильника, и сделать все для того, чтобы урод гулял на свободе — поступок, говорящий о нем побольше, чем все статейки из желтых газет вместе взятые. Санса сидит на диване, Ланц свернулся калачиком у её ног, и, пожалуй, сейчас я действительно рад их видеть. Молча ложусь рядом, головой на её колени, ловлю удивленный взгляд.  — В ближайшие полчаса считай меня кающимся грешником. Потом отправь в душ, накорми, и будь так добра, ни о чем не спрашивай.  — Я и не собиралась, это ты планировал каяться.  — А говорить для этого обязательно?  — Не знаю, — она меланхолично запускает прохладные пальцы в мои волосы, скорее механически, чем ласково. Этот жест всегда предназначался Кевину, когда они на одной волне, думают о чем-то своем и смотрят в пустоту. Сам не замечаю, как погружаюсь в странную дрему, полусон. Иду между домов, темными переулками, уверенно, вроде, был здесь раньше. Где-то там, в паре кварталов, есть отделение моего агентства, через пару часов начнется рабочий день, и туда начнут приходить один за другим все неудачники Бэсин Сити. Мужья-рогоносцы, жертвы карточных шулеров, незаконорожденные отпрыски богачей, жаждущие наследства. Они все будут хотеть справедливости, требовать возмездия. Я тот, к кому они идут вместо Бога — рука, возвращающая блага и карающая преступников. Рядом со мной неслышно возникает фигурка Михо.  — Ты сожжешь город дотла. С другой стороны идет моя мать, она еще суше и бледнее, чем в больнице, когда я видел её в последний раз.  — Ты ни на что не способен, Рамси. Рядом с ней, чуть позади, я вижу Сансу, она сладко улыбается мне, и почему-то от её улыбки тошно.  — Не хочу, чтобы Кевин рос похожим на тебя. Их голоса становятся громче, я оборачиваюсь, и сзади, кажется, они все: случайные любовницы, проститутки, соцработницы, секретарши. Неестественно тощие, с заостренными лицами, все они мертвы, не важно из-за меня или нет. Они никогда и не жили по-настоящему. Значит, можно палить по ним совершенно безнаказанно. Пытаюсь нащупать револьвер, но его нет, и нет кобуры. Я иду босиком по мостовой, в одних только старых джинсах, со всей этой процессией, пока вдали небо не становится черным. Здание агентства горит. Прямо за моей спиной Миранда восклицает:  — Как красиво! Слишком поздно. Теперь все кончено, не успел, не стал орудием справедливости для этих бедолаг, остался навсегда с мертвыми. Я падаю на колени, и слезы льются по моему лицу. Слезы. Будто мне действительно не все равно. Санса молча целует меня в щеку. Я открываю глаза, и она снова похожа на живую, с минуту пытаюсь придти в себя. Сгребаю её в объятия, кажется, оставляю синяки на руках, не нарочно, просто чтобы подавить зачатки слабого сопротивления. Сдираю с неё одежду, спешно, лишь бы убедиться в том, что проснулся, захватываю губами розовый сосок, слегка прикусываю, он напрягается под моим языком. В нас с тобой полно дряни, мы и вправду хуже мертвецов, детка, но сейчас я чувствую себя таким живым. И прежде, чем ты окончательно решишь разделаться со мной, я заставлю тебя почувствовать то же самое. Я внутри, так глубоко, что уже не избавишься. Считай это признанием в любви. Или признанием вины. Будто мне действительно не все равно.